Эльфы и их хобби (сборник) - Андрей Уланов

– Пить вам надо бросать, дядько Ротгар, – засмеялся гость. – Далеко у вас деревья поехали?

– Известно, куда они поехали, – сердито сказал комендант. – Каштаны то были, вот что.

– Каштаны, – мечтательно протянул южанин. – На юге они, каштаны. А тут… одни елки да вереск, тьфу…

Сопляка послали за выпивкой – согреть гостей с юга. Подойдя с кувшином, он услышал:

– Все забываю спросить, дядько Ротгар. Он у вас откуда вражий язык знает?

– Так он эйре наполовину. Вон даже имя эйреанское, по-эльфийски вроде «старший» означает. А эйре в старину с Холмами только так болтали…

– Эйре, значит, – протянул южанин. – Кто ж его сюда послал служить?

– Ты парня не трогай, он так-то наш. Послали и послали, тебя вот не спросили… Спасибо, Сопляк. Сейчас грузить будем, чтоб их мотало…

Энвель потряс браслетами на запястьях:

– Что мы можем сделать теперь? Доступа к магии у нас нет, а младшие едва держатся на ногах…

– Ты знаешь, что мы можем сделать, – жестко сказал Гаэль.

Энвель знал. И знал: нельзя этого касаться, и даже говорить об этом – нельзя.

– Не думай обо мне так плохо, друг души, – сказал Гаэль. – Я заслужил смерть, я боюсь не ее и даже не посмертия… Мне страшно, что нас уничтожат вовсе. У земли короткая память, она поглотит наши тела и примет новых хозяев…

– Старший, Старший, о чем ты говоришь? Неужели лучше выжить и принять проклятие?

– Мы уже прокляты, и я даже думать не хочу, как стану смотреть в глаза родичей на том берегу.

– Ты не можешь приказать эльфу нарушить гес, я не стану тебе подчиняться.

– Это приказ Старшего из Старшей ветви, Энвель.

– Я…

Дверь открылась. В серые сумрачные комнаты ворвался запах осени. Ветер, отяжелевшая земля, влажная кора деревьев. Все как один повернулись на этот запах, на этот ветер; уши напряглись. Вошедшие проводили знакомую процедуру – с трудом зачитывали имена с листка, конвоировали поднявшихся к выходу. Энвель прислушался – все, кого выкликали сейчас, были из Дома Терновника.

Так вот почему он торопился.

– Гаэль… да Тихен Враз… на Драйхеан ар Сиед…хе?

Старший засмеялся:

– Что же они делают с нашим языком! Жаль, никто не научит их произношению…

– Позволь мне пойти вместо тебя, – быстро сказал Энвель.

– И запутать судьбу в такой узел, что и боги потом не развяжут? Это моя дорога, и негоже другому заступать ее.

Гаэль поднялся – будто статуя из мыльного камня, с белым ясным профилем. Поклонился человеку в мундире. Тот сказал несколько отрывистых слов, кивнул на дверь.

– Прощай, друг души, и помни, о чем мы говорили.

Гаэль хотел по привычке коснуться бело-зеленого шарфа; но не было на нем больше знака Верных навек, и когда пальцы коснулись беззащитной голой шеи – вот тогда у Энвеля что-то разверзлось в душе, обдало холодом.

На том рву вырастут маки… Или, возможно, лунная трава…

– Прощай, Старший из Старшей ветви. В следующий раз – в Серебряной долине…

– В следующий раз, – кивнул Гаэль, развернулся и пошел к выходу.

«Arwech’all i Dale an Argead», – так он сказал, этот эльф. Бабка рассказывала Сопляку про Dale an Argead, заповедную долину эльфов. Или – эльфов и людей? Не вспомнить уже.

В дневном свете они выглядели задохликами. И сам бы он, наверное, так выглядел, просиди столько времени в башне безвылазно. Щурились от солнца, устало прикрывая глаза, безропотно позволяли заковать себя в колодки – никому не нужно неприятностей по дороге. И дышали – будто желали надышаться на всю длинную эльфийскую жизнь.

А в этот раз и света им не досталось, вывели их под дождь. А эльфы открыли рты, руки протянули – как дети, радуются.

И капли разноцветным бисером скачут у них на ладонях. Уезжать в дождь – хорошая примета.

Говорили, будто их везут к морю.

На корабли.

С местом Сопляку повезло. Они жили рядом с башней, в бывшей пристройке – то ли для слуг, то ли для гостей, поди разберись теперь. Так или иначе, казарма у них была с террасой и с латринами, каких он никогда не видел. Сопляку нравился белоснежный остов бывшего эльфийского замка, нравились высокие темные ели и запах мокрой хвои рано утром, и тайна, связывающая его, Сопляка, со всеми, кто здесь служил. Комендант, которого тут все звали дядькой Ротгаром, за дисциплиной следил, но по пустякам не придирался, а Сопляка еще и отмечал. Пленники тоже не доставляли хлопот. Их вообще не было слышно. Эльфы не буянили, не требовали добавки к рациону, не просили выпустить. Двигались они бесшумно, так что порой казалось – древний особняк по-прежнему необитаем, а их какой-то безумец поставил сторожить пустой дом.

