Великие жены великих людей - Лариса Максимова

На балконе у Параджанова в Тбилиси. 1979 г.

А потом Антониони и Энрика посадили нас в свой автомобиль, и мы поехали путешествовать по Италии. Флоренция, Милан, Лигурия, Портофино, Венеция… Они рассказывали про Микеланджело, Брунолески, мы ходили в разные магазины, обедали в самых изысканных ресторанах… Лучшие дизайнеры мира показывали мне свои наряды: Армани, Криция, Миссони — все это были их друзья… В Венеции мы пришли в ресторан, где любил бывать Хемингуэй. Меня спрашивают, что вы будете, а я из всей иностранный еды знаю только луковый суп… А тут еще в зал вошла Маргарет Хемингуэй со снежинками на волосах… Это было последнее, что я помню, потому что я упала в обморок. Просто потеряла сознание от всего происходящего. Пришла в себя от того, что лежу в каком-то помещении, а меня спрашивают: «Лей э инчинта?» Я стала вежливо кивать. Потом уже в словаре я прочитала значение этого слова. Оказалось, что меня спрашивали — вы беременны?

Одну шубу мне подарил Мастроянни, другую — Мазина. И я поехала на родину. Надела все это на себя в самолете, потому что иначе было не провезти. В том же самолете встретила Сизова — директора «Мосфильма». Он на меня так неодобрительно посмотрел и говорит: «Вы что, Яблочкина, на Северный полюс собрались? В Москве — плюс». Я когда летела, вспоминала, что Тонино как-то холодно со мной простился. Но мне уже было все равно. Я побывала в сказке, которую теперь у меня никто не украдет.

Сразу по приезде меня вызвал Ермаш и очень грубо со мной поговорил. «Запомни, Яблочкина — сказал он. — Здесь все потеряешь, и там ничего не найдешь. А теперь иди. Работай».

Я пошла и работала, и все во мне пело. А к лету раздался телефонный звонок. Голос Тонино. Спрашивает: «Ты оформила документы?» Я честно говоря даже не поняла, что он имеет в виду. И тут Тонино так рассердился: «Я сделал официальный развод, я отдал половину своего имущества, а ты даже справку о рождении не взяла! А как же мы теперь поженимся?!» И тут до меня дошло, что он мне делает предложение. Предлагает выйти за него замуж.

Свадьба во Дворце бракосочетаний. Москва. 13 сентября 1977 г. Микеланжело подписывает акт

Свадьбу назначили на 13 сентября. Начались хлопоты и неприятности. Тонино не давали визу в Советский Союз, отговариваясь тем, например, что нет номеров в гостинице, потом тем, что неправильно написано имя и так далее. На работе ко мне все стали теперь ласковы и ждали приезда жениха. Жених приехал, но не один, а со свидетелями. С его стороны свидетелем был Антониони, с моей — Тарковский. Всю свадьбу Антониони и Энрика прохохотали, потому что весь советский сценарий регистрации казался им ужасно смешным. И женщина с лентой через плечо в грибоедовском загсе, и пластиковая указка в ее руках, которой она указывала свидетелям, где надо расписаться. И маленький еврейский оркестрик, состоящий из стареньких музыкантов в лоснящихся от старости костюмах. И бюст Ленина, и подчеркнутая строгость присутствующих в загсе официальных лиц. Все это было для них как фантасмагория, как кино. А я запомнила на всю жизнь слова Тонино. За обедом с друзьями он сказал: «Вот мы поженились с Лорой. И теперь вместе будем слушать шум дождя».

Я уехала в страну, которую я уже обожала. И единственное, чего я боялась, — не справиться со своим новым положением.

