Орлеанская девственница - Вольтер

Конец песни тринадцатой

ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

О наслаждение, о мать природы,Венера, просветившая народы,Ты, чье величье славил Эпикур,Ты, пред которою никто не хмур,Ты, открывающая чудной властьюДорогу к плодовитости и счастьюБессчетной, суетной толпе людей,Которым жизни ты самой милей;Ты, в чьих руках искали миг забвеньяИ бог небес, и грозный бог сраженья;Ты, чья улыбка разгоняет мрак,Ты, кем в сады обращена пустыня,Когда по ней стремишь неслышный шаг;Спустись с небес, прекрасная богиня,На колеснице из живых цветов,Которую амуры окружают,Уносят крылья нежных голубков,Целующихся между облаков,И легкие зефиры провожают;Приди в наш мир, будь ласковой к нему,Приди; пусть подозрения и ссоры,Отчаянье, и зависть, и раздорыУйдут навек в ужасный ад, во тьму,В глубокую и вечную тюрьму:Пусть все, что враждовало и боролось,Услышав твой животворящий голос,Восторженно склонится пред тобой:Один закон да будет – только твой.

О нежная Венера, будь опоройМонарху нашей Франции, которыйОпасности предвидит впереди.Дай мир Агнесе на его груди,Умножь их радость, горе услади.О девственной Иоанне не молю я:Она еще не знала поцелуяИ власти не изведала твоей;Святой Денис защитой будет ей.Но Ла Тримуйля ты и ДоротеюСвоею милостью благослови,Пусть вечно он не расстается с нею,Вкушая сладкие плоды любви;Пусть мир ее не возмутят до гробаБылых врагов предательство и злоба.

А ты, о Комос, награди БонноПодарком пышным и его достойным:Им перемирие заключеноМеж Карлом и Шандосом беспокойным.Он, охраняя честь обеих странИ множа пользу Франции сторицей,Согласье получил от англичанЛуару счесть военного границей.Он полн заботы о британцах был,Он знал их вкусы, нравы изучил;Им ростбифы на масле подавали,Плумпудинги и вина предлагали,А более изящные блюдаПошли на стол французам, как всегда:Тончайшие рагу, и соус сладкий,И с красными ногами куропатки.Шандос надменный, кончив пить и есть,Поехал вдоль Луары. Он клянетсяРаз начатое до конца довестьИ с бою взять у Девственницы честь,А в ожиданье за пажа берется.Близ Дюнуа, по-прежнему смела,Иоанна снова место заняла.

Король французов, со своим отрядом,С духовником в хвосте, с Агнесой рядом,Поднялся по течению с версту,Избрав для остановки местность ту,Где замедляется волна Луары.

Плавучий мост на лодках, очень старыйИ в дырах весь, годился лишь на слом;В конце его скрывал часовню ельник.Торжественно и важно там отшельникЧитал обедню. Мальчик дискантомМонаху помогал в труде святом.Но Карл молиться не повел Агнесу:Он поутру в Кютандре слушал мессу.Лишь Доротея нежная, с тех порКак испытала ужас и позорИ все ж спаслась, благодаря лишь чуду,Не упускала случая повсюдуВоспользоваться мессою второй.Она спешит, сойдя с коня, смиренноТри раза окропить себя водойИ молится коленопреклоненно,Сложив ладони с кроткою мольбой.Ее заметив вдруг, отшельник хилыйБыл ослеплен и, тяжело дыша,Забыв воскликнуть: «Господи, помилуй!» —Воскликнул: «Господи, как хороша!»

Шандос зашел туда же, без сомненья,Не для молитвы, а для развлеченья.С надменным видом, мимоходом онКрасотке делает полупоклон,Разгуливает, свищет без стесненьяИ наконец становится за ней,Не слушая божественных речей.Несясь к всевышнему духовным взглядом,Моля дать сил сопротивляться злу,Француженка лежала на полу,Лоб опустив к земле и кверху задом.Ее короткой юбки легкий край,Откинувшись, как будто невзначай,Открыл очам Шандоса очерк тайныйДвух ножек красоты необычайной.Подобных тем, что, тронут и смущен,Увидел у Дианы Актеон.Тут наш Шандос, забыв богослуженье,Почуял очень светское волненьеИ, дерзко оскорбляя божий храм,Рукою начинает шарить там,Где было все с атласом белым схоже.Я не намерен, о великий боже,Описывать читателям-друзьям,Краснеющим перед таким вопросом,Что было дальше сделано Шандосом.

