Ночью в дождь... - Андрис Колбергс

Саня был таким циником и эгоистом, что дальше некуда, и, не скрывая этого, скорее наоборот, выставлял эгоизм напоказ, как в витрине, однако его сообразительность и остроумие нельзя было не признать.

— На адвоката вину не сваливай, профессор продал тебя на растерзание, простофиля ты этакий! — Саня потянулся в кабине. Приближалось время обеда, однако из начальства никто еще в гараж не заглядывал. — Ну и скучища, хоть начинай работу!

— Профессор даже в суд не пришел, хотя всегда был со мной очень любезен.

— Конечно! Чего ему искать в суде? Ему там делать нечего. Позвонил одному, позвонил другому… А может, и не звонил вовсе. У каждого из таких могущественных есть хорошо откормленный холуй. Он и хлопочет от их имени. Так даже удобнее — случись осечка, всегда можно сказать: «Извините, но лично я ничего не знаю!» Ах, как тебя продали, дорогуша! Почему твои дружки-приятели вдруг стали отпираться от запасного колеса? Да потому, что их научили так говорить.

— Я их понимаю. В зале было много народу, — стыдно же перед всеми сознаться в воровстве.

— Дурак ты! Их надрессировали, как и что говорить! Как только колесо удалось свалить на тебя, сто тридцать девятая им уже не угрожала, а сто девяносто седьмая — это так, для того, чтобы слегка припугнуть. Меня тоже в первый раз маменька выручила, только она обтяпала все сразу — даже до суда не дошло: пообещала что-то или сунула кое-что потерпевшему, он забрал свое заявление.

— Тогда с чего в конце речи он стал меня нахваливать, если им хотелось меня сюда упрятать?

— В противном случае их мучила бы совесть, а теперь они могут сказать друг другу: «Мы сделали для него все, что было в наших силах, но наших сил оказалось недостаточно». Скажу тебе даже больше — они верят, что их мальчики действительно лучше тебя. Они свято верят, что ты их, простачков, науськал. А выйдя из зала суда, они тут же забыли о своей нечестной игре и уверовали в то, что справедливость восторжествовала. Ведь они считают себя такими кристально чистыми, что даже дистиллированная вода по сравнению с ними покажется мутной. Кража личной собственности в их понимании — что-то абсолютно невозможное. К тому же в порядочной семье не может родиться такой прокаженный. Поди вдолби им: они хотят верить, что виновен ты, и верят.

Постепенно до сознания Винарта стали доходить слова матери Науриса, когда она пришла после суда с полной сумкой. Ошарашенный приговором, он не расслышал начала фразы, зато конец ее помнил и теперь: «…мальчишеские глупости. Будем надеяться, что тебе это пойдет на пользу!»

— Как я не подавился этой ветчиной!

— Ветчиной многие с удовольствием подавились бы!

— Нет, ты не знаешь…

— Как это не знаю! Подбросили еще на пять рублей для очистки совести! Выйдешь — не будь дураком, ступай к профессору и выжми из них что-нибудь. Он даст. Ему захочется быть добреньким и помочь тебе начать честную жизнь. Но денег не проси, а то навострит уши. К тому же деньги не самое ценное, что из такого можно выжать: пусть позвонит, порекомендует, попросит… Работать ты умеешь, он к тебе может направить таких клиентов, которые не считают каждую копейку, а если еще научишься делать деньги, то станешь первым человеком в Риге.

— Я убью его!

— Брось трепаться! Никого ты не убьешь, а будешь жить, как ягненочек. Женишься, пойдут детки… Нет, не от Магоне. Эта тебе уже наставила рога — задрала хвост и в кусты. С какой стати ей ждать тебя? У тебя что… не такой, как у всех? Если не хочешь разочароваться, то соблюдай один-единственный мудрый здешний закон: только ворота за тобой захлопнулись, всех баб из головы вон!

— Ты меня не знаешь… Я отомщу Наркевичу…

— Обольешь «Волгу» серной кислотой? Да?

— Не смейся… Иногда мне становится страшно самого себя… Обычно я просто съеживаюсь, если меня обидят. Но иногда… Иногда мне все нипочем — хоть по трупам пойду, а своего добьюсь! Что-то гонит меня вперед и вперед — хоть в пропасть. Знаю, надо остановиться, но не могу! Потом мне стыдно за то, что я натворил или собирался натворить. Но достаточно какой-нибудь мелочи — и я снова иду напролом!

— Месть — самое нерентабельное занятие. У нас в строгом режиме ходят такие козлики. Пришить за деньги — это я еще понимаю. Но из мести… Может, ты ему этим даже услугу сделаешь… Может, ему давно жить надоело, просто у самого духу не хватает сигануть в Даугаву.

— Я им всем отомщу!

— И каким же образом?

— Еще не знаю.

