Кризи - Фелисьен Марсо

Глупость не может победить. Она побеждает. Внезапно во мне поднимается черный яд. Я обнимаю Кризи. У меня на груди она расслабляется. Я перехватываю ее под коленями. Там внизу, очень далеко, маленький мальчик быстро катится на своих роликовых коньках. Я слышу скрип его коньков. Как бы быстро все это ни произошло, был один момент ожидания, был момент, когда Кризи только ждала. Ее лицо не дрогнуло. Моя Кризи, моя малышка, моя икона, мой раскрашенный идол, моя райская птичка. Я видел ее последний взгляд. И осмелюсь сказать: в этом взгляде была лишь невероятная жалость.

И вот я бегу, бегу, бегу. Я скатываюсь по лестнице, спотыкаюсь, падаю, шарахаюсь о стены. Внизу, перед входом, в пустом свете больших фонарей, распластавшись, лежит Кризи, лежит в белом банном халате, поджав одну ногу под себя. Я бросаюсь к ней. Если не считать струйки крови, такой тоненькой, из уголка рта, на лице ее нет никаких повреждений. Потом на нас падает резкий свет. Кто-то зажег освещение у входа. И слышу, как кричит консьержка. Я оборачиваюсь и кричу: «Звоните! Звоните же!» Кто-то опускается рядом на колени. Это Снежина. Она берет лицо Кризи в свои руки, берет его точно так же, как в тот день. Она наклоняется, прислушивается, и ее рука медленно скользит по векам Кризи. Она говорит что-то, но я не понимаю. Останавливается машина. Нас окружают полицейские. Снежина встает и сразу же, даже не дожидаясь вопросов, начинает быстро, пылко что-то говорить, с криками, с восклицаниями, но я не могу понять ни единого слова. Да я и не хочу понимать.

Через секунду полицейские кинутся ко мне. Это мне безразлично. Это все происходит где-то очень далеко. Существует Кризи, существует моя жизнь, существует это разбитое тело, этот потухший взгляд, который я уже больше никогда не увижу. Один из полицейских наклоняется надо мной, поднимает меня. Другой, должно быть, главный, продолжает слушать Снежину. Он на секунду оборачивается ко мне и очень быстро, как бы в скобках, говорит мне: «Я обычно провожу отпуск в Испании, в Коста-Браве». Эта фраза звучит настолько странно, что мне требуется несколько секунд, чтобы уловить ее смысл: он понимает по — испански, он в основном понимает то, что говорит Снежина, и, если судить по его тону, в ее речи еще не прозвучало никаких обвинений в мой адрес. А после одной какой-то фразы Снежины в его беглом взгляде, направленном на меня, даже промелькнуло что-то вроде уважения. Что она ему сказала? Она все еще говорит, все так же быстро жестикулируя, ударяя себя в грудь, поднося руки к щекам. Она говорит о Кризи, она говорит обо мне, но на меня не глядит. Ее речь становится все более и более страстной. Переходит в рыдания, в вой. Один из полицейских теперь стоит на коленях рядом с Кризи. Он поднимает голову. «Ладно, — говорит главный. — Где тут телефон?»

XIX

Газеты сообщили о смерти Кризи. Сообщили о самоубийстве Кризи. С броскими заголовками, с большими фотографиями и статьями, полными прописных истин: слава недолговечна, слава не приносит счастья. Нигде мое имя не фигурирует. Я был в Палате. Мне показалось, что министр внутренних дел задержал на мне несколько дольше обычного свой взгляд, но я в этом даже не слишком уверен. Вернувшись домой, я застал там Бетти. Около нее я увидел человека из транспортного агентства, который, следуя ее указаниям, упаковывал ее вещи и вещи детей. Квартиру она оставляет мне. По крайней мере, до развода она будет жить в Морлане. О Кризи речь не заходила. Я увидел перед собой чужого человека, даже больше — незнакомого, внезапно ставшего незнакомым, внезапно оказавшегося на расстоянии тысячи лье от меня; казалось, нас не связывало ничто и никогда, может быть, мы даже никогда и не встречались, и, похоже, лишь по чистой случайности или по ошибке ее платья и шубы оказались в моих стенных шкафах. Мне пришлось еще раз съездить в комиссариат. В своих показаниях Снежина умолчала о Сэмми Минелли. Она не желала, чтобы Минелли присутствовал в жизни Кризи. А раз так, то все просто. «Господин приехал. Он сказал мадемуазель, что должен ее оставить. Мадемуазель прошла на террасу и закричала: «Если ты оставишь меня, я выброшусь». Господин был у двери. Он сказал: «Ты не сделаешь этого». Мне он сказал: «Снежина, я оставляю ее на вас». И ушел. Я побежала к мадемуазель. Я оказалась там слишком поздно». Комиссар провожает меня до машины. Он говорит: «Что поделаешь, все эти драмы с разрывами. Нам следовало бы быть более разумными». И добавил: «Вот только быть разумными — что это была бы за жизнь?» Я еду навестить Снежину. У нее такой вид, как будто она не понимает, что я пытаюсь ей сказать. Она говорит: «Мадемуазель такая милая». Потом она садится и начинает тихонько плакать, и слезы тонкими струйками стекают по ее лицу.

Потом она говорит что-то еще, но я по-прежнему не понимаю. Наконец, я догадываюсь, что с нее хватит, ей слишком горько, что она хочет вернуться домой, в Испанию, что у нее нет денег. Тут у меня появилась низкая мысль. Я говорю: «Вы ждать. Я возвращаться». Все с помощью жестов. Я еду в свой банк. Снимаю довольно большую сумму. При виде этих денег лицо Снежины вытянулось от удивления. Она говорит: «Нет, не верно», но без негодования, а просто как человек, заметивший ошибку в расчетах. Она берет шестьсот франков, что соответствует сумме ее жалованья, и потом робко, как бы будучи не слишком уверенной в правильности того, что она делает, как бы опасаясь взять слишком много, но с некоторой… некоторой игривостью, она берет еще триста франков и складывает руки так, как обычно делают дети, играя в паровоз, чтобы показать мне, что это — цена ее путешествия. Мы сидим в гостиной, между нами на откинутом столике лежат деньги, а кругом пустота: этот большой пустой и холодный куб, огромный витраж, плакаты, телевизор. Неужели это я сижу здесь? Моя Кризи, моя малышка, моя райская птичка, неужели это я тебя убил? И кого же я убил? Неон, пластик, алюминий, были ли мы когда-нибудь живыми? Вокруг меня больше нет ничего, кроме этой изморози и белого неба Багамских островов, расцвеченного флажками. Два робота шагают навстречу друг другу, два робота, изуродованные вспышками фотоаппаратов. А ведь был день, когда мы слушали пластинки. Был день, когда ты крикнула, когда ты попросила ребенка. Все остальное уже сгладилось. И остыло. Мне холодно, моя Кризи. Во мне есть что-то ужасное. Я сажусь в свою машину. В моторе какой-то шум. Я отвожу машину на станцию техобслуживания. Выхожу со станции. Она круглая, эта площадь. Хотя нет, не круглая. Почему же я говорю, что круглая?

Примечания

1

Строение без четко выраженного стиля (лат.).