Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

— Сам видишь, медлить нельзя, и я был прав, выбранив тебя за то, что ты не появился раньше. Пусть немедленно захватят эти пушки и спешно доставят их в Тюильри.

Бонапарт тотчас выполнил мой приказ и отправил туда Мюрата с тремя сотнями сабель…»

Выходит, Бонапарт лишь «выполнял» приказ Барраса! И только за эту роль простого исполнителя он получил прозвище «генерал Вандемьер», чин дивизионного генерала 16 октября, а 26 — пост командующего войсками Парижа!

Как бы то ни было, он изумил каждого, кто его не знал, иными словами — всех. Странным генералом казался этот щуплый человек в маленькой треуголке с «невозможным султаном» и саблей, бившей его по тощим икрам и «честное слово, отнюдь не выглядевшей оружием, которое вознесет его!»

Вечером 13 вандемьера Роза, вероятно, обедала с Баррасом — на Святой Елене Наполеон упомянет об этом одной несколько двусмысленной фразой: «Г-жа де Богарне, разумеется, радовалась победе правительства». «Нисколько не сочувствуя секциям, — рассказывает Баррас, — г-жа де Богарне лично была целиком наша, но вряд ли она что-то собой представляла». В этот вечер она узнала из уст самого Барраса, как роялисты угодили под картечь на паперти Святого Роха на улице Сент-Оноре и как их смел оттуда тот самый маленький Буонапарте, которого хорошенькая веселая вдова встречала в Хижине. Завсегдатаи Терезии Тальен одни только и могли ответить на вопрос, откуда взялся тот незнакомец с еще неслыханным именем и фамилией, правописание которой усвоить особенно трудно потому, что сам ее носитель произносит «Буонапарте». К тому же в такой форме она пишется и в «Монитёре» от 22 вандемьера.

В том же номере «Монитёра» сообщается, что пятью днями ранее, 17 числа, Баррас с трибуны Конвента огласил «постановление правительственных комитетов о разоружении секций Лепельтье и Французского театра». И добавил:

— Я приказал всем гражданам двух этих секций в течение трех часов сдать свое оружие в штаб-квартиры секций: приказ выполнен.

Узнав об этом постановлении, Евгений, хоть и не проживавший в названных секциях, испугался с делающим ему честь сыновним благоговением, как бы ему не пришлось расстаться «с саблей, которую мой отец носил и прославил честной и — по его словам — достохвальной службой». В надежде сохранить саблю, будущий вице-король Италии — ему было четырнадцать лет — по совету матери попросил приема у Бонапарта. В этот день новый командующий войсками Парижа завтракал с Баррасом у Монтансье, бывшей дамы легкого поведения и директрисы театра, которой ныне было уже за шестьдесят. Жюно сходил за своим начальником. Бонапарт принял Евгения и был тронут слезами юного Богарне. Он знал, что перед ним сын подруги Барраса и Терезии, и вернул ему саблю.

На другое утро Роза явилась поблагодарить Бонапарта, а на следующий день генерал, без сомнения, в свой черед приехал на улицу Шантрен, где только что обосновалась г-жа де Богарне. Так, по крайней мере, Наполеон, Жозефина, Евгений — не забудем и Гортензию — излагают историю «отцовской сабли», которую Баррас, не присутствовавший при этом, упрямо считает легендой.

Бонапарт вновь навестил креолку, но затем его визиты становятся более редкими, хотя он и знает, что тому, кто стремится сделать карьеру, не следует пренебрегать знакомством с женщинами.

«Женщины всюду — на спектаклях, в местах прогулок, в библиотеках, — писал он еще раньше брату. — В кабинете ученого вы встречаете хорошеньких особ. Париж — единственное место на свете, где они достойны стоять у руля; поэтому мужчины сходят по ним с ума…»

Однако все выглядит так, словно он избегает этой красавицы, которая почти что преследует его. Не потому ли, что он знает: Роза — любовница Поля де Барраса? Ведь вплоть до февраля все видели, как она рассылала приглашения «к себе» в дом N 1 8 по улице Бас-Пьер в Шайо. А быть может, он поглощен военными делами? Во всяком случае, даже если он находит ее очень красивой, а «старорежимность», с которой она его принимает, очень ему нравится, он еще не влюблен, хотя не исключено и то, что в ее присутствии его сковывает какая-то странная робость.

Но не любит ли он другую?

Накануне Вандемьера, когда Бонапарт бился как рыба об лед и жил в скромной гостинице «Синий циферблат», он все еще любил Дезире Клари[97]. В конце мая того же года по приезде в Париж он получил письмо от своей юной марсельской невесты: «Каждая новая минута ранит мое сердце: она отделяет меня от самого дорогого друга… Мысль о нем не покидает меня и не покинет до могилы. О друг мой, пусть твои обеты будут столь же искренни, сколь мои, а ты станешь любить меня столь же сильно, сколь я тебя… С твоего отъезда прошел всего час, но он кажется мне вечностью!»

