Запретные цвета - Юкио Мисима

Эта сценка кольнула Юити в сердце. Она была диаметрально противоположна той, что наблюдал он в прошлый раз в парке: сотоварищи и К. совершали кокетливые телодвижения, покачивали бедрами, обнимались за плечи — вся утаенная телесная физика этих приятелей всплывала в Юити подобно симпатическим чернилам и вызывала у него отвращение. Если бы он был идеалистом, то назвал бы это просто фатумом. Искусственное, бесплодное кокетство этого артиста, обращенное к женщинам, и непрестанная мучительная для его психики игра в этом «мужском театре» в течение всей жизни представляли горестное слезно-трогательное зрелище.

Вскоре за Ютяном стали волочиться ухажеры. То есть склонять его к интимным отношениям.

Среди них был даже один среднего возраста романтический коммерсант из далекой провинции Аомори — прослышав о нем и возжелав его, он нагрянул в Токио спустя несколько дней. Один иностранец предлагал через Руди костюм-тройку, пальто, туфли и часы — щедрое вознаграждение за одну ночь наслаждения. Юити отказался от такого подарка. Другой мужчина подсел к нему на освободившийся стул, прикинулся пьяным, натянул на глаза козырек фуражки. Широко расставил локти на подлокотниках, несколько раз многозначительно ткнул локтем Юити под ребра. Юити частенько приходилось возвращаться домой окольными путями, поскольку кое-кто из поклонников выслеживал его тайком.

О нем было известно только то, что он студент. Ни социального положения, ни биографии, ни родословной, ни местожительства, ни номера дома и тем более жены его не знал ни один человек. Бытие этого молодого красавца обволакивала таинственность.

Однажды сюда забрел пожилой человек в заношенном японском пальто поверх кимоно, профессиональный хиромант, имевший дело с завсегдатаями бара «Рудон». Юити подставил ему свою ладонь.

— У тебя два пути! Взгляни, как два меча у Мусаси Миямото! Где-то далеко плачет женщина, брошенная тобой. Ты приходишь сюда и притворяешься, будто не знаешь о ней, верно? — вещал хиромант.

Юити содрогнулся. Какой жалкой дешевкой выглядела его мистичность! В ней недоставало рамок реальности.

И это было полной правдой. Мирок вокруг бара «Рудон» был сходен с жизнью в жарком тропическом поясе, с жизнью сосланных в южные колонии административных работников. В сущности, в этом удушливом мирке повседневной чувственности насаждалась жестокая дисциплина чувства. Однако если бы у этого мужского племени была политическая судьба, то никто не смог бы, пожалуй, вытерпеть ее!

С удивительной настойчивостью тамошнюю территорию захватывали растения, джунгли чувственности.

В конце концов заблудившимся в этих лесах, изнуренным вредными испарениями мужчинам грозит превращение в безобразного оборотня. Никому не дано насмехаться. Различие есть вопрос степени. В гомосексуальном мире нет мужчины, который успешно сопротивлялся бы этой странной силе, волей-неволей затягивающей в трясину чувственности. Вот, например, мужчина может гнушаться своего хлопотного бизнеса, интеллектуальных занятий, искусства или цепляться за всякие духовно-философские системы, но ни одному не дано противостоять наводнению чувств, затапливающему его жизненное пространство; никто не сможет забыть однажды возникшей связи его тела с топью чувственности. Никто не остановит махом свою руку, ощутившую сырость близких и родственных отношений с себе подобными. Сколько попыток было предпринято! В конечном счете все возвращалось на круги своя: те же самые влажные рукопожатия, прилипчивые подмигивания. В сущности, эти неспособные заводить семью мужчины робко-робко выискивали что-то вроде огня домашнего очага в сумрачных глазах с немым вопросом: «Ты такой же?»

В один из дней, когда утренние лекции закончились, а послеполуденные лекции еще не начались, Юити бродил в университетском саду около фонтана. Вдоль и поперек лужайки пролегали симметричные дорожки. Фонтан располагался перед рощей с намеками на тоскливую осень, и, когда ветер менял направление, брызги его осыпались на траву с подветренной стороны. Веер этот, колыхавшийся на небосклоне, казалось, иногда срывал закрепки и распахивался во всю ширь. За воротами парка бренчали старенькие городские трамваи, их шум отражался от мозаичных стен стоящих под облачным небом лекционных корпусов.

Он не делал строгого различия между одними друзьями и другими по принципу их родства или верности и не особенно нуждался в них, несмотря на свое постоянное одиночество; сошелся только с парой-тройкой равнодушных к женщинам «истуканов», с которыми обменивался лекционными тетрадями. Эти самые стойкие приятели ревновали Юити к его миловидной жене и всерьез поговаривали, что женитьба навряд ли остепенила их ветреного дружка. Видимо, он давал повод думать о себе как о ловеласе, и в этом была доля правды.