Только иногда доносились оттуда песни и тихий ломкий смех.

Сопляк чаще, чем другие, оказывался во внутренней страже. Считалось, будто он, наполовину эйре, эльфов знает как облупленных, и Сопляк устал уже спорить, что это не так. Остальные трусят, ну и ладно.

Эльфы редко спали. Сидели, переговаривались – тихо, он не мог разобрать слов, их голоса успокаивали, как шум воды. Кажется, они говорили друг другу гораздо больше, чем произносили вслух. Остроухим стражники вовсе не докучали, и Сопляк задумывался – а видят ли эльфы их вообще?

Среди них он не чувствовал себя чужим. Он чувствовал себя вовсе не существующим.

Он не понимал, как красота может быть такой страшной. Ведь на кого из них ни взгляни – глаз отдыхает, будто смотришь на деревья в майском цвету, на серебряный росистый туман, на то, что было всегда и каждый раз удивляет.

Но от холодных их точеных лиц берет жуть. Страх впивается в тебя, впитывается, остается, так что и вправду боишься поворачиваться спиной, хотя у этих – гес, им в спину бить нельзя.

А взгляд все равно тянется, пытаешься понять – что ж в них есть такое, чего нет в нас, почему в их присутствии чувствуешь себя нескладным, уродливым, чуждым? Досада брала. Остроухих не велели трогать, но он видел: кто-то из ребят нет-нет да и распустит руки. Да и сам он однажды, подгоняя эльфа, которому пришло время садиться в подводу, приложил его саблей плашмя. Не так сильно и приложил, для порядка. Остроухий развернулся и посмотрел прямо, и в глазах его отчетливо читалось: «Почему?» Не «За что?», как у человека было бы, а «Почему?». Эльф считал – у стражника должна быть причина бить его, и ожидал, что сейчас ему эту причину объяснят. Только Сопляк ни себе, ни ему не смог бы объяснить, откуда такая сильная, до дрожи в пальцах, охота ударить.

С тех пор он никого из них не трогал.

Раз у Сопляка хватило глупости спросить – куда их везут на самом деле. Южанин хмыкнул, глаза его сразу будто выцвели, стали скверными:

– Куда… На кудыкину гору, собирать помидоры. Пусть потрудятся на благо Державы…

Так и уехал. Сопляк больше ничего не спрашивал.

Когда забрали Терновников и Виноградников, в башне будто стало пусто. Хотя их все равно оставалось куда больше, чем эльфы способны выносить.

Возможно, в этом их расчет, думал Энвель. Они приучат нас спать вповалку, бояться смерти и использовать темную магию. И не будет больше эльфов, ведь то, что останется, – это будем уже не мы…

Он лежал и смотрел в стену; огонек свечи колыхался, и на камне играли блики и тени. Одна из теней, с лютней в руках, подошла поближе, присела рядом.

– Сколько ты уже не был в Спокойной роще, брат? – спросила тень. – Ты носил повязку, тебе есть кого там навещать…

Энвель махнул рукой.

Где-то за заколоченными окнами ночная птица кричала: «Кто ты, кто ты, кто ты?»

Мне бы знать…

– Кого из нас там не ждут, скажи мне? Но отсюда невозможно уйти.

Он пытался вырваться – закрыть глаза, отправить душу в другие миры. Но постоянно что-то мешало – говорок охранников, чужие шаги, стоны младших, которых пути сна опять выводили к разрушенному городу. Даже треск свечей стал его раздражать.

– Из-за того ли ты не ходишь в Рощу… или из-за тех, кого боишься там встретить?

– Я не эльф, – сказал он тени. – Мы должны быть бессмертны, помнишь? Мы должны быть веселы и холодны… Мне холодно, Ривардан, но мне не весело…

– Раз уж мы проиграли, все, что нам осталось, – это умереть с достоинством…

Бард говорил, как ему и полагалось, и сопроводил свои слова печальным мотивом. Но прав был Гаэль – как бы они ни умерли сейчас, это будет означать поражение.

Лиадан, самый младший из них, стоял, зажмурив глаза, в единственном лунном луче, пробившемся сквозь доски; стоял с протянутой рукой.

Энвель позвал его; тот обернулся с виноватой улыбкой. Протянул на ладони горсть серебряных бусин, выпрошенных у луны.

Энвель только вздохнул.

Лиадан из дома Утесника; родился уже после Заката. Он не виноват в глупости и тщеславии старших, которые проглядели человека. Его род прибыл с моря, чтоб сражаться, и Лиадан, помнящий соленый ветер и бесконечность на горизонте, труднее, чем остальные, переносил неволю. Он высох, как сохнут водоросли на солнце, дышал с трудом, будто рыба, вытащенная на песок.