Но Ла Тримуйль, заметивший, кудаУшла его любовь, его звезда,В часовню за красавицею входит.Куда, куда Амур нас не заводит?Как раз в тот миг священник обращалЛицо назад. Шандос же начиналС красоткой обходиться все смелее,И крик дрожащей, бледной Доротеи,Казалось, слышен был на целый свет.Я славному художнику предметПодобный дал бы на изображенье,Чтоб он нарисовал всех четверых,Их удивление и лица их.Наш Ла Тримуйль тут закричал в волненье:«Британец дерзкий, рыцарства позор,Как ты решился, богохульный вор,Во храме на такое предприятье?»С надменным видом оправляя платьеИ к выходу идя, ему ШандосНа это предложил такой вопрос:«А вы-то, сударь, здесь при чем? И кто вы?»«Я, – возразил француз, на все готовый, —Ее любовник гордый и суровый,И, знайте, у меня привычка естьОтмщать ее нетронутую честь».«Что ж, если так, ясна мне ваша злоба, —Сказал Шандос – Столкуемся мы оба.Хоть иногда я на спину гляжу,Но все же вам своей не покажу».

Француз прекрасный и британец гордыйИдут к коням, друзьям бессчетных сеч,Берут рукой неколебимо твердойИз рук оруженосцев щит и меч,Потом, вскочив в седло, не зная страха,Сшибаются друг с другом в вихре праха.Прекрасной Доротеи стон и плачПротивников остановить не в силе.Тримуйль, несясь на поединок вскачь,«Отмщу за вас, – успел ей крикнуть, – илиУмру». Но он ошибся, потомуЧто отомстить не удалось ему.

Уже он панцирь из блестящей медиПробил Шандосу в двух иль трех местахИ близок был к решительной победе,Как вдруг споткнулся конь его, и, ах,Он падает посередине боя,И смят копытом шлем на лбу героя,И на траву течет густая кровь.Бежит отшельник, увидав несчастье,Вопит «In manus», хочет дать причастье.О Доротея! Бедная любовь!Близ друга распростертая безгласно,Сперва ты крикнуть силилась, напрасно,Но наконец шепнула, чуть дыша:«О мой любимый! Я его убила…Покинь же тело, жалкая душа!Меня часовня эта погубила.Несчастие случилось оттого,Что я на миг оставила его,Любви и Ла Тримуйлю изменила,Чтоб слушать две обедни в день, о, стыд!»Так, плача, Доротея говорит.Шандос доволен был концом сраженья.«Француз прекрасный, храбрых украшенье,А также ты, прекрасная моя,Вас объявляю пленниками я.Обычай наш известен вам, наверно.Агнеса чуть моею не была,Я Девственницу выбил из седла.Но, признаю, свой долг исполнил скверно.Все это наверстаю я сейчасИ честь британцев поддержу примерно,А в судьи, Ла Тримуйль, беру я вас».

Отшельник, Ла Тримуйль и Доротея,Услышав речь подобную, дрожат.Так в глубине глухих пещер, робея,Пастушка к небесам возводит взгляд.Толпится стадо близ нее без толка,И пес дрожит, увидев рядом волка.

Но хоть святая запоздала месть,Не в силах было небо перенестьГрехов Шандоса мерзостный излишек.Он грабил, жег, он лгал во все часы,Насиловал девчонок и мальчишек,И ангел смерти это на весыВсе положил, суровый и бесстрастный.На берегу был Дюнуа прекрасный,Он видел поединок вдалеке,Недвижного Тримуйля на песке,Красавицу, безмолвную от страха,Коленопреклоненного монахаИ гордого Шандоса на коне:И он летит, как ветер в вышине.

В то время был обычай в АльбионеПо имени все вещи называть.Уж победителя успел нагнатьНаш Дюнуа, уж встретились их кони,Как вдруг непобедимый паладинОтчетливо услышал: «Шлюхин сын!»«Да, я таков! Но это не обида:Таков удел и Вакха и Алкида,Таков был Ромул и Персей таков,Отчизны слава и гроза врагов.Я в честь их буду биться, – то не шутка.Припомни лучше, что рукой ублюдкаОтечество покорено твое.О вы, чью мать ласкал властитель грома,Мой меч направьте и мое копье!Докажем, что ублюдкам честь знакома!»Была молитва, может быть, грешна;Но мифы знал прекрасно Дюнуа,Их Библии всегда предпочитая.И вмиг сверкнула пика золотая,И шпоры золоченые, звеня,Вонзились в стройные бока коня.Ударом первым, налетев с откоса,Разбил он многоцветный щит ШандосаИ расколол ему на два кускаНегнущуюся сталь воротника.

