Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта - Ефим Курганов

Я буду иметь честь донести одно приключение, которое ясно доказывает, сколь неприятельские войска расстроены. Оно равномерно ознаменовывает, сколь почтенные жители в городах и селениях настояще русских противно думают и ведут себя тому, что оказывалось в Белоруссии.

16-го числа сего месяца послал я слабый отряд, состоящий из 15 казаков, под командою офицера Перикова, для наблюдения за корпусом генерала Пино, который отряжен был с пехотною дивизиею и тремя конными полками из Смоленска к Витебску и который, следуя за мною, взял своё направление на Поречье. Храбрый сей казацкий офицер начал тем, что сорвал неприятельский пикет, состоящий из 10 рядовых, и присоединился к жителям города Поречье, которые, по приближении неприятеля, оставили город и бросились в близлежащие леса, а потом, когда неприятельские колонны проходили через город, взяли 105 человек в плен, которых они привели ко мне. С нашей стороны при сем случае ранили только двух мужиков и убили лошадь у казака.

Накануне сего происшествия купец Миншенков того же города привёл ко мне адъютанта генерала Пино со всеми его депешами. Миншенков, быв вспомоществуем несколькими мужиками, взял его в плен.

Хотя Главнокомандующий и наградил Миншенкова Георгиевским крестом, однако же, я ещё считаю долгом испрашивать Высокомонаршего воззрения как для него, так и для казацкого офицера Перикова.

В найденных бумагах на адъютанте генерала Пино, который следовал с донесениями в Главную квартиру французской армии, с удовольствием усмотрел я, что неприятель полагает, что мой корпус составлен из 1000 кирасир, 1000 драгун и 3000 казаков, хотя он состоит только из 1300 человек.

По предписанию военного министра, я оставил окрестности Витебска и послал один из моих казачьих полков к графу Витгенштейну. Теперь я нахожусь в местечке Белом, откуда беспрепятственно обеспокоиваю неприятеля у Дорогобужа и у Смоленска.

Глава четвёртая. Энгельгардт и Дягилевцы: первый донос

Вот, отчего лопнуло терпение французского смоленского начальства.

Вдруг дягилевские мужики взбунтовались. Это походило на какое-то светопреставление, ибо до того они сильно побаивались своего барина, весьма, кстати, скорого на расправу и не только с мужиками, но и с приказными, и с дворянами даже, а с мужиками уж тем паче.

В общем, вдруг отказались мужики Павла Ивановича дягилевы поляны сторожить, как отказались сторожить пасеку, амбары и погреба, набитые водками, ликёрами, вареньями, цукатами, целебным чаем и т. д. Отказались, и всё тут!

И дело не только в этом. Совсем не захотели на барщину выходить, то бишь скинули с себя все обязанности свои пред барином своим.

Но это ещё полбеды! Мужики дягилевские напрочь отказались ловить забредающих в их край солдат и офицеров «Великой армии» и уж тем более уничтожать их и кидать в болото, как совсем недавно они делали по почину своего барина.

Мишка Лаврентьев обнаглел, даже ополоумел и прямо так и заявил вдруг Павлу Ивановичу, что теперь власть настала французская, теперь свобода и значит, можно не выходить на барщину и уж тем более отныне никак нельзя причинять французам никакого урону, ибо они господа тут теперь и их слушаться надобно беспрекословно.

Подполковник Энгельгардт обомлел, услышав такую предерзостную речь, а уже потом осерчал и страшно осерчал! Но серчал он, несмотря на пылкий свой нрав, внутри себя, виду и не подал и прямиком отправился искать полковника Александра Христофоровича Бенкендорфа, штаб-офицера при генерал-лейтенанте Винценгероде.

Нашёл Энгельгардт Бенкендорфа в городе Белом, одном из немногих городов Смоленской губернии, коий не был занят французами. В то время там был штаб Бенкендорфа, командовавшего авангардом летучего корпуса Винценгероде.

Александр Христофорович живо вошел в положение Энгельгардта. Посочувствовал ему и выделил в его распоряжение казачью сотню, и она таки навела порядок в Дягилеве! А именно — за милую душу высекла всю мужскую часть взбунтовавшейся деревни.

И сия мера незамедлительно возымела свое действие. Поимка мародёров была продолжена. О своей верности французской власти и об свободах мужики Павла Ивановича более не заикались, более того — как и раньше покорно ловили и топили неприятелей в болотах и водных ямах родного Пореченского уезда.