И началось волшебство. Мы жили в центре Рима, и у нас в квартире была огромная терраса, метров восемьдесят, с которой были видны крыши Рима. После и часов вечера, когда спадала жара, к нам приходили гости и мы пили вино. Необыкновенной мне казалась дружба Тонино и Феллини. На протяжении всей нашей жизни, пока Феллини не умер, каждое утро мы просыпались от его звонка, и они с Тонино разговаривали часами. Федерико часто рассказывал Тонино свои сны, он очень верил в них. Однажды он нам позвонил и сказал, что не может прийти, потому что, кажется, кто-то заразил его коклюшем. Тонино спросил у меня «А я болел коклюшем?» На этот вопрос я не смогла ответить, поскольку все-таки не была его мамой, но заверила, что вылечу Федерико русским способом. Я выжала сок морковки и сельдерея и дала им с Тонино это выпить, объяснив, что это сильное русское лекарство от коклюша. Они прилежно выпили мою «микстуру». Кашель прошел и Феллини «поправился». На следующий день он принес мне в подарок книжку, рассказывающую о травах в Италии.

Вообще часто они с Тонино вели себя как мальчишки, например шли в магазин и начинали примеривать галстуки. Наконец Тонино выбирал один, и ему предлагали заплатить 25 тысяч лир. Они с Феллини кричали, что это слишком дорого, Тонино начинал сбивать цену. Респектабельный продавец объяснял ему, что у них не положено торговаться, что здесь не базар, но Тонино уверял, что у них «в деревне» все торгуются. В итоге они платили 30 тысяч. Но, когда им приносили сдачу, наотрез отказывались ее брать, опять объясняя, что у них «в деревне» сдачу не берут.

Еще у Феллини была удивительная особенность — садиться в ресторане на какое-нибудь определенное место, которое ему казалось особенным. Только мы сядем и сделаем заказ, вот уже несут спагетти, как Федерико говорит: «Нет, Тонино, прости, мне это место не нравится, давай пересядем». И они опять идут за другой стол, где, как кажется Феллини, лучше вид. Тонино ужасно злился и кричал, что он пришел не пересаживаться с места на место, а есть спагетти, но Феллини был неумолим.

Каждый день Тонино вставал рано и в 8.30 садился писать. Очень часто приходил Феллини и они работали вместе. Однажды я присутствовала в тот момент, когда они придумывали сценарий фильма «А корабль плывет» — там есть такой момент с носорогом, у которого начинается понос. Они выдумали, что носорог обкакался в трюме и его поднимают наверх, чтобы проветрить. Боже, как они хохотали!

Еще приходили братья Тавиани. Я приносила чай, уносила пепельницы. Меня всегда поражало, что после их ухода в пепельницах того и другого оставалось одинаковое количество окурков. Альберто Сорди всегда собирал вокруг себя прелестных барышень. Он как-то смешно все время чистил салфеткой зубы. Ходили анекдоты про его скупость, но, когда он умер, то все свои деньги, как известно, отдал на благотворительность.

Самым большим испытанием за нашу семейную жизнь была болезнь Тонино. Шел десятый год нашей совместной жизни. Я вернулась из Москвы, и он мне пожаловался, что стал терять равновесие. Сдеали снимок головы. Врач сказал, что в голове опухоль и нужна срочная операция. «А таблетка не поможет? — спросил Тонино. «Увы», — ответил врач. «Тогда мы поедем делать операцию в Россию», — сказал Тонино. Врач стал отговаривать, объяснял, что можно прооперироваться в Америке, в Швейцарии. Но Тонино был непреклонен. Дело в том, что он обожал Сашу Коновалова и верил в него как во врача. А потом Тонино рассудил так — если уж умереть, то подальше от дома. Как бы пропасть, сгинуть. Так иногда поступают коты, которые уходят из дома умирать. Вот такая была у Тониночки логика. И мы приехали в Москву. Саша посмотрел снимки и сказал одно слово: «Надо!». Операцию сделали и апреля 1984 года, она длилась три часа. На четвертый день Тонино был уже дома, а через неделю гулял по Москве. Сказать, что я благодарна Саше, это ничего не сказать, он просто вернул меня к жизни. А Тонино после операция не захотел больше жить в Риме — на пике своей славы он уехал в глубь Италии, сначала в Сант-Арканджело, потом в Пеннабили, где я до сих пор и живу.