Удар наносит храбрый англичанинПо панцирю тяжелому копьем,Гремят доспехи, но никто не ранен.Вновь рыцари в порыве боевом,Пылая гневом, чуждые испуга,Отважно налетают друг на друга.Их кони, сбросив грузных седоков,Вдоль зеленью покрытых береговПошли пастись спокойно в отдаленье.Как оторвавшиеся от скалыВо время сильного землетрясеньяДве страшных глыбы, гулко-тяжелы,Грохочут, падая на дно долины, —Так падают и наши паладины.Ужасным эхом потрясен простор,Трепещет воздух, стонут нимфы гор.Когда Арей, сопутствуемый Страхом,Пылая гневом, кровию покрыт,Спускался с неба, чтобы мощным взмахомПоднять над берегом Скамандра щит,Когда Паллада, не смутясь нимало,Рать ста царей на бой одушевляла, —Была вот так же твердь потрясена;Дрожала преисподней глубина;И сам Плутон, бледнея в царстве теней,Страшился за судьбу своих владений.

Подобно волнам, что о берег бьют,Герои наши яростно встают,Мечи свои стремительно хватают,Сталь панцирей друг другу разрубают,Друг друга ранят в грудь, и в пах, и в бровь.Уже течет пурпуровая кровьПо шлемам, по разрубленным кольчугам,И, отовсюду собираясь кругом,На битву зрители глядят с испугом,Молчат, не дышат и не сводят глаз.Толпа всегда одушевляет нас;Ее вниманье – возбудитель славы.А поединок, грозный и кровавый,Лишь начал разгораться в этот час.Ахилл и Гектор, гневные без меры,Или теперешние гренадеры,Или голодные и злые львы,Не так горды, не так жестоки вы,Как наши рыцари. Ободрив чувстваИ к силе присоединив искусство,Француз британца за руку схватил,Ударом метким меч его разбил,Подножку дал – и на траву откосаВ мгновенье ока повалил Шандоса.Но, повалив его, упал и сам.И продолжают оба битву там —Француз поверх, а снизу англичанин.Наш Дюнуа, почти совсем не ранен,Великодушья сохраняя вид,Врага давя коленом, говорит:«Сдавайся!» – «Как же, – отвечает бритт, —Вот получи-ка просьбу о пощаде!»

И, как-то извловчившись пред концом,Ударил он с большою силой сзадиКоротким и отточенным ножомТого, кто заплатил ему добром.Но, встретив крепкие стальные латы,Сломался пополам клинок проклятый.Тут Дюнуа воскликнул: «Если так,Умри, о подлый и бесчестный враг!»И, воздавая дерзкому сторицей,Его мечом ударил под ключицей.Пред смертию британский паладинПробормотал невнятно: «Шлюхпн сын!»Его душа, где обитала злоба,Себе осталась верною до гроба.Его движения, черты лицаЕще врагу надменно угрожали,И, повстречавшись с ним в аду, едва лиНе испугался дьявол пришлеца.Так умер, как и жил, суров и странен,Французом побежденный англичанин.

Был благороден гордый ДюнуаИ не прельстился бранною добычей,Презрев постыдный греческий обычай.Он занят Ла Тримуйлем. Чуть дыша,Тот наблюдал за битвой. ДоротеяНе смеет верить гибели злодея.Она поддерживает по путиЛюбовника рукой. А он почтиОправился, он ранен – между нами —Лишь глаз ее прекрасными лучами.Он снова бодр. И радость обрестиСпешит опять красавица младая,И к чистому веселью призывая,Уже мелькает на ее устахУлыбка сквозь струящиеся слезы.Так, выступив меж тучек в небесах,Порою солнце озаряет розы.Великий Карл, любовница его,Сама Иоанна – все поочередноСпешат обнять того, кто благородноУмножил славу края своего.И восхищаются все с удивленьемЕго отвагой чудной и смиреньем.Искусство чести в нем воплощено:Быть скромным и могучим заодно.

Но Девственница не совсем довольна:В душе она завидует, ей больно,Что не ее лилейная рукаСразила низкого еретика,И в памяти ее встает всечасно,Двойным стыдом румяня цвет ланит,Тот час, когда неукротимый бриттЕе поверг на землю – и напрасно.

Конец песни четырнадцатой