Орлеанская девственница - Вольтер

Конец песни четырнадцатой

ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

О цензоры, я презираю вас,Виднее мне, чем вам, мои пороки.Я бы хотел, чтоб дивный мой рассказ,На золоте начертанные строки,Являл одни лишь подвиги для насИ Карла в Орлеане величавоВенчали Дева, и Любовь, и Слава.Достаточно я утомлен ужеРассказом о Кютандре и паже,О Грибурдоне низком, и пороюМне кажется, что для таких речейЕдва ли место в повести моей.Но эти приключения, не скрою,Записаны Тритемовой рукою;Я не выдумываю ничего.И ежели читатель, углубившисьВ подробности рассказа моегоИ на создателя их рассердившись,Решит сурово осудить его,Пусть проведет он пемзою по строкам,Которые посвящены порокам.Но истину он все же должен чтить.

О Истина, невинная богиня.Когда ж твоя восславится святыня?Ты, призванная вечно нас учить,Зачем в колодце предпочла ты жить?Когда придешь ты нас благословить?Когда писатели в моей отчизне,Забывши ненависть, оставив лесть,Расскажут нам про трудность бранной жизни,Про паладинов подвиги и честь?О, как был осторожен Ариосто,Когда, столь величаво и столь просто,Епископа Турпина в первый разОн имя ввел в свой сладостный рассказ!

Еще не одолев своей тревоги,По Орлеанской ехал Карл дороге,Сопутствуемый свитой золотой,Блиставшей роскошью и красотой.У Дюнуа он спрашивал совета.Таков царей обычай искони:В несчастье обходительны они,Заносчивы в удачливые дни.Агнеса и доминиканец где-тоСкакали следом. Королевский взглядУж обращался много раз назад,И был рассеян царственный повеса;Когда бастард, отвагою объят,Звал: «В Орлеан», – король шептал: «Агнеса».

Счастливый Дюнуа, душою твердИ зоркостью врагам отчизны страшен,Под вечер обнаружил некий форт,Который плохо укрепил Бедфорд,Поблизости от осажденных башен.Он взял его, Карл водворился в нем.Здесь находились английские склады.Бог страшных битв, не знающий пощады,Бог пиршеств, управляющий столом,Наполнить это место были рады —Один снарядами, другой вином.Все принадлежности войны ужасной,Все то, что услаяздает пир прекрасный,Здесь были соединены в одно,Как бы для Дюнуа и для Бонно.

Весь Орлеан, забыв на день тревогу,Спешил принесть благодаренье богу.Молебствия многоголосный гам,Собравший городскую знать во храм;Обед, где, буйной радостью объяты,Епископ, мэр, монахи и солдатыВповалку оказались на полу;Огонь, пронзающий ночную мглуИ бьющий ввысь сквозь пелену тумана,Народа крик, веселый звон тимпана —Все точно пело громкую хвалуТому, что Карл, среди французов снова,Подходит к стенам города родного.Но крики радости в единый мигСменил отчаянья протяжный крик.Повсюду слышится: «Бедфорд! Тревога!На стены! В брешь! Вперед! Нужна подмога!»Пока, хваля весь королевский род,Беспечно пьянствовали горожане,Без шума положили англичанеДве толстые сосиски у ворот,Но не телячьи и не кровяные,Бонно придуманные для рагу,А порохом набитые, стальные,Кровь заставляющие стыть в мозгуИ гибель приносящие врагу;Снаряд ужасный, мощный, как стихия,И брызжущий средь ночи или дняКлубами Люциферова огня.Фитиль, таящий смерть и разрушенье,Воспламеняется в одно мгновенье —И вдруг летят на тысячу шаговКрюк, створы, подворотня и засоваТальбот надменный через брешь вбегает,Успехом, местью, страстью он пылает.Инициалы госпожи ЛувеСияют золотом на синевеСтального шлема. Гордый и упрямый,Он полон был любезной сердцу дамойИ средь развалин и недвижных телЕе ласкать и целовать хотел.

Герой суровый, столь привычный к бою,Ведет полки британцев за собоюИ говорит: «Товарищи, пройдемПо городу пожаром и мечом,Напьемся вволю и вином и кровьюИ насладимся досыта любовью!»Не мог бы, кажется, и Цезарь сам,Умевший доблесть прививать сердцам,Удачней речь держать своим бойцам.

На месте, где с протяжным, долгим стономЗавесой дыма землю взрыв застлал,Тянулся каменный, широкий вал,Построенный Ла Гиром и Потопом.Он мог преградой послужить врагамИ оказать хоть в первое мгновеньеБедфорду гневному сопротивленье.

И вот уже Потон с Ла Гиром там.Тьма удальцов сопутствует героям,Орудия грохочут с перебоем,И леденит сердца команда: «Пли».Лишь черный дым рассеялся вдали,По лестницам, приставленным рядами,Полки британцев движутся волнами,И, меч или копье держа, солдатТоропит верхних, яростью объят.

Разумных мер принять не забывалиВ опасности Ла Гир, как и Потон.Их каждый шаг был взвешен и решен,И все они предвидели и знали.Большие чаны масла и смолы,Отточенные, острые колы,Кос беспощадных лезвия стальные,Как бы эмблемы Смерти роковые,Мушкеты, сыплющие без концаНа головы британцев град свинца,Все, что необходимость, и искусство,И ужас, и отчаяния чувствоВ сражениях пускают в ход умно,Все было в битве употреблено.В канавах, у орудий – всюду бритты,Обварены, изранены, убиты.Так летом под серпами у межиЛожатся на землю колосья ржи.И все же не слабеет наступленье:Чем больше жертв, тем яростнее гнев.Ужасной гидры головы, слетевИ отрастая вновь и вновь, в смятеньеНе привели тебя, герой Алкид;Так и теперь готов был каждый бритт,Опасности и гибель презирая,Идти вперед за честь родного края.

