Нисхождение - Патриция Хайсмит

Ингхэм был едва ли не шокирован.

«…не стоит забывать, что для половины населения Израиля арабский — это родной язык. Однако я вовсе не берусь утверждать, что они все арабы per se[17]. Израильтяне похваляются, что, транслируя по радио на арабском неверные маршруты, они сбивали с курса иорданские самолеты и танки, выказывая тем самым свое ментальное превосходство. Они хвалятся тем, что теперь, когда отменены законы, ограничивающие их деятельность лишь ростовщичеством, они становятся великими фермерами. Однако в США тоже нет таких законов, но очень немногие из них стали фермерами. Израильские евреи по своему происхождению сильно отличаются от американских, не столь близких к Востоку, к арабам. Нарастающая арабо-израильская антипатия уже доказала, что она грозит превратиться в длительное и безжалостное противостояние арабов и «близких к арабам», ярости одного народа против ярости другого. Но должен восторжествовать здравый смысл. Должно восторжествовать великодушие…»

Адамс снова перемотал пленку.

«…они должны, как братья, сесть за стол переговоров и обсудить…»

— Ну вот. — Адамс выключил магнитофон. — Дальше можно пропустить. Что скажете?

— Думаю, русским, с их антиизраильскими настроениями, это понравится.

— Русское правительство антиамериканское, — поправил его Адамс таким тоном, словно информировал о том, чего тот никогда не знал.

— Да, но… — Ингхэм колебался. Если не считать вьетнамскую войну, то так ли уж сильно русские настроены против Америки? — Высокомерие Израиля может оказаться лишь временным явлением. В конце концов, после такой победы у них есть право немного поторжествовать.

Адамс принялся жестикулировать так энергично, как Ингхэм никогда еще не видел.

— Временное или нет, оно опасно, пока существует. Оно опасно в любое время. Это чрезвычайно опасный признак.

Ингхэм немного поколебался, но не мог удержаться, чтобы не сказать:

— А вам не кажется, что Америка также ведет себя довольно высокомерно, заявляя, что ее образ жизни единственно правильный и самый лучший для всех? Более того, ежедневно истребляя людей, чтобы насильно привить его? Разве это не высокомерие? — Ингхэм отложил выкуренную до половины сигарету и поклялся себе, что больше не скажет ни слова на эту тему. Весь этот разговор выглядел глупым и до смешного абсурдным.

— Америка пытается смести диктаторский режим, чтобы дать людям возможность свободного выбора, — возразил Адамс.

Ингхэм ничего не ответил. Он методично стряхивал пепел с сигареты в пепельницу. Адамс окончательно вывел его из себя. На этом может и закончиться их дружба, подумал Ингхэм. Порвется все, что действительно их связывало, но ему наплевать. Ему не хотелось произносить высокопарных речей. Самое ужасное, что в словах Адамса об израильском национализме содержалась толика правды. Каждая из стран, на которые рассчитывал Израиль, предлагала ему вернуть захваченные им территории, но Израиль отказывался это сделать. Оба народа, и израильтяне и арабы, сильно раздражены. Единственное, что остается любому «нееврею» или «неарабу», так это держать рот закрытым. А если кто-то выступит с произраильскими или проарабскими призывами, то он рискует быть стертым в порошок. Это того не стоит. Это не его проблема. И ему незачем в это соваться.

— Не знаю, что можно сделать с этими чертовыми арабами, — сказал Ингхэм. — Какого дьявола они сидят на своей заднице и так мало работают? Прошу прощения за такие слова, но, если нищая страна намерена поправить свое положение, ее молодым людям непозволительно с утра до ночи протирать штаны в кафе, ничего совершенно не делая.

— Ага, вы тут тоже кое-что разглядели. — Адамс расцвел и заулыбался.

— Должен сказать, выбирая между двумя народами, западные страны отдают предпочтение евреям, потому что те умеют не только протирать штаны. А может, судя по тому, что я слышал, и вовсе их не протирают.

— Все дело в здешнем климате, в религии, — воздев глаза и почему-то нараспев произнес Адамс.