Его будто застигли врасплох, когда позвали: «Ютян», пульс его забился как у преступника, чье настоящее имя опознали.

Это был студент, который сидел на обвитой плющом каменной скамье на обочине одной из дорожек, освещенной тусклым солнцем.

Склоненный над раскрытым на коленях объемистым томом по электромеханике, этот студент не попадал в поле зрения Юити, пока не окликнул его.

Юити остановился и тотчас пожалел об этом. Лучше было бы прикинуться, будто это не его имя.

— Ютян! — снова позвал этот студент и поднялся со скамьи.

Он тщательно, обеими руками стряхнул пыль со штанин. У него было радостное, очень живое округлое лицо. Стрелки на его брюках выглядели так, будто каждую ночь он аккуратно клал их под матрац. Они были прямыми и натянутыми как струнки. Он подтянул брюки и поправил ремень. Из-под куртки сверкнули крупные складки белой-белой рубахи.

— Это ты меня? — нехотя спросил Юити.

— Да. Я видел тебя у Руди. Меня зовут Судзуки.

Юити снова посмотрел ему в лицо. Он не вспомнил его.

— Видимо, ты забыл. Там было слишком много мальчиков, которые строили глазки Ютяну. Это делали украдкой даже те, кто приходил со своим джентльменом. Я, впрочем, не подмигивал.

— Что ты хотел?

— Что я хотел? Я хочу тебе понравиться, Ютян! Не глупи! Ну что, прогуляемся немного?

— Прогуляемся?

— Ну да! Что, не понимаешь разве?

Двое юношей стали медленно сближаться.

— Да, но ведь сейчас середина дня?

— Днем тоже можно сходить куда угодно.

— Мужчине и женщине…

— Ну, не только! Я покажу тебе.

— У меня нет с собой сколько-нибудь наличности…

— Зато у меня есть. Для меня счастье, если Ютян пойдет со мной.

В тот день Юити пропустил послеобеденные лекции. Где-то подзаработал деньжат этот студент, который был на год младше Юити, раз позволил себе раскошелиться на такси. Машина приближалась к запущенному кварталу сгоревших особняков района Такагитё, в Аояме. Судзуки велел притормозить у каких-то ворот с закопченными остатками каменной ограды, перед домом с вывеской «Кусака» и едва видимой новенькой деревянной крышей-времянкой. Там имелся боковой вход, старинная дверца была плотно запертой. Судзуки позвонил в колокольчик и зачем-то расстегнул крючок на воротнике студенческой униформы. Оглянувшись на Юити, он улыбнулся.

Вскоре раздался приближающийся к дверям семенящий топот садовых гэта. Когда спросили: «Кто там?» — невозможно было понять, женский это голос или мужской.

— Это Судзуки, откройте, пожалуйста!

Дверь открылась, и навстречу юношам вышел мужчина средних лет в ярко-красном джемпере.

Внутренний дворик выглядел причудливо. От главного строения до уединенного флигеля можно было пройти через крытую галерею, а также по каменным плитам, выстланным с промежутками; с деревьями в саду было плоховато; пруд высох, и на дне его кустилась там и сям осенняя трава, напоминая пустыню в миниатюре. Между зарослями травы белели камни — остатки от фундамента после пожара. Оба студента зашли в новый, еще пахнущий свежим деревом домик размером в четыре с половиной татами[19].

— Вам нагреть офуро?

— Нет, спасибо! — сказал Судзуки.

— Не желаете ли выпить саке?

— Нет, спасибо!

— Что ж! — сказал мужчина и ощерился в лукавой улыбке: — Тогда я расстелю вам, а то молодым всегда не терпится в постель.

В соседней комнате размером в два татами двое ожидали, когда для них будут постелены футоны. Они не разговаривали. Судзуки предложил Юити закурить. Тот ответил согласием. Судзуки сунул в рот две сигареты, прикурил их, затем одну протянул Юити и улыбнулся. Каким-то чутьем Юити угадывал в деланом спокойствии своего товарища мальчишескую невинность.

Раздались дальние раскаты грома. В течение дня дождевые ставни оставались закрытыми.

Их позвали в спальню. У изголовья постели горела лампа. «Гоюккури», — пожелал мужчина приятного времяпрепровождения из-за фусума[20], и его шаги зацокали в глубине крытой галереи. Солнце светило слабо, и поскрипывания половиц как бы олицетворяли этот день.