Маникюр для покойника - Дарья Донцова

– Она ведь хирургом работает? Аппендицит, грыжа, да?

– Нет, щитовидную железу оперирует, ювелирная работа, не всякий мужчина такую выполнит, между прочим, имеет высшую категорию, к ней больные в очередь толпятся, только… – И он захохотал, выпуская клубы.

Я вдохнула густой дым и отчего-то не закашлялась, как всегда. Наоборот, запах табака напомнил о папе, сидящем в кресле с толстой книжкой. Вот он откладывает большой том и, попыхивая сигареткой, ласково осведомляется у меня: «Почему грустный, Рыжик, опять двоек нахватал?»

Отогнав непрошеные воспоминания, я поинтересовалась:

– Только что?

– Прихожу как-то к ней в отделение, она заведующая, да неудачно, как раз время обхода. Все несутся по коридору, а мать впереди в голубой пижамке, маленькая, с виду ей тридцати не дашь. Ну, влетает эскадрон с шашками наголо в палату, а там новый больной, только поступил и с ведущим хирургом еще незнаком… Свита докладывает: мол, Иванов Иван Иванович, готовим к операции, анализы, УЗИ…

Мамулек головой кивает и уже мысленно скальпель точит… Вдруг больной начинает возмущаться. Мол, что за дела, ложился к светиле, кандидату медицинских наук Романовой, а вы меня какой-то девчонке под нож суете… Да ей сколько лет? Да она институт закончила? Врачи пересмеиваются, сестры глазки потупили, а Семен Петрович, другой хирург, важный такой, толстый, в очках, просто картинный профессор, вальяжно сообщает:

«А это, батенька, и есть Романова!»

За сим следует немая сцена. И главное, что подобная ситуация повторялась не раз. Ее кое-кто из больных за «судном» посылал. И ничего, сбегает, принесет, а когда шоколадку протягивают, возьмет и мило так прочирикает: «Спасибо». Никакой солидности, все бегом, вприпрыжку, а уж в быту…

– Она плохо готовит?

– Не знаю, – ухмыльнулся Сережка, – ее никогда нет.

– Целыми днями на работе?

– Говорю же, ненормальная, – хмыкнул парень, – ей всех жаль. Сколько она народу домой тащит! То старуху родственники забирать не хотят – пожалуйста, у нас живет, то бомжиху приволокла, та в подъезде спала, то родственнички наедут. Это сейчас ноябрь, холодно, вот все по своим городам и сидят, а лишь весной запахнет, великое переселение народов начинается: бабушки, тетушки, дядюшки, племяннички и племянницы, седьмая вода на киселе… Четыре раза замуж выходила и ухитрилась ни с кем не поругаться. Наши папеньки с их новыми женами, их детки – дорогие гости… Знаешь, откуда у нас столько животных?

– Откуда?

– Вторая жена третьего мужа маменьки держит собачий питомник, на продажу мопсов выращивает. Мулю и Аду выбраковали как некондиционный товар, на таком деньги не сделаешь. У первой прикус не удался, у второй задница не так подвешена. Словом, их хотели усыпить. А тут маменька в гостях случилась, да еще с Кирюхой. Вот и забрали, месяц выкармливали. Кошки – с помойки!

– И белый Клаус! – ахнула я. – Роскошный перс!

– Это он сейчас роскошный, – хихикнул Сережка, – после пяти курсов витаминов и усиленного питания. А когда его Юлька в мусорном бачке нашла, больше на облезлую мышь походил. Семирамида вообще, думали, подохнет. Прикинь, она картофельную кожуру жрала! Зато сейчас морду от говядины воротит, подавай телятинку!

– А Рейчел?

Сергей приумолк и принялся с преувеличенным вниманием вглядываться в даль.

– Стаффордшириха как у вас оказалась?

– Сосед у нас из третьей квартиры, – неохотно забормотал парень, – женился, а Рейчел как раз полгода исполнилось. Ну его молодая жена и давай скандалы закатывать: щенок писается, убирать надо, кормить, гулять. Словом, или я, или собака! Иду вечером, а Рыжуха около подъезда сидит и воет. Холод, она, бедняга, околела. Я решил, что потерялась, привел ее к ним домой, а там эта баба с порога заявляет: «Мы собаку выгнали, нечего назад тащить!» Пришлось к себе забирать.

Я усмехнулась: все вы хороши, кто собак подобрал, кто кошек, интересно, жабу Гертруду где раздобыли?

– Сколько лет Кате?

– Тридцать восемь.

Я оторопела:

– А тебе?

– Двадцать четыре.

– Она тебя родила в четырнадцать лет?!

