Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

— Захлопни пасть, Ирло, — Мицану совсем не понравилось охватившее его друга веселье. — Ярна, ты хоть сама-то понимаешь, на что соглашаешься?

— Понимаю, Мицан, — голос ее вновь стал тихим и кротким, а пальцы с силой впились в подол.

— А я вот что-то сомневаюсь. Давай ка я тебе ещё раз все повторю: ты хочешь в ночь пойти в гавань, в чужеземное заведение, там подойти к уроду, которого даже свои ненавидят и который на мелких девках двинут и выманить его. И в это время ты будешь там одна. И если он тебя, к примеру, в чулан потащит, мы никак тебе не поможем. Даже не узнаем об этом. Это ты понимаешь?

— Понимаю.

Она подняла свои больше глаза и посмотрела на Мицана с какой-то удивительной теплотой и преданностью, от которых ему стало немного не по себе. Может все эти шуточки, что Ярна на него запала, были не такими уж и глупыми? С того самого дня как он заступился за нее, дав пару раз по зубам ее обидчику, она все время старалась оказаться с ним рядом. Она стирала его одежду, готовила и приносила ему еду. А порой, когда он ночевал на складе, она тоже приходила, сославшись на очередные проблемы дома, и ложилась в дальнем уголке. Раньше Мицан особо не придавал этому значения, но вот сейчас…

Девочка вновь опустила взгляд. Она стояла перед ним, закусив губу. Ее пальцы, державшие край платья, впились ногтями друг в друга, а по ее хрупкому телу прокатывалась легкая дрожь. Было видно, что сейчас ей страшно. Очень страшно. Наверное, она уже тысячу раз пожалела о своих словах, но всеми силами старалась не показывать этого.

«Бедная глупышка», — подумал Мицан. Принятое им решение было непростым. Тяжелым. Но он просто не мог поступить он иначе.

— Ярна, только во имя всех богов — береги себя. И спасибо тебе большое. — От его слов она вздрогнула, и с её губ слетел тихий вздох. Мицан же продолжал. — Парни, времени у нас в обрез, так что идти надо прямо сейчас. Надеюсь, что ваш носильщик не соврал, и мы застанем Газрумару в «Костагире».

Собрались они быстро. Мицан напоследок залпом выпил чашку вина, достал пращу с несколькими свинцовыми снарядами, а Ирло вытащил откуда-то маленькую статуэтку закутанной в серый саван костлявой фигуры с двумя волками — белым и черным, лежащими у его ног. Это был Моруф — владыка загробного мира, проводник и последний утешитель всякой души, покидающей этот мир. Положив перед фигуркой кусочки хлеба и брынзы, Ирло полил их вином и, шлепнув сверху рукой, прошептал:

— Прими мою скромную жертву Путеводник и обойди меня стороной, — тихо проговорил он, беззвучно, одними губами, добавив ещё что-то.

— Ты чего, Моруфу только живая жертва нужна, — взволновано проговорил Патар, схватившись за висящий на его шее защитный амулет. — Это же не Бахан или Лотак. Утешитель и обидеться может.

— Да где я тебе сейчас живую жертву то найду? Тебе что ли кровь пустить надо было? — раздраженно ответил Ирло.

— Лучше тогда вообще без жертвы, чем его гнев кликать. Если он услышал твою просьбу и являлся за даром, а он ему не понравится… — парень сложил руки в защитном жесте. — Убереги нас все другие боги от его гнева.

— Пойдемте уже, — прервал их Мицан. — Сделанного не воротишь.

— Ага, не воротишь. Только и от проклятья тоже не отделаешься, — пробурчал Патар.

Пока они спускались по лестнице и шли через склад, Патар и Ирло постоянно зло переглядывались, шипели, так и норовя толкнуть друг дружку локтем.

Мицан никогда не был набожным или суеверным. Как и все блисы и палины, он любил пышные торжества на Летние и Зимние мистерии, участвовал в ритуальных гаданиях, приносил жертву на первый день года и держал дома парочку статуэток богов. Но в остальном же весь его жизненный опыт даже не говорил, а кричал истошным воплем, что богам нет никакого дела до большинства их творений. И Мицан был точно уверен, что даже если он однажды разбогатеет, купит белого быка, которого потом принесут в жертву служители храма, измазав его кровью священного животного, единственное что с ним случиться — так это он испортит одежду и обеднеет примерно на две тысячи ситалов.

