Библейские образы - Адин Штайнзальц

Эти особенности личности Йе’у, наряду с благоприятно сложившимися для него обстоятельствами, обеспечили многолетнее существование его деспотического режима и установление новой династии правителей Израильского царства.

21

Изевель

Млахим I, 21:5–25, Млахим II, 9:30–37

ВЕЛИКАЯ ГОСУДАРЫНЯ

Образ Изевели, жены царя Ахава, следует рассматривать с учетом того, что она была в Израиле чужестранкой, пришедшей в страну евреев из мира, воззрения которого, как положительные, так и отрицательные, радикально отличались от понятий израильских царей. Даже грешник Ахав, нередко преступавший закон, не нарушал многих норм, присущих еврейству того времени. Но действия Изевели были несовместимы с образом жизни израильских царей, поскольку они все соблюдали некоторые еврейские традиции и как личности в какой-то мере оставались евреями. Арамейские цари считали, например, что «цари Израиля — милосердные монархи». И хотя милосердие это зачастую было политически неразумным, сама натура этих людей требовала, чтобы они были такими.

В этой среде Изевель была чужим человеком, с чуждыми евреям взглядами, ценностями и понятиями. Священное Писание осуждает Ахава как грешника, вовлекавшего в грех других. Пророк даже предвещал, что за это его потомки будут истреблены все до единого. Однако о нем сказано: «Ахав, делавший неугодное в глазах Б-га, к чему подстрекала его жена его Изевель» (Млахим I, 21:25). Иначе говоря, Ахав представлен как грешник, но такой, грех которого был результатом влияния его жены. После смерти Ахава могущество Изевели возросло, хотя формально ее права на власть уменьшились.

Характерно, что Изевель действовала в личных интересах, а не в интересах своего отца или своей родины, Сидона. Она делала то, что считала важным для Израильского царства, пытаясь укрепить царскую власть вообще и положение мужа в частности. Она не в состоянии была понять уникальность еврейского государства, где, в отличие от соседних стран, царь был своего рода конституционным монархом: его власть была ограничена законами Торы. Большое значение имело и то, что в своих поступках цари Израиля были до некоторой степени сдерживаемы моральным чувством. Изевель же была олицетворением чуждого еврейству мировоззрения, в соответствии с которым царь воспринимается не только как абсолютный правитель, но даже в некоторой степени как божество, а поэтому воля царя воспринималась как закон и основа моральных принципов.

В этом смысле Ахав и Изевель представляют два разных мира — еврейский и нееврейский. Разумеется, Ахав не был хорошим евреем, но он все же был евреем и поэтому сознавал, что высшим авторитетом в стране является закон, а не правитель и что царь — не только господин над народом, но, в некоторой мере, и его слуга. Ахав знал, что есть пределы, которые нельзя преступать; об этом красноречиво свидетельствует его поведение в эпизоде с виноградником Навота. Из этого эпизода мы узнаем, что в еврейском обществе того времени право собственности, право человека на унаследованную недвижимость было незыблемым и не могло быть нарушено даже царем. Поддавшись алчности, Ахав мог пытаться добиться желаемого уговорами, угрозами, он мог предпринять попытки обойти закон, но ему и в голову не приходило, что закон можно вообще игнорировать, что царю дозволено без колебаний использовать любые средства для достижения цели. Ахав совершил много грехов, но он грешил как человек, все же имеющий какие-то понятия о морали.

Изевель же была абсолютно аморальна. Нелья сказать, что она была плохим человеком; просто она понятия не имела о том, что для царя существуют какие-то основы нравственности. Она была человеком своего мира и действовала, руководствуясь привычными для себя понятиями — действовала для блага царя. В некотором смысле она была хорошей женой: увидев, что муж удручен из-за того, что не может удовлетворить свою прихоть и присвоить виноградник Навота, она предприняла хитроумный маневр — подстроила неправый суд. Она подкупала судей и угрожала им; она наняла лжесвидетелей и добилась казни Навота — и все это только для того, чтобы удовлетворить желание Ахава овладеть участком земли, который ему понравился. При этом Изевель не испытывала никаких угрызений совести, тогда как Ахав не выдержал проклятия пророка. В этом инциденте наглядно видно различие между царем и царицей: Изевель оставалась верна полученному ею воспитанию, правила которого требовали от нее личной преданности царю без каких-либо ограничений. Ее даже нельзя обвинить в крайнем эгоизме — она просто была последовательна в своих языческих представлениях и делала все возможное, чтобы ниспровергнуть и уничтожить то, что могло повредить, как ей казалось, достоинству царя и благополучию царской семьи.