– Нет, – вздохнул Сережка, – просто мать (Катя) первый раз выскочила замуж в восемнадцать, за моего отчима. Вообще история такова. У меня есть сестра. Она вышла замуж за Филиппа очень рано, ей только-только восемнадцать стукнуло. Родители наши умерли, вот так и вышло, что я с ней жил и с бабушкой. Мне два года – ей семнадцать. Ну а как бабуля умерла, Светка быстренько замуж вылетела, да они с Филей всего шесть месяцев прожили, потом Света слиняла, а я остался с Филиппом. Он мужик неплохой, только с маленьким ребенком трудно. Тут ему Катерина и подвернулась, тоже молоденькая и тоже больше полугода с ним не выдержала. Только при разводе она меня забрала, в качестве, так сказать, компенсации за неудачный брак. Так несчастный мальчик-сирота обрел кров и стол.

И он оглушительно захохотал.

– А Кирюшка?

– Он ей на самом деле племянник, – хмыкнул Сергей, – или не знаю, как правильно родство назвать. У нее сестра есть, вот она Кирку и родила.

– И куда делась?

– В Израиловку уехала, за лучшей жизнью. Кирюшке тогда два месяца стукнуло, обещала скоро забрать, за двенадцать лет две открытки прислала, на Новый год, без обратного адреса. Так что он подкидыш.

– Катя еврейка?

– Ты баркашовка? – спросил Сергей.

– Просто любопытно.

– Нет.

– А как же сестру в Израиль впустили?

– Катина мать вышла в третий раз замуж за вдовца с ребенком, – пояснил парень, – вот так сестричка и получилась. Лев Яковлевич умер, а Анна Ивановна потом двоих воспитывала, только генетика – страшная вещь. Инна в свою покойную мать удалась, та тоже ребенка бросила.

«Да, – подумала я, – генетика и впрямь интересная штука. Похоже, традиции Катиной семьи имеют глубокие корни».

– Анна Ивановна, царство ей небесное, – как ни в чем не бывало продолжал Сережка, – тоже без головы была, ну прямо как мать. К ней в дом по восемь-десять человек поужинать прибегали, подруги годами жили, несчастные всякие, собаки, кошки, мрак!

Он покачал головой.

– Ты, если не секрет, откуда мать знаешь?

– Она меня на шоссе подобрала, в луже.

– Ясно, – не удивился Сережка и сообщил: – Гляди, приехали.

Я выглянула в окно. «Форд» замер возле большого блочного дома, внизу сверкал огнями супермаркет «Перекресток».

ГЛАВА 13

Пока жалобно поскрипывающий лифт возносил меня на семнадцатый этаж, в голове толкались мысли. Раньше всегда казалось, что дети – сплошные неприятности, цветы жизни на могиле родителей… А теперь казалось, совсем неплохо иметь сына, такого, как Сережка или Кирюшка, впрочем, девочка тоже бы подошла…

Лифт лязгнул створками, и я уткнулась носом в запертую дверь. Выглядела она, как неприступный бастион: сплошь железная, без ручек и замочных скважин. Интересно, как ее отпирают?

Звонка я не услышала, и прошло, наверное, минуты две, пока откуда-то из-под потолка донеслось:

– Кто?

– Романова, привезла часы.

Дверь тяжело подалась, и на пороге возник седой худенький старичок в бархатной куртке и теплых войлочных тапочках.

– Проходите, ангел любезный.

Впереди поджидало еще две двери – одна железная, другая деревянная. Старичок гремел бесчисленными задвижками, запорами и лязгал щеколдами. Потом весьма энергично пошел, даже побежал по длинному коридору. Удивившись такой прыти в преклонном возрасте, я поспешила за ним.

– Идите, идите, милейшая, – частил старичок, влетая в комнату.

Я внеслась следом и ахнула. Две стены почти двадцатиметрового помещения забиты полками с книгами. Третья – полностью завешана картинами, четвертая – занята огромным окном, а оставшийся простенок сверкает фарфоровыми фигурками. Впрочем, в гостиной было негде повернуться. Два дивана, затянутых парчой, пара вельветовых кресел, небольшая деревянная стремянка, торшер в виде мальчика с фонарем, штук восемь пуфиков, круглый стол, накрытый кружевной скатертью, стулья… Места, чтобы двигаться, просто не оставалось…

Петр Мокеевич ловко протиснулся к креслу и велел:

– Садитесь!

Я вытащила часы и, положив на стол, сказала:

– У вас прямо музей, впору всю квартиру на хранение сдавать, а не один брегет.

Фирсов мелко рассмеялся и довольно потер руки:

– Апартаменты, между прочим, подключены на милицейский пульт.

– Зачем же тогда часы Косте сдавали? – изумилась я. – Хотя, наверное, «луковица» – самое дорогое, все-таки золото с бриллиантами.

Петр Мокеевич залился хохотом:

– Вот, душечка, вы и попались. Часики-то просто из металла, правда, позолоченные, а камушки – горный хрусталь. Но в одном вы правы – этот брегет самое дорогое, что у меня есть. Даже если сюда залезут воры и унесут все, погорюю, конечно, да забуду, а вот часы…

– Почему?

– Подарены моему деду и служили настоящим талисманом для мужчины. От него попали к папеньке, а уж потом ко мне, подлинный раритет для семьи, а для постороннего человека не слишком дорогая игрушка. Лучше скажите, как они к вам попали. Я, честно говоря, когда о гибели Костика прочитал…