Но вот Патар искренне верил в промысел богов. И Ирло тоже, хотя и по-глупому. И сейчас эти двое вполне могли убедить самих себя, а следом и доверчивую Ярну, что из-за дурной выходки с даром на них легло проклятье Утешителя. А с таким настроем их дело было почти обречено. У Мицана то и плана как такового не было, так, смутные намётки, в которых самую большую роль играла удача. А если ещё и его люди начнут в себе сомневаться? Нет, такого он допустить не мог.

— Киран, а где этот «Новый Костагир» находится?

— Прямо на главной улице. Ну, на той, широкой, что от причалов прямиком к Морскому рынку ведет. Там ещё Бронзовый истукан рядышком, так что мимо мы точно не пройдем. Да и здание это не с чем не спутаешь.

— Тогда через Фелайту пойдем. Неохота мне что-то портовую вонь нюхать.

На улице уже вечерело. Солнце упрямо катилось к горизонту, обещая вскоре скрыться от глаз людей, и передать мир во власть своей бледной сестры. Мицан глубоко втянул запахи города, и постарался сосредоточиться. Ночью и без того неспокойная гавань становилась крайне опасным местом, выплескивая наружу самых худших представителей всех тех народов, что набились в это уродливое преддверье Кадифа. Даже недолгая прогулка по ее извилистым и тесным улочкам могла кончиться скорой и кровавой трагедией.

Аравенская гавань совсем не походила на остальную часть города и даже Тайларом считалась лишь отчасти. Граждане государства, если не считать парочки портовых чиновников, никогда тут не жили, и даже этрики, кроме разве что вулгров, предпочитали селиться где-нибудь подальше. Зато тут можно было встретить уроженцев всевозможных клавринских племен, белобрысых, с кожей цвета молока, асхельтанов, которые соседствовали со смуглыми айберинами и краснокожими фальтами и даже коренастых саргшемарцев с миндалевидными глазами и волосами, похожими на толстые нити. Казалось, что весь сброд, изгнанный с обоих берегов Внутреннего моря набился в эти гнилые трущобы. И окружающая атмосфера очень этому соответствовала.

Большая часть зданий были построены из дерева и лишь изредка превышали два этажа, напоминая избушки, что больше бы подошли варварской деревне, чем столице великого государства. Вместо мостовых тут были вытоптанные тропинки, в которых с трудом просматривались булыжники или побитые кирпичи. Вместо фонтанов — лишь редкие колодцы, воду из которых пили лишь самоубийцы. Вместо прудов — выгребные ямы, а обычные для Кадифа полные фруктовых деревьев сады, заменяли огороды местных. Даже красная и оранжевая черепица, покрывавшие почти все тайларские здания, здесь не встречались.

Кадиф был могуч и прекрасен. Он поражал своей красотой и роскошью. Своими дворцами, храмами и многочисленными памятниками. Аравенны же поражали грязью, низостью и глубиной человеческого падения. Гавань чем-то напоминала гнилую хворь, пожирающую конечность могучего атлета. И как и в случае с хворью, ее давно нужно было отсечь, пока она не успела расползтись и убить всё тело.

Увы, царь Убар Ардиш, который полностью перестроил Кадиф, превратив его из кирпичного в мраморный и каменный, так и не успел снести эти уродливых хибары. Его сына, ставшего последним из царей, прирезали раньше, чем он успел взойти на престол. А все последующие годы, когда страна сначала рвалась на части в гражданских войнах и мятежах, а потом медленно зализывала раны, ни у кого так и не нашлось денег или желания, чтобы избавиться от этого уродливого рассадника всевозможных мерзостей. И совсем не исключено, что дело было все же в желании.

Для всех приличных и состоятельных купцов в западной части города была открыта Ягфенская гавань. Чистая, безопасная, с отделанными мрамором и гранитом причалами, аккуратными тавернами, постоялыми дворами и торговыми конторами. Вот только там нужно было платить пошлину за товары, а все корабли внимательно осматривались сановниками. А это устраивало далеко не всех. И как бы не была убога, страшна и мерзка Аравенская гавань, ежедневно через неё текла полноводная река серебра. И текла она мимо цепких рук и зорких глаз сановников, исправно наполняла карманы очень важных и влиятельных людей. А они, в свою очередь, защищали и оберегали эту дыру, бывшую для немногих избранных настоящей золоторудной шахтой.