Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

«— Поговорим серьезно, дорогой мой Наполеон. Вы думаете, что знаете, сколько мне лет? Так вот, вам это не известно. Я и не открою вам этого, потому что у меня тоже есть свои слабости. Скажу вам только, что я гожусь в матери не только вам, но и Жозефу. Оставим эту шутку: в вашем присутствии она меня удручает.

Бонапарт возразил и повторил, что, на его взгляд, все это вполне серьезно; что возраст женщины, на которой он женится, ему безразличен, коль скоро ей, как в данном случае, на вид не дашь и тридцати, и что он зрело обдумал свое предложение. Затем он добавил такие примечательные слова:

— Я хочу жениться. Меня хотят женить на женщине очаровательной, доброй, приятной и связанной с Сен-Жерменским предместьем[99]. Мои парижские друзья хотят этого брака. Мои прежние друзья стараются его не допустить. А я хочу жениться, и то, что я вам предложил, устраивает меня во многих отношениях. Подумайте.

Моя мать положила конец разговору, со смехом ответив Бонапарту, что она уже подумала».

«Очаровательной, доброй, приятной» женщиной могла быть только Жозефина, а «парижскими друзьями» — Тальен и его жена, поскольку Баррас, по его собственному признанию, вмешается в «дело» лишь много позднее, когда оставит Розу ради г-жи Тальен. В таком случае, именно Терезия подтолкнула женщину, «связанную с Сен-Жерменским предместьем», написать в конце концов знаменитую записку, которая имела целью вновь «подцепить» того, кто, казалось, забыл Розу.

«Вы больше не появляетесь у друга, который вас любит, вы его совсем забросили, и вы не правы, потому что он нежно к вам привязан.

Приезжайте завтра, в септиди[100], позавтракать со мной. Мне необходимо видеть вас и потолковать с вами о ваших интересах.

До свидания, мой друг, обнимаю вас.

Вдова Богарне».

Если тут не заговор двух подруг, какие чувства движут Розой? Без сомнения, она думает о том, что однажды сказал ее приятель Сегюр:

— Этот маленький генерал, похоже, станет большим человеком.

Разумеется, она уже «обладала» Баррасом, одним из пяти королей Республики после 30 октября, считавшимся тогда большим человеком. Но она не могла не понимать, что этот «покровитель» будет «покровительствовать» ей лишь временно. Ей требовалось что-нибудь получше — мужчина, которого не испугают ее расходы, эта бочка Данаид[101]. К тому же она находила Бонапарта забавным — она своим певучим креольским говорком произносила «за-а-бавным». Конечно, он не Бог весть что… Короче, рассорившись теперь с г-жой Пермон и полагая, что вдова Богарне не из бедных, генерал Бонапарт является к ней в этот пресловутый септиди, и Роза для начала ловко дает ему понять, что ее связывает с Баррасом лишь большая дружба. Все пересуды о них — клевета! Наивный маленький генерал уже готов верить чему угодно.

Затем он вступает в беседу с хорошенькой вдовой, делающей вид, что она сочувственно внимает его излияниям насчет «своих интересов». Он, несомненно, распространяется о командовании Итальянской армией, которое надеется получить, рассказывает о своей семье. «Ты знаешь, — писал он в прошлом брату Жозефу, — я живу лишь постольку, поскольку могу доставлять радость своим близким». Поэтому, едва успев выйти из боя, он уже послал деньги своему клану: «Я отправил семье пятьдесят или шестьдесят тысяч франков, серебро, ассигнаты, тряпки. Теперь она ни в чем не нуждается. Она всем снабжена в избытке».

Он попросил места консула для Жозефа. Люсьен[102], уже прикомандированный к Фрерону и отправленный с ним в служебную поездку, назначен 2 8 октября комиссаром интендантства. Двумя днями раньше Наполеон произвел Луи в лейтенанты артиллерии, а 12 ноября взял его к себе адъютантом. Он позаботится о маленьком Жероме, которого к концу года поместит в коллеж.

— Не могу сделать для своих больше, чем делаю.

«Клан» может быть доволен, но — и так продлится до конца невероятной карьеры Наполеона — клан будет считать, что для него всегда делают слишком мало.

