Ниже нуля - Эли Хейзелвуд

— Ханна, мне больше негде быть.

Я смеюсь, водянисто. — Даже… даже буквально нигде больше?

Я слышу, как он хихикает, как раз перед тем, как я засыпаю.

Глава 8

Прежде чем отправиться в Хьюстон, мы проводим одну ночь в отеле в Лонгиербюене, главном поселении Шпицбергена. Отель предлагает бесконечный завтрак «шведский стол» и поддерживает в номерах температуру на десять градусов выше, чем требуется для комфортного проживания в помещении — поистине предмет мечтаний после крушения. Я не уверена, разделяет ли Йен мое блаженство, поскольку он исчезает, как только я устраиваюсь. Впрочем, это нормально, потому что у меня есть чем заняться. Главным образом, написать подробный отчет, информирующий НАСА о том, что произошло, в котором не упоминается Йен (по его просьбе), но который заканчивается официальной жалобой на Мерела. После этого я натыкаюсь на редкий момент благодати: Мне удается подключиться к мини — вездеходу в поле. Я издаю визг восторга, когда понимаю, что он собирает именно те данные, которые мне нужны. Я смотрю на входящие данные, вспоминаю слова Йена на корабле о том, насколько ценным будет мой проект для будущих миссий, и чуть не плачу.

Я не знаю. Наверное, я все еще в шоке.

Мы уезжаем на следующий день. Я сделала то, ради чего приехала в АМАСЕ (на удивление успешно), а Йену нужно быть в JPL через три дня. Первый перелет — со Шпицбергена в Осло, на одном из тех мизерных самолетов, которые вылетают из мизерных аэропортов с мизерными креслами и мизерными бесплатными закусками. Мы с Йеном не сидим рядом друг с другом, как и от Осло до Франкфурта. Я провожу время, глядя в окно и смотря повторы JAG с норвежскими субтитрами. К концу третьей серии я сильно подозреваю, что skyldig означает «виновный».

— Наверное, ikke означает «нет», — говорит мне Йен, пока везет мою все еще травмированную персону через франкфуртский аэропорт. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него, озадаченная. — Что? Я тоже смотрел JAG. Хорошее шоу. Напоминает мне мое детство.

— Правда? Ты смотрел шоу о военных юристах со своим странным папой — контрабандистом?

Он бросает на меня невинный взгляд, и я разражаюсь смехом.

— Харм и Мак в конце концов оказываются вместе? — спрашиваю я его.

Он полуулыбается. — Никаких спойлеров.

— Да ладно.

— Тебе придется посмотреть, чтобы узнать.

— Или я могу поискать это в Википедии.

Он продолжает улыбаться, как будто думает, что я этого не сделаю. Он прав.

Последний отрезок пути мы проделали вместе. Йен разрешает мне занять место у окна без моей просьбы и устраивается рядом со мной, убрав наши сумки и подложив подушку мне под плечо. Он широкий и крепкий, его ноги тесноваты и слишком длинны для того небольшого пространства, которое он занимает, и когда мы оба пристегнуты, кажется, что он отгораживается от остального мира. Стена, ограждающая меня от шума и действия. С тех пор, как мы приплыли на лодке, я была беспокойной, и мне не удавалось вздремнуть больше, чем на короткое время, но через несколько минут после того, как мы взлетели, я чувствую, что начинаю дремать, изнемогая. Последнее, что я делаю перед тем, как заснуть, — прислоняю голову к плечу Йена. Последнее, что я помню, как он делает, это перекладывается чуть ниже, чтобы убедиться, что мне максимально удобно.

Я просыпаюсь где — то над Атлантикой и несколько минут лежу на месте, прижавшись виском к его руке, в ноздри ударяет чистый запах его одежды и кожи. Он смотрит на свой планшет, читая статью о плазменном движителе. Я пропускаю несколько строк в разделе о методах, прежде чем сказать: — Обычно я не такая.

Он не кажется удивленным тем, что я проснулась. — Какая?

Я думаю об этом. — Нуждающаяся. — Я думаю еще немного. — Приставучая.

— Я знаю. — Я не вижу его лица, но его голос низкий и добрый.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю тебя.

Мой первый инстинкт — ощетиниться и оттолкнуть его. Что — то внутри меня отвергает то, что меня знают, потому что быть известной — значит быть отвергнутой. Не так ли? — Но ты не знаешь. По — настоящему не знаешь меня. Мы ведь даже не трахались.

— Правда. — Он кивает, и его челюсть задевает мои волосы. — Ты бы позволила мне узнать тебя, если бы мы трахались?

— Нет. — Я зеваю и выпрямляюсь, выгибаясь дугой, чтобы размять больную спину. — Ты когда — нибудь думал об этом?

— О чем?

— Пять лет назад. В тот день.

— Я много думаю об этом, — говорит он сразу, не задумываясь. Его выражение лица для меня неразборчиво. Совершенно неразборчиво.

— И поэтому ты пришел меня спасать? — поддразниваю я. — Потому что ты думал об этом? Потому что ты втайне тосковал годами?

Он прямо смотрит мне в глаза. — Я не знаю, было ли в этом что — то тайное.

Он возвращается к своему планшету, по — прежнему спокойный, по — прежнему расслабленный. Затем, спустя несколько минут и пару зевков, он закрывает глаза и откидывает голову назад на сиденье. На этот раз он засыпает, а я остаюсь бодрствовать, глядя на сильную линию его горла, не в силах остановить свою голову от вращения в миллион разных направлений.

Когда мы выходим из зоны TSA в аэропорту Хьюстона, в толпе появляется табличка, похожая на те, которые водители лимузинов держат в кино, когда встречают важных клиентов, которых они боятся не узнать.

Ханна Арройо, написано. А под ней: которая чуть не умерла и даже не сказала нам об этом. А еще она всегда забывает заменить рулон туалетной бумаги. Вот маленькая засранка.

Это довольно большая надпись. Тем более что ее держат две не очень высокие девушки, рыжая и брюнетка, которые очень явно смотрят на меня.

Я поворачиваюсь к Йену. Он спал без перерыва последние четыре часа и все еще выглядит сонным, его лицо мягкое и расслабленное. Мило, думаю я. И сразу после этого: Восхитительный. Красивый. Хочу. Я не говорю ничего из этого и вместо этого спрашиваю: — Что здесь делают мои друзья — идиоты?

Он пожимает плечами. — Я подумал, что ты захочешь обсудить с кем — нибудь свой околосмертный опыт, поэтому решил рассказать Маре, что произошло. Я не ожидал, что она придет лично.

— Смело с твоей стороны предполагать, что я не рассказала ей сама.

Его бровь приподнимается. — Правда?

— Я собиралась.