Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта - Ефим Курганов

Сей государь, кстати, вообще не любил оказываться в дураках. И обманщиков верховной власти не только терпеть не мог, а ещё и почитал их личными своими врагами и врагами своей империи.

А был при этом Александр Павлович по натуре своей необычайно подозрителен. Насчёт же обманщиков у него вообще, как говорится, был глаз алмаз.

Итак, Елене Александровне Энгельгардт (Корсаковой) в удовлетворении прошения её было решительнейшим образом отказано.

Сделан отказ был от имени сенатора и управляющего в 1813 году Смоленской губерниею, калужского губернатора Павла Петровича Каверина. Однако всем было понятно, что мнимой вдове героя отказал на самом деле, конечно же, не сенатор Каверин (он вообще не имел прямого отношения к принятию вопроса об императорских пенсиях), а самолично царь Всея Руси, император Александр Благословенный.

И Елена Александровна Энгельгардт (Корсакова) осталась, как говорится, с носом. И конечно, кусала она нежные локотки свои. До крови кусала, и было от чего кусать. Творя самозабвенно образ «скорбящей вдовы народного героя», Елена Александровна была вынуждена пойти на немалые денежные затраты, а они не окупились. Зря утекли сотенки ассигнаций. Как же тут не горевать?!

А в смоленском обществе, кстати, сочувствия к Елене Александровне не было, кажется, почти что и никакого. Отказ, полученный на её прошение, только, страшно вымолвить, приветствовался, вызывал в среде смолянской шляхты откровенную радость. Более того: над случившимся конфузом совершенно открыто посмеивались. Шуточки всякие отпускали, анекдотцы рассказывали, не всегда даже приличного свойства.

Все ведь до единого знали в губернии, что Елена Александровна и Павел Иванович уже вскорости после того, как произошло венчание их в смоленском кафедральном соборе во имя Успения Пресвятой Богородицы, начали бурно ссориться и чуть ли даже не дрались (точно дрались!), а потом и вовсе разбежались по разным имениям, не имея более никакого желания видеть друг друга. И произошло это до 1812 года, задолго до начала военной компании.

И когда Смоленская губерния была захвачена неприятелем, Елена Александровна ровно никакого интереса к судьбе Павла Ивановича не испытывала, хотя должна была предположить что он, по свойству чересчур горячего своего характера, никак не будет сидеть сложа руки и впутается в какую-нибудь историю. Но тогда её это, как видно, не волновало. А как пенсией-то запахло, тут же и всполошилась, голубушка.

Однако императорская пенсия Елене Александровне так и не досталась. И новость сия, на правах чуть ли не самой скандальной, в смоленском обществе в 1813 году долго и весьма активно муссировалась.

Копии с прошения, подданного Еленою Александровною, стали распространяться по губернии в многочисленных списках, причём, со всякими оскорбительными и скабрезными приписками — анонимными, естественно. Но это уже мелочи, касающиеся малопочтенных подробностей быта большого губернского города. Особо вдаваться во всю эту грязь не хочется.

Из всего вышесказанного прямо следует то, что в случае с посмертной судьбою подполковника Павла Ивановича Энгельгардта все государевы средства пошли точно по назначению.

Бывает и так, оказывается. Чудеса, да и только!

На этом чрезвычайно отрадном обстоятельстве с удовольствием завершаю предзавершающую тетрадь труда моего.

Тетрадь пятая. После казни Энгельгардта

Глава первая. Расправа с мародёрами и предателями в смоленской губернии, а также на сопредельных территориях (несколько фрагментов из неизданной антологии партизанских рассказов)

В кругу своих домашних (и особливо пред тремя своими дочерьми Анной, Марией и Софьею) граф Александр Христофорович Бенкендорф в последние годы жизни своей не раз рассказывал, как начиналась лихая боевая деятельность его под началом генерал-адъютанта Винценгероде в страшные июльские и августовские дни 1812 года.

При этом граф по причине скромности своей, обычно чересчур был сдержан и, на личных своих заслугах, как правило, предпочитал не останавливаться или делал это вскользь, мимоходом, не задерживая на этом внимание слушателей и сосредоточиваясь исключительно на самом партизанском движении, рисуя примеры доблести народного патриотизма, но не забывая и случаев измены.

Единственное, о чём неизменно утаивал Александр Христофорович, выступая с партизанскими рассказами пред собственными дочерьми, так это об своих бесчисленных любовных похождениях, для коих он даже в напряжённейшей боевой обстановке находил неизменно и время, и силы.