— В религии — возможно. Норман Дуглас заканчивает свою книге о Тунисе замечательным заявлением. Он говорит, что принято считать, будто это пустыня делает араба таким, каков он есть. Дуглас же утверждает, что это араб создает пустыню. Он позволяет земле превращаться в раскаленное пекло. Когда Тунисом владели римляне, здесь были пастбища, акведуки, леса, зачатки агрокультуры. — Ингхэм мог бы продолжать и далее. Собственная горячность удивила его самого. — Теперь все не так, — добавил Ингхэм, пока Адамс убирал свое оборудование. — Спасибо, что позволили мне прослушать вашу пленку. Я понимаю, что можно считать арабов интересным народом, изучать их фаталистическую религию, восхищаться их мечетями и всем остальным, однако все это просто чушь, понятная даже для простого туриста, если принять во внимание, что они с помощью всей этой ерунды держат себя в средневековье. Какой толк умиляться расшитым домашним тапочкам или чему-то еще, удивляться их фатализму, когда многие из них попрошайничают или даже воруют, причем у нас?

— Полностью с вами согласен, — сказал Адамс, запирая шкаф. — И, как вы сказали, если они в такой степени полагаются на судьбу, то почему же тогда попрошайничают у туристов с Запада, которые не верят в судьбу, а только в труд и усердие? Некоторые религии… — Адамс не договорил от охватившего его отвращения. — Давайте я вам еще налью. Да к тому же еще американские и французские деньги подпитывают их!

— Половину, пожалуйста, — попросил Ингхэм.

Он проследовал за Адамсом из гостиной в блестевшую нержавеющей сталью кухню.

— А что до нелепых религий, то не считаете ли вы, что на нашем распрекрасном Западе их тоже хватает? Вспомните хотя бы всех этих младенцев, которые появляются на свет божий лишь по той причине, что католическая церковь противится противозачаточным средствам и контролю за рождаемостью. Тогда католическая церковь должна взять полную ответственность за благополучие этих детей. Но нет, отказываются они, пусть о них заботится государство. — Ингхэм рассмеялся. — Папа не желает видеть дальше собственного носа! Как бы мне хотелось, чтобы ему прищемили его за те дела, что творятся в Ирландии!

Адамс передал Ингхэму его выпивку, ровно половину.

— Вы совершенно правы! Есть еще кое-что, что я не включил в свою передачу, поскольку к людям за «железным занавесом» это не относится. Или относится? Я только что получил письмо от своего друга-еврея из Америки. Он вдруг стал слишком ярым евреем. Хотя до этого считал себя русским или американцем русского происхождения. Вот это я и подразумеваю под шовинизмом. Идемте присядем.

Они устроились в гостиной на своих привычных местах.

— Вы понимаете, что я имею в виду? — спросил Адамс.

Ингхэм понимал, и ему это было противно. Потому что он знал, что тут Адамс прав. Конечно, Ингхэм мог заметить, что русские имеют репутацию антисемитов, однако это всего лишь политическая линия советского правительства, а не простых русских или контролируемых коммунистами людей, о которых так заботился Адамс.

— Как у вас обстоят дела с юной леди из «Фурати»? — спросил Адамс. — Она хороша собой?

Ингхэму показалось, что вопрос Адамса прозвучал слишком осторожно, как бы мимоходом. Он ответил не менее осторожно:

— Да, мы поужинали вечером. Она из Пенсильвании. В среду уже улетает.

Они съели яичницу с салатом, которые Адамс приготовил на своей кухне. Он включил приемник, и они ели свой ужин под музыку и громкий говор прислуги в конторе. Адамс заметил, что это в порядке вещей. Вечер достаточно тихий. Однако Ингхэм был теперь с Адамсом настороже. Ему не нравился его изучающий взгляд. И ему не хотелось, чтобы Адамс узнал о том, что он отвез пишущую машинку в ремонт, поскольку тот мог догадаться, что он швырнул ею в араба. Ингхэм решил, стараясь оставаться вежливым, не приглашать Адамса к себе в бунгало на следующей неделе. А если Адамс все же зайдет, сказать ему, что он решил сделать перерыв на несколько дней. Тогда Адамс может подумать, что машинка стоит у него в шкафу.

Глава 12

На следующее утро, в воскресенье, Ингхэм проснулся довольно рано, с перспективой провести день без пишущей машинки, без почты и даже без свежей газеты. Воскресные газеты (английские, не американские) доставлялись во вторник или в среду в главный корпус отеля, по паре экземпляров «Санди телеграф», «Обсервер» и «Санди тайме», и зачастую, к огромному неудовольствию Ингхэма, присваивались гостями отеля и уносились ими в номера.

Разумеется, оставался еще его роман — аккуратная, приносившая чувство удовлетворения стопка из сотни страниц на столе. Но сегодня ему не хотелось задумываться над тем, что будет дальше, поскольку он точно знал, с чего начнет, когда заберет свою пишущую машинку обратно.