Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта - Ефим Курганов

Но вместе с тем нельзя не сказать и того, что Павел Иванович был рачительнейший помещик, создавший пусть и не большое, но образцовое хозяйство. И он был по-настоящему заботливый помещик, делая всё, дабы дворовые его никакой нужды не знали.

И просто ужасно грустно, ужасно несправедливо, что дягилевские крестьяне, наслушавшись предательских речей, предали своего барина и сделали это чрез обман, чрез клевету.

Да, я говорю именно так: дягилевские крестьяне.

Хотя доносы на подполковника Энгельгардта подписали всего четверо, но за ними-то стояла, как я убежден, практически вся деревня Дягилево. Четвёрка была лишь делегирована в Смоленск, отстаивать перед тамошними властями интересы деревни.

И ещё одно довольно важное обстоятельство. Павел Иванович, при всем буйстве своём, был чрезвычайно добр, отходчив и неизменно стоял за справедливость, как он её понимал, конечно.

С крестьян своих он спрашивал весьма строго (лени и разгильдяйства не прощал никому), но и любил их, любил душевно, искренно, ото всего своего горячего сердца. А они вот, неблагодарные, решили погубить его и погубили, как только им пообещали, что можно будет не работать.

Павел же Иванович, кстати, готовясь к казни своей, составил духовную (он вручил её перед самым расстрелом комиссару Рагулину, как представителю французской власти), в коей повелевал отпустить на волю многих из своих крестьян и с семьями, причём, — он завещал всем им ещё и землицы в дар, с мельницами, озёрами и т. д.

По реформе 1861 года, российские крестьяне, как известно, были отпущены «голыми», ограбленными фактически, а вот подполковник Энгельгардт ещё в 1812 году отпустил своих крестьян честно и щедро — с землёю и угодьями, причём, в вечное пользование.

Вот этот поразительнейший исторический документ. Приведу его полностию. Он того, без всякого сомнения, заслуживает.

Духовная Энгельгардта есть поступок истинно просвещённого человека, шедшего не только в ногу с веком, но и намного опережавшего его.

Вот он каков вдруг оказался — помещик горячий, невоздержанный и скорый на расправу.

Энгельгардт в последние часы жизни своей выказал в полной мере всё свое бесконечное благородство и истинный гуманизм, о коих качествах Павла Ивановича многие из помещиков Смоленской губернии тогда и не догадывались вовсе, видя в сей личности лишь буяна и драчуна, нарушителя провинциального этикета, большого и страстного поклонника «дягилевки».

Итак, вот оно, духовное завещание отставного подполковника Павла Ивановича Энгельгардта, которое, видимо, было составлено в самую ночь перед казнью, то бишь 14 октября 1812 года, или даже на рассвете дня казни, если верить выставленной на нём дате, И составлено оно было в алтаре Спасской церкви.

Документ, коли вчитаться в него повнимательнее, как мне представляется, есть текст совершенно поразительный, ежели не исключительный, на который историки нашей общественной мысли почему-то так и не удосужились до сих пор обратить внимание, а должны были бы.

Отпустить в то время крестьян с землею — в этом тогда была не только щедрость, не только смелость, но и самое настоящее вольнодумство.

Аминь.

Я, нижеиименованный, по объявлении мне французским приговором смерти, исполнил весь долг христианский, здрав будучи телом и рассудком, завещаю следующее.

Первое. Долг христианского погребения и поминовения чинить духовному отцу моему, Одигитриевской церкви, священнику Никифору Мурзакевичу, а поминовение трёхнедельное и шестинедельное, по его изволению, чинить в доме моем, сельце Дягилеве, за что вместо денег дарю ему находящихся в бегах Максима Силина с женою его Авдотьею и детьми их, Иваном и Александрою, и девку Прасковью Андрееву, коими владеть ему вечно и, кому похочет, продать и заложить вольно, а равно по душе словесно мною указанные деньги и серебряные вещи.

Второе. Отпускаю вечно на волю благоприобретённых моих людей Льва Алексеева с женою Авдотьею Трофимовою и дочерью их, а сверх того Порецкой округи в сельце Оболоньи два жеребья земли с примером и состоящею на реке Дражне мельницею о двух поставах, озером, плотиною и со всем строением, которою движимостью и недвижимостью владеть ему вечно, и вольно, кому похочет, продать и заложить.