А многие смоленские дамы буквально таяли пред сим лихим рубакою, величали его «нашим любезным защитником» и ради завоевания его благосклонности были готовы едва ли не на всё, ей-Богу!

Но Бенкендорф, и в самом деле, рыцарски оборонял дам и девиц Смоленской губернии, всячески защищая их от мародёров и обидчиков всех мастей. Это был рыцарь и кавалер во всех исконных значениях сих слов. Как же было не обожать его?

Князь Сергей Волконский, партизанивший тогда вместе с ним, даже заметил как-то в шутку: «Истинный покоритель Смоленской губернии, и особливо женской её части, есть на самом деле никто иной, как Александр Христофорович».

Однако тема «Бенкендорф и дамы» весьма щекотлива и заслуживает отдельного исследования, на которое я вряд ли когда-либо решусь: галантные аспекты деятельности исторических фигур никоим образом не соотносятся и не могут соотноситься с моими изысканиями.

В общем, устные рассказы графа Бенкендорфа в целом представляли собою хотя и слишком уж порой сжатую, но всё равно выразительнейшую летопись партизанской войны, насыщенную бесценными свидетельствами.

Можно жалеть лишь о том, что этих свидетельств Александр Христофорович оставил слишком мало, ибо знал он о борьбе на оккупированных французами территориях очень и очень многое, вплоть до мельчайших деталей.

Таков же, кстати, граф был и в писании записок своих: чрезвычайно скуп, церемонен и крайне выборочен — от изложения многих малопочтенных фактов решительно уклонился, но зато, то, о чём писал, излагал исключительно правдиво.

И последнее.

Дабы компенсировать излишнюю скромность графа Бенкендорфа, я вынужден предупредить своих читателей, что Александр Христофорович был правою рукою или первым заместителем генерал-адъютанта, барона Фердинанда Фёдоровича Винценгероде как командира самого первого партизанского соединения в войну 1812 года.

Надобно иметь в виду, что граф Бенкендорф был выдающийся партизанский командир — дерзкий, неустрашимый и справедливый. И когда генерал-адъютант Винценгероде отлучался с докладом к командующему (сначала к Барклаю, а потом к Кутузову), то на его место неизменно заступал именно полковник Бенкендорф, хотя под началом Винценгероде находилось несколько генералов. Барон Фердинанд Фёдорович исключительно доверял Бенкендорфу, и для этого были совершенно все основания.

«Милые мои, смею напомнить, что в первые дни августа того великого, достопамятного года Наполеон с основными силами уже приближался к Смоленску.

Некоторые неприятельские части дошли даже до Поречья, Велижа и Усвята. Узнав об этом, генерал Винценгероде тут же направился в леса между Поречьем и Велижем, дабы затруднить противнику производство реквизиций, в коих он уже начал испытывать величайшую нужду. Бросок был сделан резкий, но барон очень даже мог быть резок и неожидан, отчего не раз и одерживал победы над превосходящим врагом.

Велиж по ряду веских причин (одна из них, как я полагаю, в том, что неприятель кем-то был предупрежден о нашем движении) взять нам не далось, и тогда наш отряд отправился к Усвяту. Должен сказать, что неприятель уступил сию позицию совершенно без сопротивления.

Сей Усвят по положению своему представлял довольно большие выгоды, и мы остались там на несколько дней, употребив их на прочёсывание леса небольшими партиями. Мы врасплох нападали на неприятельских мародёров и почти без боя захватили множество пленных.

Затем отряд Винценгероде прибыл к воротам Витебска и навел ужас на весь тамошний гарнизон. Комендант его поспешил притянуть со всех окрестностей караулы и фуражиров. Однако ж значительное число их таки попало в руки наших неустрашимых казаков. Тогда, насколько помню я, захвачено было свыше восьмиста пленных, и триста из этого числа, признаюсь, захватил предводительствуемый мною авангард.

Генерал-адъютант Винценгероде получил затем известие о решительном направлении на Смоленск, которое принимал граф Барклай де Толли, и решил приблизиться к нему. И с этой целию двинулся барон на Велиж, покинутый уже противником после нашего движения на Витебск. То бишь, когда наш отряд двинулся на Витебск, комендант оного в страхе призвал к себе команды, находившиеся в Велиже. Итак, Велиж был пуст от неприятеля.