Имперский раб - Валерий Сосновцев

Однажды он все-таки встретил земляка. Выйдя как-то утром на центральную площадь, где до полудня разворачивался главный бухарский базар, он, прохаживаясь по торговым рядам, услышал русскую речь. Не сразу обернулся, ошеломленный неожиданностью и тем, что речь та была отборной бранью. Когда же оглянулся, то увидел, что довольно крепкий старик в богатой одежде, верхом на дорогом аргамаке, угрожая сложенной нагайкой и перемежая бухарскую речь с русской матерщиной, на чем свет костерит прислужника, небрежно навьючившего верблюда. Прислужник-киргиз суетился, перевязывая вьюк заново и скороговоркой бормотал, опасливо поглядывая на занесенную над ним плеть:

– Сейчас, сейчас господин мой, перевяжем… Это все Фаиз, бездельник, лодырь… Я сам перевяжу тюки… Этот Фаиз, перс проклятый, ничего не умеет. Мой господин, его надо давно продать с глаз долой. Он только ест, и проку от него никакого.

– Замолчи, сучий сын! – орал старик-хозяин. – Это ты бездельник, коль такому простому делу научить мальца не можешь. И не смей мне лупить его, сучий хвост!.. Привычку взял работников портить! Тебе что сказано было? Научить его вьюки вязать! А ты?.. Я тебя в надсмотрщики не назначал!

– Я и пальцем его не тронул, – заискивающе бормотал тот.

– Я тебя самого продам воду вместо ишака в колесе поднимать! Еще раз увижу такое, мигом в поле угодишь кетменем ковырять, понял?!

– Понял, понял, мой господин… – быстро задергал вверх-вниз головой прислужник.

– Здравствуй, земляк! – по-русски обратился к старику-хозяину Ефрем и застыл в ожидании ответа, не зная, радоваться или нет встрече.

Тот дернулся, обернулся, пристально оглядел незнакомца, потом сказал:

– Здоровья и тебе… Сказывай, из каких ты краев и кто будешь?

– Из России я, – ответил Ефрем. – Здесь не по своей воле. Служу волею Божией у ходжи Гафура – зятя правителя здешнего.

– В-о-она как, – протянул старик. Помолчал, внимательно разглядывая Ефрема. Продолжил: – Эту волю Божию и мы когда-то знавали… Теперича и сами вон видишь, вершим ее… Да-а… Из России, значит, ну, ну… Так Россия, братец, велика. Из каких краев-то и чином каким?.. – Смягчась, неожиданно легко сошел с коня, пригласил. – Пойдем-ка в чайхану. Ты мне все не спеша и обскажешь.

Старик вел себя весьма уверенно, по-бухарски говорил бегло, но по облику его, если бы не русская речь и ругань, Ефрем никогда бы не распознал в нем соотечественника. Это несколько настораживало.

Они зашли в ближайший каменной кладки караван-сарай и уселись на возвышении, покрытом ковром, для знатных гостей. Это зоркий чайханщик, завидя входившего старика, проворно приготовил достойное место, прогнав при этом без всяких церемоний кучку мелкой торговой сошки. Те безропотно переместились, сдвинув, в свою очередь, к проходу сошку помельче. Легкая волна этого передвижения быстро затихла, и утренний досторхан продолжился по-восточному степенно.

«А дед-то, видать, здесь в немалых чинах, раз чайханщик так расстилается!» – подумал Ефрем.

Не спеша потягивая чай, Ефрем поведал свою историю и разглядывал старика, назвавшегося Назаром. Его новый знакомец был, хоть и крепкий, но глубокий старик. Белая окладистая борода, густые седые брови и усы, выцветшие, когда-то карие глаза и морщинистое коричневое лицо. Ефрем искал в нем характерные русские черточки и не находил, и оттого чувствовал себя неловко. Назар заметил это и, когда Ефрем закончил свой рассказ, усмехнувшись, поведал о себе так:

– Что, вьюнош, не признаешь во мне россиянина?.. Да ты, брат, не смущайся. Как у нас на Яике говаривали – мы хоть и российские, но из казаков. Да, да, я – Назар, сын Иванов, по прозванию Бударин – яицкий казак. Теперь такой же бывший, но топчибаши или по-русскому полковник, по причине крайней старости не у дел в своем владении проживающий.

– Сколь лет-то тебе, отец?

– А почитай уж за восемьдесят три в энтот год перевалит. Годов этак с шесть десятков, поди, будет, как нас с Яику сотни две отрядили в команду князя Бековича-Черкасского. Тогда царь Петр Алексеевич послал его походом на Хиву, под видом посольства. Нас как проводников и приладили к сему войску. Ну, подошли мы к Хиве, только хивинский хан не поверил Бековичу. Ночью они нас окружили, многих и самого Бековича побили. Казаков поймали, сотни с полторы, в Бухару вывезли, и хану тогдашнему Абдул-Фаизу подарили. Кто русский, кто казак, здесь хоть и различают, но все едино всех русскими кличут. Хан Абдул-Фаиз был хитрый и умный правитель. Он нам разъяснил, что ежели отпустит нас, то мы в малом числе и без оружия киргиз-кайсацкими степями не пройдем. Нас либо побьют, либо снова в плен поимают и продадут куда попало порознь. А кому случится домой добраться, то потерявши командиров да добровольно отпущенных врагом гнев и немилость лютая от царя ожидают. Как рабы мы ему не нужны. Тут и предложил он нам стать людьми вольными и, дав присягу, вступить в его личную охрану. Задумались мы крепко. Ведь, куда ни кинь, не жаловали на Руси казаков-то. Царь Петр Алексеевич крутенек бывал: что казака, что солдата любого могли враз беглым объявить и тогда дыба и плаха… Словом, порешили мы – раз хан нам утеснений не чинит и даже пленных нас не обижает, и жаловать нас больше прежнего обещает, и свою особу доверяет охранять, значит, со всем уважением к нам как к воинам. Присягу мы ему на верную службу принесли. Рассуждали так: коль мы не рабами здесь жить станем, то со временем, у кого семьи дома остались, тех через купцов вывезти можно, а то и просто послать к ним гостинца. А бог даст, и вовсе со временем с честью и богатством возвернуться, как и в прежние времена у казаков бывало.

– А что, и вправду бывало такое? – спросил Ефрем.

– Бывало, конечно, и не раз. И у турков, и у персов казаки с Дона, с Яику в службе состояли у разных правителей и больших, и малых… Издавна составляли ватаги и либо нанимались в службу воинскую, либо грабили – это как получится… Да ты слыхал ли про Ермака-то?

– Как же, слыхал.

– Ну, так он тоже поначалу царские и купеческие караваны на Волге шарпал, а потом нанялся к Строгановым со всей ватагой служить, потом на царевой службе радел… Про это у нас, у казаков, из рода в род передается предание.

– Да и я слыхал, будто Булавинцы-казаки после того, как их Петр Алексеевич побил, тоже в Персию подались и тамошнему шаху до сей поры служат, – подхватил Ефрем.

– Да-а, тогда замятня на Дону была знатная…

Старик помолчал недолго и продолжил:

– Так мы и порешили – коль неизвестно, что нас ожидает дома, то от добра, что само в руки идет, бегать не пристало. Стали служить здесь.