Третье. Отпускаю вечно на волю Авдотью Алексееву с сыном её Иваном и Татьяну Елисееву с дочерью её Анною. Для пропитания же их дарю им пополам в сельце Малых Плотках жеребий земли с примером и строением, озером и со всеми угодьями, которых имением им владеть, до совершенного возраста их детей не продавать и никому не укреплять, а по совершеннолетии детей их дети вольны продать и заложить. Буде же дети их в малолетстве помрут, то право продажи предоставить матерям.

Четвёртое. Отпускаю вечно на волю Павла Силина с женою его Матрёною и сыном его Иваном и дочерью Ульяною, с предоставлением ему владеть вечно жеребьем земли с примером и со всем строением, в котором ныне живет, полосы в пахотной и сенокосной земли иметь ему по соразмерности жеребья. Буде же пожелает продать или заложить, и сие ему вольно.

Пятое. Отпускаю вечно на волю Свирида Дмитриева с женою его Агафьею, с сыном её — Агафьи — Иваном. Сверх сего дарю ей, Агафье, в сельце Михальцове, Духовской округи, земли, по купчей, доставшейся мне от Стунеева, пятьдесят десятин, и ещё от Янковских пятьдесят десятин, а всего сто десятин, которою землею владеть ей вечно и, кому похочет продать и заложить вольно.

Шестое. Отпускаю вечно на волю Катерину Иванову, Прасковью Трофимову, Марью Иванову и Прасковью Данилову.

Седьмое. Смоленскому мещанину Дмитрию Иванову, живущему у меня в доме, дарю половинную часть как в земле со всеми угодьями, так и в строении в сельце Дягилеве. Буде же похочет кому продать и заложить, и то ему вольно.

Восьмое. Исключая всё вышеписанное, остальное движимое и недвижимое имение, со крестьянами, землёю, двумя мельницами (первая — на речке Дубянке, вторая — в деревне Рудне), с лесы и со всеми, какие только есть, угодьями дарю моей родительнице, коллежской асессорше Варваре Васильевне Энгельгардтовой, и владеть ей оным вечно, и, кому похочет, продать и заложить вольна, а равно, хотя заемные обязательства моими крестьянами изодраны, сделать в надлежащих местах выписки, и по копиям взыскивать деньги в пользу её же, матери моей.

Всему вышеписанному своё действие со дня моего погребения.

Сие моё духовное завещание всепокорнейше прошу Смоленского Верховного Правления Интенданта, господина де Виллебланша, явить, утвердить и, в книгу записав, выдать духовнику моему Мурзакевичу, который имеет оповестить о вышепрописанном всех, до кого сие касается.

У подлинного подписано тако:

Тетрадь четвёртая. Восхождение

Глава первая. Спасская церковь

Когда части «Великой армии» заняли Смоленск, уже достаточно обгоревший и сильно разрушенный, то стало ясно: если что и осталось в городе надёжного, так это каменные храмы (деревянные церкви превратились в груду пепла). И вот в одних храмах разместили лазареты, в других — конюшни, в третьих — склады с зерном или порохом, а в некоторых, наиболее прочных, — тюрьмы.

Спасскую церковь превратили в тюрьму для пленных, то бишь там содержались русские солдаты и офицеры.

Расположена сия церковь в восточной части города, подле Авраамиевского монастыря и примыкающей к нему духовной семинарии.

Когда пред приближением французов семинаристы и их педагоги разбежались кто куда, богатейшая семинарская библиотека была брошена на произвол судьбы, и её растаскивали местные жители. Впоследствии, когда французы бежали из Смоленска, какую-то часть книг вернувшиеся священнослужители смогли выкупить, но многие редчайшие книжные ценности из семинарской библиотеки так и сгинули безвозвратно.

Вернёмся к Спасской церкви и её обитателям. Именно её узником и был сделан отставной подполковник Павел Иванович Энгельгардт, когда его доставили в Смоленск в результате второго доноса.

Энгельгардт провёл в Спасской церкви не менее двух недель, вплоть до 15 октября, когда был расстрелян по приговору военного суда.

Каждый день его вызывали на допрос, и допрашивали каждый раз разные лица. Все они (а это был и уже известный нам комиссар Рагулин, и генерал-интендант Виллебланш, и комендант Смоленска Сиов, и военный губернатор Смоленска, бригадный генерал Жомини) все они говорили одно и тоже, и всем им Павел Иванович отвечал примерно одно и тоже.

Об убиении Энгельгардтом французских солдат и офицеров не говорено почти ничего, ибо сие дело почиталось окончательно и бесповоротно доказанным, в силу имевшихся у следствия «неопровержимых улик».