В имении опять было всё спокойно, а вражеские отряды, что появлялись в пределах тех мест, соответственно, продолжали преспокойненько исчезать. Энгельгардт был доволен донельзя и особливо тем, что его небольшой партизанский отряд по-прежнему действует.

Прошло дней десять-пятнадцать. И вдруг по дороге из Белого в Духовщину показалась коляска, находившаяся под охраною большого отряда польских уланов, а в коляске находился комиссар по охране за порядком Фёдор Прокофьевич Рагулин, из самого Смоленска.

На том участке дороги, в непосредственной близости от коего находилось Дягилево, коляска остановилась, Рагулин вышел из нее и в сопровождении уланов двинулся на поиски дягилевского владельца.

С ним ещё был некто Щербаков, помощник комиссара. Замечу, что впоследствии и он дослужился до комиссара и ему даже, за оказанные им услуги, был, по свидетельству современников, подарен портрет Наполеона. Причиною этой награды было то, что Щербаков, при содействии ещё одного изменника (Каплинского) занимался поставкою продовольствия для «Великой армии».

Между прочим, впоследствии он был прощен государем Александром Павловичем и прожил около 104-х лет. Все чудовищные измены, совершённые им в 1812 году, были, кажется, потом совершенно забыты.

Оба они, и Рагулин и Щербаков, были подпоясаны трёхцветными шарфами — то был знак их комиссарского достоинства.

Разыскав Павла Ивановича Энгельгардта, Рагулин вручил ему предписание об его аресте.

Бумага сия подписана была самим генерал-интендантом Арманом Виллебланшем, а также смоленским военным губернатором, бригадным генералом Жомини, впоследствии перебежавшим от Наполеона на русскую службу.

Павел Иванович на чистейшем французском языке и совершенно спокойно осведомился у Рагулина, на каком основании решено подвергнуть его аресту.

Рагулин же отвечал на весьма корявом своём французском, что владельца Дягилева обвиняют в самоличном убиении солдат и офицеров «Великой армии» императора Бонапарта.

Павел Иванович громогласно расхохотался и крикнул: «Что за кретинизм! Да кому мысль такая в голову пришла, господин комиссар?»

В ответ Рагулин, ни слова не говоря, открыл изящный кожаный портфельчик (он до того держал его подмышкой), щелкнул замком, аккуратно вытащил из портфельчика два листочка и молча протянул их Энгельгардту.

Павел Иванович тут же углубился чтение, и было видно, что оно потрясло его.

Первый листочек представлял собою донос, писанный писарскою рукою, но подписи-закорюки были сделаны четырьмя его крестьянами: Михайлою Лаврентьевым, Григорием Борисовым, Корнеем Лавриновым и Авдеем Свиридовым. А второй листочек представлял собою перевод сего доноса на французский язык, сделанный магистратским переводчиком Санхо-Ляшевичем.

В доносе было сказано, что владелец Дягилева убивает солдат армии Наполеона и к таковым же действиям понуждает крестьян своих.

«Ознакомились, господин Энгельгардт?» — саркастически осведомился комиссар Рагулин.

Павел Иванович молча кивнул, прожигая ненавидящим взглядом трёхцветный шарф, коим был препоясан комиссар.

«А теперь, — заявил Рагулин, — мы вынуждены осмотреть ваше имение».

«Смотрите, смотрите», — сказал Энгельгардт, не в силах скрыть высокомерно радостной улыбки, которая означала, что никаких улик против него Рагулину с компанией не найти.

Собственно, так и оказалось.

Осмотр Дягилева, хоть и был произведен наискрупулезнейшим образом, не дал совершенно ничего. Тем не менее, предписание об аресте Энгельгардта было выполнено: Павел Иванович был усажен в коляску, меж Рагулиным и Щербаковым, и увезён под конвоем в Смоленск.

Там его допрашивали и генерал-интендант Виллебланш, и бригадный генерал Жомини, и комендант Смоленска Тибо, и комиссар Рагулин вместе с помощником своим Щербаковым, но никакого толку никто из них так и не добился.

И, в конце концов, Павел Иванович Энгельгардт был отпущен домой, в родное своё Дягилево.

Первое, что сделал Энгельгардт по возвращении своём — ни минуты не раздумывая, отправился в городишко Белый, к Александру Христофоровичу Бенкендорфу.

Александру Христофоровичу Энгельгардт чистосердечно поведал о гнусной, подлой измене своих крестьян, и Александр Христофорович дал ему в подмогу одну казачью сотню.