Бонапарт много раз возвращается на улицу Шантрен, невзирая на присутствие мопса Фортюне, который ревниво лает на непрошеного чужака и пытается его укусить. Роскошь, чисто показная роскошь галантной дамы, ослепляет его. Он восхищается всем, в том числе очаровательной манерой Розы принимать гостей, каждому из которых она говорит именно то, что надо сказать, тактом, с которым она поддерживает разговор, и способом, которым она варит подаваемый ею самой кофе — «мартиникский кофе, присылаемый ей матерью с собственных плантаций». Бонапарт даже не подозревает, что у хозяйки дома за душой одни долги, что слугам платят редко, а поставщикам и того реже и что у «Розы бесконечно больше платьев и шалей, чем сорочек и юбок». Правда, о последних двух предметах туалета речь и не заходит — это было бы неуместно. Перед этой «дамой» гость чувствует себя сущим провинциалом и… чересчур уж мелким дворянчиком. Он ведь еще не знает, что титул виконтессы ею узурпирован. Бонапарт весь под властью несравненных чар «несравненной Жозефины», Он уже зовет ее так, не желая употреблять имя Роза — его произносило слишком много мужских губ.

— Какой за-а-бавный этот Бонапарт!

Теперь он любит ее, как никогда еще не любил.

— Я действительно любил ее, но не уважал: она была слишком ленива, — признается он на Святой Елене.

Покамест он ослеплен. Он больше не слышит ее лжи, не разгадывает ее хитростей, не видит явной поверхностности, но заодно не чувствует ее щедрости, услужливости, неумения ненавидеть, простоты. Он ослеплен тем, о чем говорит во второй — и не слишком приличной — части своего признания:

— В ней было нечто такое, что нравилось. И, прежде всего, п…, лучше которой не бывает. Там таился весь мартиникский Труаз-Иле сразу.

Она, черт ее побери, отлично это знает и пускает в ход свое искусство кокетки, каким владеет в совершенстве. Ее забавляет разожженная ею пламенная страсть, и на следующий же день, после того как она отдалась ему, — это было для нее отнюдь не трудным шагом, — она несколько удивлена, не без труда разбирая его первое письмо:

«7 часов утра.

Я просыпаюсь, весь полон тобой. Твой портрет и воспоминание о вчерашнем упоительном вечере не дают покоя моим чувствам. Как вы действуете на мое сердце, нежная и несравненная Жозефина! Вы сердитесь? Вы печальны? Вы встревожены? Моя душа разрывается от боли, и для вашего друга нигде нет покоя. Но сколь я счастлив, когда, отдаваясь подчинившему меня чувству, я впиваю с ваших губ, черпаю из вашего сердца пламя, которое меня сжигает. Ах! Этой ночью я отчетливо понял, что ваш портрет — это не вы! Ты выезжаешь в полдень, я увижусь с тобой около трех. А пока что, mio dolce amor[103], прими тысячу поцелуев, но не возвращай их: они воспламеняют во мне всю кровь».

Вот он и стал жертвой чар.

Он околдован возможностью держать в объятьях это томное чувственное тело, все в ямочках, гибкое, как пальма Антильских островов, дышащее любовью. Он, неопытный, восхищен также искушенностью своей партнерши. Партнерши настолько ловкой, что ей удается внушить, будто именно с ним она открыла для себя и постигла эту восхитительную науку.

Началось сказочное приключение, которое превратило маленькую креолку легкого нрава — и еще более легкого поведения — в повелительницу обширной империи и королевства.

«Несравненная Жозефина»

Вечером 9 марта 1796, 19 вантоза IV года, в красивой раззолоченной гостиной во втором этаже особняка за N 3 по улице д'Антен собралось пять человек. Комната с драгоценной обстановкой времен Регентства[104] служит сегодня кабинетом директору Парижско-Нидерландского банка. В 1796 гостиная была залом бракосочетаний мэрии II округа, и в тот вечер новобрачная, трое свидетелей и комиссар Директории Колен-Лакомб, бурбоннезец[105] с деревянной ногой, в обход закона заменяющий официального чиновника мэра Леклерка, который, вне сомнения, отправился спать, уже больше часа ждали новобрачного и четвертого свидетеля, иными словами, Бонапарта и его адъютанта Лемаруа.

Время от времени Роза, ставшая Жозефиной, поглядывает на Барраса, потому что в компании с Тальеном и верным Кальмеле он, действительно, выступает свидетелем на этом странном бракосочетании. Он был совершенно изумлен, узнав, что этот маленький дурачок-генерал претендует на руку женщины, которую для того, чтобы обладать ею, нужно только учтиво попросить. Он улыбается, вспоминая, как выговаривал Бонапарту за чрезмерное великодушие:

— Ты, кажется, принял нашу Богарне за одного из солдат Тринадцатого вандемьера, которых нельзя обойти при раздаче наград. Ты бы лучше послал эти деньги семье: она нуждается в них, и я совсем недавно отправил ей вспомоществование.