Даже насильственное насаждение в Израиле культа Баала и стремление уничтожить пророков Б-га вовсе не означает религиозной преданности Изевели этому культу. Изевель старалась сформировать касту жрецов и пророков, которые были бы зависимы от государя, как то было в других царствах того времени. И действительно, во время правления Ахава и Изевели пророки пользовались большей поддержкой царя, чем при каком-либо другом правителе в Израиле и Иудее. Пророки Баала, Ашторет и другие были экономически зависимы от Изевели, и она способствовала их деятельности, коль скоро они готовы были подчиняться ей.

Не религиозный фанатизм побуждал Изевель убивать пророков Всевышнего. Политеистические представления того времени допускали сосуществование разных богов, и не имело значения, будет ли одним из них больше или меньше. Изевель не могла примириться с еврейскими пророками не потому, что они настаивали на почитании одного истинного Б-га, а потому, что проявляли своеволие. Они проповедовали, что царь — не Б-г и можно и должно говорить ему в лицо правду, какой бы жестокой она ни была. Именно этого Изевель не могла и не хотела терпеть.

Даже после того, как Элияу посрамил пророков Баала на горе Кармель, и казалось, что весь народ и даже сам царь проявляют склонность вернуться к Б-гу хотя бы на какое-то время, Изевель не уступила. Наоборот, она пригрозила уничтожить Элияу за то, что он предал смерти пророков Баала.

Сыновья Изевели, слабые и явно неспособные действовать по собственной инициативе, правили под покровительством и при поддержке этой волевой женщины. Все в государстве знали, что власть осуществляет Изевель, хотя официально она занимала положение лишь царицы-матери.

Особенно интересно в повествовании об Изевели описание последних моментов ее жизни и, в частности, ее встречи с Йе’у. Эта короткая встреча еще раз характеризует Изевель как фактическую правительницу страны, как необычайно сильную личность, не теряющую самообладания даже в последние минуты жизни. Зная, что мятеж против нее оказался успешным, что она осталась беззащитной и наверняка будет убита, Изевель высмеивает и унижает Йе’у. Мало того: перед смертью она позаботилась о том, чтобы появиться на людях в достойном виде, и оделась, как на прием. Она не молила о сострадании и пощаде, продолжая до последней минуты чувствовать себя царицей.

Йе’у отнесся к Изевели по-особому. При всем своем презрении к дому Ахава и его отпрыскам, Йе’у проявил некоторое уважение к Изевели, приказав похоронить ее останки, потому что она «царская дочь» (Млахим II, 9:34). Даже у тех, кто ненавидел Изевель, она не вызывала презрения и насмешек, хотя была источником зла, корнем мерзости в Израильском царстве. Она первая придала официальный статус чужеземным обрядам, вводила чуждые общественно-политические нормы в жизнь народа, не считаясь с законами и традициями страны, которой правила. В Священном Писании образ Изевели наиболее полно представляет силы зла. Мы не знаем, была ли Изевель красива или уродлива, интеллигентна или так же груба, как и те, кто ее окружал. Почти все, что нам известно о ней, — это то, что она была самоуверенна и обладала огромной силой воли. Наши мудрецы рассматривают Изевель как испорченную, злонравную, но целостную личность, твердо убежденную в правильности своих действий. По сравнению с ней Ахав, один из самых нечестивых израильских царей, выглядит колеблющимся и неуверенным в себе человеком.

Если у Изевели были другие недостатки и пороки, — как можно заключить, хотя и не безоговорочно, из фразы «при любодействе Изевели… и при множестве волхований ее» (Млахим II, 9:22), — то эти черты ее личности не противоречили сущности ее характера и поступков. Она ощущала себя не только царицей, но и олицетворением Израильского царства. Она была не «мать во Израиле», а «царица во Израиле», которая хотела придать стране новый характер и вырвать корни запретов и ограничений, стоящих на ее пути. Изевель пыталась добиться, чтобы государство жило по законам, которые она считала здоровыми, нормальными и разумными. Даже близкие, даже те, кого она любила и уважала, должны были действовать по ее указаниям — не потому, что она хотела подчинить их себе, но потому, что она стремилась создать нечто соответствующее идеалу абсолютной монархии, который трактуется Священным Писанием и еврейскими пророками как сущностное зло.