Ты был на стенах, дымом окружен,Цвет Орлеана, пламенный Ришмон.Пять сотен горожан со всех сторонЗа паладином шли, шатаясь, следом,Еще перегруженные обедом.Еще вино пылало в них огнем,И глас Ришмона прогремел, как гром:«Несчастные! У вас ворот не стало,Но с вами я, – а это ведь не мало!»И с яростью он на врага летит.Уже Тальбот, храня надменный вид,Был на верху стены. Одной рукоюНесет он смерть и гибель пред собою,Другой – солдат одушевляет к бою,Крича: «Луве!» – как Стентор.Из окна Луве услышала и польщена,Британцы также все «Луве!» кричали,Хотя причины этому не знали.О, как легко, людской презренный род,Тебе вложить любую глупость в рот!

Карл на форту, в унынье погруженный,Британскими войсками окруженный,Не в состоянье сделать ничего.Омрачена тоской душа его.Он говорит: «Ужели я не в силахОт гибели спасти французов милых?Они тут собрались встречать меня,Торжественно войти собрался яИ вырвать их из рук врагов надменных:И вот теперь мы сами вроде пленных».«Нет, – молвила Иоанна, – пробил срок,Идем сражаться! Покарает рокБританцев под стенами Орлеана.Идем, король! Для вражеского станаГрознее вы, чем тысяча бойцов!»Ей Карл в ответ: «Не надо льстивых слов!Немногого я стою, но, быть может,Мне защитить французов бог поможет».Он мчится на коне в огонь и дым,Белеет орифламма перед ним;За ним несутся Дюнуа с Иоанной,Оруженосцы Карлу в рот глядят,И вся округа полнится осанной:«Король, Монжуа, святой Денис, виват!»

Карл, Дюнуа воинственный и ДеваЛетят на бриттов, бледные от гнева.Так с темных гор, в которых рожденаДунайская и Рейнская волна,Орел, паря широкими крылами,Готовя когти и блестя глазами,Несется к соколу и торжествоНад цаплей отнимает у него.

Французы наступают очень бойко,Но держатся и англичане стойко:Они как сталь, которая в огнеСтановится упорною вдвойне.Вы видите ль героев АльбионаИ эту рать потомков Клодиона?Отважные и пылкие, на бойОни летят, как ветер грозовой.Сошлись, и вот стоят, друг с другом споря,Как каменный утес под пеной моря.Они, нога к ноге, к виску висок,Плечо к плечу, глаз к глазу, к телу тело,Хулу на бога изрыгают смелоИ падают без счета на песок.

Ах, отчего, потомкам для примера,Гекзаметром не смог я овладеть!Счастливый жребий одного Гомера —О приключеньях и о битвах петь,Описывать удачи, раны, беды,Их прославлять, считать и повторятьИ Гектора великие победыПобедами другими умножать.Успеха в том заключено искусство.И все же я сдержать не в силах чувство,Меня толкающее рассказать,Что довелось Агнесе испытать,Пока наносит Карл врагам удары.

Дорогою на берегах ЛуарыОна вела с аббатом разговор,А тот, отеческий склоняя взор,Ей о лукавом говорил, умеяНравоученья спрятать остриеПод вымыслом, приятным для нее.Невдалеке Тримуйль и ДоротеяВели беседу о любви своей,Мечтая о прекраснейшем из дней,Когда вполне они займутся ей.На их пути природой благодатнойРазостлан был ковер травы приятной,Как бархат, гладкий, равный тем лугам,Где Аталанту представляют нам.Пленившись им, поблизости от леса,К любовникам подъехала Агнеса.Ее нагнал аббат. Все вчетверомДержали путь, беседуя о том,Как бог всесилен, как любовь прекрасна,Как козни дьявола узнать опасно.И вдруг все точно обернулись сном,И каждый, зыбкой застилаясь мглою,Скрываться начал тихо под землею, —Конь, всадник, ноги, тело, голова, —И все покрыла мягкая трава;Так в опере поэта-кардинала[79],Которая в неделю раза дваИль даже три нам уши раздражала,Героев, претерпевших много мук,Глотает ад или, вернее, люк.

Монроз, случайно выходя из лесу,Увидел проезжавшую АгнесуИ побежал навстречу, чтоб скорейПочтенье засвидетельствовать ей,Но вдруг остановился, столбенея:Агнесы нет, пропала Доротея;Как мрамор бледен, неподвижен, прям,Раскрывши рот, он исчезает сам.Поль Тирконель, заметив издалекаВсе происшедшее, спешит туда,Но, прискакав на место, волей рокаОн тоже тихо тает без следа.Они летят всё вглубь, и напоследокПред ними возникает сад, какимНе наслаждался сам Людовик, предокТого, кто презираем и любим[80].А сад вел к замку. Изукрашен чудно,Он сада пышного достоин был.В нем жил… (мне даже выговорить трудно)Гермафродит безжалостный в нем жил.Агнеса, Бонифаций, Доротея!Что с вами станется в гнезде злодея?

Конец песни пятнадцатой