Бонапарт ответил:

«Я получил два твои очаровательные письма, они освежили мне душу и дали ей насладиться мгновением счастья. Печальная иллюзия, которую развеяли разлука с тобой и неуверенность в будущем! Я чувствую, однако, что, заручившись любовью моей доброй подруги, нельзя быть несчастным… Заклинаю тебя, пиши мне каждый день, каждый день подтверждай, что по-прежнему любишь меня»[98].

Затем его бездеятельность в комнатке за три франка в неделю и неопределенные мелкие обязанности в топографическом бюро привели его в состояние полного ничтожества. Он твердит Дезире: если она любит другого, пусть без колебаний бросит маленького бедного бригадного генерала без бригады и денег. Денег у него так мало, что он подумывает даже о самоубийстве. Однако находит иной способ выйти из положения. Он — если верить Баррасу — доверился последнему:

— Иди речь лишь обо мне, я сумел бы терпеливо ждать. Мужчине много не нужно. Но у меня есть семья, прозябающая в крайней нужде. Я знаю, мы справимся с неудачами. В дни революции хлеб должен найтись для всех, а ведь аристократы уже достаточно давно присвоили себе все житейские блага. Должен наступить и наш черед. Покамест же будем терпеть.

Поль де Баррас якобы подсказал ему выход из положения:

— Женитесь. Именно так мы поступали при старом режиме. Я видел много тому примеров. Все наши дворяне, как разоренные, так и те, кто никогда не разорялся, поскольку родился в семье без всякого состояния, поправляли свои дела именно таким образом. Они охотились на дочерей негоциантов, банкиров, финансистов. И ни разу не давали осечки. Если у меня найдется время подумать и осмотреться, я подыщу вам такую.

И виконт, посмеиваясь про себя, якобы предложил Бонапарту жениться на Монтансье, родившейся в 17 30! Бонапарт — опять-таки по словам Барраса — ответил, опустив глаза:

— Это заслуживает размышления, гражданин народный представитель. В особе мадемуазель нет ничего, что меня отталкивало бы: разница в возрасте — это одна из вещей, на которые в годину революции нет времени обращать внимания. Но осталось ли после всех ее несчастий у нее столь же крупное состояние, как и раньше? Когда задумываешься о таком важном деле, как брак, следует знать, на чем он будет строиться.

Бывшая актриса располагала 1 200 000 ливров и накануне 13 вандемьера согласилась встретиться с «претендентом» на ее руку.

«Мы встаем из-за стола, — повествует Баррас. — Жених с невестой подходят друг к другу и затевают весьма конфиденциальный разговор. Я отхожу в сторону. Слышу, как они говорят: „Мы сделаем так, мы сделаем этак…“ Мы на каждом шагу. Это уже то самое мы Коринны, что так хорошо передала г-жа де Сталь в своем знаменитом романе. Бонапарт говорит о своей семье, с которой рассчитывает познакомить м-ль Монтансье. Его мать и все его братья, несомненно, оценят такую замечательную женщину. Он намерен при первой же возможности съездить с нею на Корсику. Там великолепный климат. Это край долголетия, новая страна, где, имея солидный капитал, можно быстро разбогатеть, за несколько лет удвоить его и т. д. Бонапарт расписывает своей будущей половине корсиканские замки, которые стоят воздушных, В ту минуту, когда в разговор двух голубков вмешиваюсь я, мне докладывают, что в Париже беспорядки и мои коллеги вызывают меня в Комитет общественного спасения.

— Поручаю вам охранять дом, — бросаю я Бонапарту и м-ль Монтансье.

И оставляю их одних».

Эти амуры шестидесятилетней женщины с двадцатишестилетним мужчиной показались бы выдумкой чистой воды, если бы накануне Вандемьера Бонапарт не вознамерился жениться на подруге своей матери г-же Пермон-Комнин, которая, по годам, сама могла произвести его на свет. Когда Бонапарт сделал свое странное предложение, в соседней комнате находилась маленькая Лора, будущая герцогиня д'Абрантес. Она слышала, как после краткого «оцепенения» мать ее разразилась хохотом и ответила своему вздыхателю:

«— Поговорим серьезно, дорогой мой Наполеон. Вы думаете, что знаете, сколько мне лет? Так вот, вам это не известно. Я и не открою вам этого, потому что у меня тоже есть свои слабости. Скажу вам только, что я гожусь в матери не только вам, но и Жозефу. Оставим эту шутку: в вашем присутствии она меня удручает.