Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

Как родная и тяжкая кладь,

Но нет силы к тебе прикоснуться,

И нет сил мне тебя отогнать…

На земле ли, в просторе ли млечном

Нет такого в мире пути,

По которому б с сердцем беспечным

От себя самой мне уйти.

«Ах, эти чуйвства!» – как воскликнул однажды Ваня «Сидели Мы На Крыше». Именно оно, это обжигающее душу чувство собственной, пусть даже самой малой сопричастности к Великой Поэзии, станет отныне – я знаю это! – и моей вечной сладостной отрадой, и моим вечным горьким заклятием…

Да, кстати, о Ване СМЫК. Видимо, мой «поэтический дар» вконец сразил его, и я неожиданно получила вчера еще одно признание – «чуйвственное».

Ваня оставался у нас дольше всех. Уже разошлись все гости, и наши ребята вместе с Михаилом от Бангера отправились в «Шалман», а Ваня все сидел, как приклеенный, на диване со своей надоевшей до чертиков гармошкой. Мне, честно говоря, обрыдла роль гостеприимной хозяйки, и я обрадовалась, когда мама позвала меня помочь ей чистить картошку для ужина. И вот, войдя из кухни в комнату, я заметила, как Ваня что-то писал в маленьком блокнотике. Вырвав листок, он в смущении подал его мне.

«Вера, может ли между нами быть дружба?

Я очень хочу дружить с тобой».

Тут настал момент смутиться и мне. Так вот почему он в прошлый раз с таким значением говорил о «чуйвствах» и при этом так выразительно поглядывал на меня. Я показала ему на блокнот и карандаш: «Дай сюда». Присев к столу, решила сначала отделаться шуткой: «Я боюсь своей немецкой соперницы». Но потом вырвала листок, смяв его, написала на другом: «Нет, не может… Прости, Ваня, но обещать тебе каких-то других отношений, кроме наших нынешних, – я не могу».

Отдав ему записку, сразу вышла в кухню и не появилась больше в комнате до тех пор, пока не услышала, как хлопнула за Ваней входная дверь. Ну почему, почему так все нелепо получается? Тот, кто меня откровенно домогается, мне ни чуточки не интересен, не нужен, а тому, за которым бы сама пошла без оглядки, я оказалась совсем не интересна, не нужна. Почему так?

8 марта

Среда

День-то сегодня какой! Наш женский праздник – настоящее торжество Весны и Солнца. Когда-то, в той далекой, «потусторонней» жизни, я так любила этот день – он всегда нес с собой неожиданную радость, теплые поздравления, милые подарки. Помню, мы, девчонки, к 23 февраля, ко Дню Красной армии, постоянно готовили какие-то небольшие сувенирчики для наших мальчишек, а 8 марта с замиранием сердца ждали от них ответных знаков внимания. Собственно, даже не подарков ждали, а другого – кто-то сейчас, смущаясь и пряча глаза, подойдет к тебе, какие слова произнесет? Случались при этом и внезапная, острая радость, – ведь подошел-то именно тот, кого ты ждала больше всех, – и досадное разочарование – нет, не из этих рук надеялась ты получить подарок – символ робкого признания.

Почему-то у меня всегда было больше огорчений. Помнится, в пятом или в шестом классе я чуть не разревелась от досады и негодования, когда вместо ужасно нравившегося мне в ту пору самонадеянного, дерзкого мальчишки вдруг увидела перед собой робко и испуганно улыбающуюся физиономию сопливого тихони – самого тихого и неприметного в нашем классе – Ильюшки Борщевского. До сих пор хорошо помню то запоздалое чувство стыда и раскаяния, которое сразу же охватило меня и мучило еще долгое-долгое время после того, когда я, едва взглянув на Ильюшку, небрежно, с кривой усмешкой приняла от него теплый, согретый в его ладонях небольшой незамысловатый сувенирчик – точилку для карандашей, выполненную в виде разноцветного граненого шарика… Где ты сейчас, Ильюшка Борщевский? Простил ли наконец меня за тот мой давний, глупый эгоизм?

А сегодня мы все, наверное, напрочь забыли бы об этом дне, если бы не напомнил Роберт. Рано утром, еще до работы, Генка с Толькой принесли от него адресованное мне письмецо и небольшую посылочку для всех «лиебе фрау унд фрейляйн». В письме содержались милые поздравления с женским праздником, сердечные пожелания «грозз лиебе», счастья и радости, а также уверения в той же большой любви и вечной верности. В пакете, перевязанном плетеным шнурком, оказалось несколько плиток шоколада, крем, мыло, пудра и, видимо, специально для мамы, пульвер для пудинга. Ну что же, спасибо нашему верному, внимательному ирландскому рыцарю.

А как много все же значит полученное вовремя доброе слово! На работу мы с Серафимой шли – нет, не шли, – а вышагивали! – полные собственного достоинства, с превосходным настроением, вдобавок – щедро напудренные. День тоже прошел, слава Богу, без скандалов и «ора» со стороны Шмидта. Кстати, его почти до вечера не было дома, а мы по указанию старой фрау занимались в усадьбе различными хозяйственными делами. И погода соответствовала праздничному дню – яркая, солнечная, чем-то неуловимо напоминающая о скорой весне, хотя еще и снежная, морозная.

Прошедшее воскресенье, 5 марта, промелькнуло очень быстро и, можно сказать, без особых событий и новостей, однако принесло под конец много сердечных переживаний и непредвиденных расстройств. Часов в 11 утра друг за другом пришли Галя с Люсей и Вера. Явился Генрих. Играли в шашки и карты, потом Генрих и Вера показывали на картах разные фокусы. За обедом много смеялись над рассказами Люси о несусветной жадности и скаредности ее хозяйки. «Благочестивая» фрау Бергманн, хотя и пытается по-прежнему держать Люську в «черном теле», однако в страхе перед близкими русскими во многом пошла ей на уступки и для избежания новых конфликтов даже освободила славянскую служанку от субботних прислуживаний за столом во время старушечьих религиозных песнопений.

Мы с Галей проводили Люсю и Веру до развилки на Петерсхоф, а на обратном пути заглянули в «Шалман». К нашему огорчению, там царили тишина и скука. Из ребят дома никого не оказалось. А Наталка и Ольга занимались постирушками. У Ольги был зареванный вид: заболел ее сынку, и она, естественно, тревожится и переживает.

Оставались мы в «Шалмане» недолго. Перед тем как уйти, я выглянула в оконце, выходящее на Молкерай. Так и есть – красавчик Альберт уже «на посту». Нетерпеливо посматривая в сторону «Шалмана», знобко поводя время от времени плечами (на дворе все-таки не лето красное, а он – с непокрытой головой, без шинели), вышагивает взад-вперед вдоль бетонированной дорожки.

Я подтолкнула Галю: «Смотри… Донжуан уже тут. Маячит… Знаешь, и так почти каждый раз. – Я придержала Галю за рукав. – Осторожно, не высовывайся – еще заметит!