— И не узнаешь. Еще и воздуха бульваров не успеешь втянуть в нос, как забудешь эти глупости. Что сегодня на обед? Говорят, гречневая каша. Ужасно люблю гречневую кашу! Всегда думаю: вот выйду на волю — нажрусь каши до самых ушей, а стоит выйти — ложками икру лопаю. Что поделаешь — икру я тоже люблю!

— Я же им ничего плохого не сделал… Я им отомщу. И чем страшнее, тем лучше!

— Да перестань молоть одно и то же — противно слушать. Сколько лет твоей Магоне? Семнадцать?

Винарт угрожающе сжал кулаки, стиснул зубы. На свободе он был, можно сказать, даже трусоватым, а здесь от отчаянья — бейся как птица в стекло, не вылетишь, хоть умри, не выйдешь, — сдавали тормоза, и ему хотелось выместить на ком-нибудь свою злость. Было почти безразлично, на ком. Иногда ему казалось — достаточно пустяка, и он навалится на противника даже намного сильнее его, даже если крепко получит по зубам. Имя Магоне в присутствии Винарта произносить не рекомендовалось.

— Бесконечно грустно, друг мой, сознавать, что меня уже не полюбит ни одна семнадцатилетняя девушка, — сказал как-то Саня. Он даже не заметил угроз Винарта, потому что все его внимание было сосредоточено на изодранной обшивке, где царапины образовали абстрактный рисунок. — А было, было… Все было. Летние вечера, шепот, поцелуи и тонкие рубашечки. Все, что было, то уплыло и никогда не повторится. И я не совру, если скажу: любовь семнадцатилетних — самая сладкая. Сейчас мне с такой девчонкой даже не о чем было бы говорить, сейчас мне было бы стыдно соврать такой… Да, ничто не повторяется! В первый раз я спер «Победу» и хорошо продал, а теперь, когда на улице вижу ее маленькие, узенькие окошечки, удивляюсь — кому такое барахло нужно было. Владелец тогда запер руль на цепь с висячим замком. С «помпой». Попробовал отомкнуть — не удалось. Пришлось занять щипцы — саперы применяют такие для перекусывания колючей проволоки. Удалось! Мы тогда здорово перетрухнули, толкали ее чуть не полквартала и лишь потом дали газу. Однажды я примчался в Юрмалу. А брать нечего — хочешь верь, хочешь нет. Хоть плачь! Поглядел на одну, поглядел на другую — не то чтобы развалюхи, но для продажи не годятся. К тому же последняя электричка ушла, парочки ходят, лижутся, нагоняют тоску по милашке в теплой постельке. Как добраться до Шкиротавы? Схватил инвалидскую таратайку на трех колесах, еще ему, гаду, зажигание по дороге отрегулировал! Оставил таратайку на стоянке возле милиции, дальше поехал на такси… А ты знаешь, как поменять номера на кузове? Это большое искусство, но я могу тебя этому научить…

Винарт долго не мог понять, что за человек этот Саня. Со временем его остроты и воспоминания стали повторяться, и Винарт перестал его слушать: он брал с собой на работу книги и читал. По сравнению с остальными собратьями по колонии Саня был, конечно, представительным и образованным. Иногда он рассказывал о грандиозных планах, которые осуществит на свободе. Говорил, что уже почувствовал груз прожитых лет, поэтому быстренько «сделает тысяч пятьдесят» и поселится в Крыму. Купит домик с гаражом — клиенты всегда найдутся — и начнет честную жизнь. Хороший автомеханик всегда может рассчитывать на хлеб не только с маслом, но и с колбасой, а климат там мягкий и приятный. Надвигается старость, хватит по тюрьмам мотаться.

Он с восторгом рассказывал о Ялте, Массандре и Симеизе, где ему доводилось бывать. О дворцах и парках Ливадии и Алупки, о романтике скалистого побережья.

— А какие там звезды на небе! Словно серебряные рубли! Кастор и Поллукс — самые яркие звезды в созвездии Близнецов, Альдебаран и, конечно, Сириус. Это нельзя описать словами, это надо видеть собственными глазами. Ночи теплые, как парное молоко, выйдешь на балкон и… Море как зеркало, верхушки кипарисов похожи на черные, потухшие факелы, а над головой звезды. Звезды! Все небо усеяно звездами! Так можно стоять часами, не отрывая от них взгляда!

В такие минуты одухотворенности Винарт испытывал к Сане особое почтение, гордился его дружбой, делился с ним продуктами, которые приносила мать или сам он покупал в магазине. В столовой у них был общий ящик, свободное время они обычно проводили вместе, так как Саня не желал вступать в какое-либо общение с «гнидами» — держался от остальных как можно дальше.

В знании механизмов равных у Сани не было, любой замок — запирай машину или не запирай — ему нипочем, он так или иначе проникнет в нее, когда захочет. В гараже, где Винарт работал до заключения, таких знатоков не было.