Путеводитель по стране сионских мудрецов - Игорь Губерман

*

Мне слов ни найти, ни украсть,и выразишь ими едва лиеврейскую темную страстьк тем землям- где нас убивали.

Конец этого романа хорошо известен. Памятником ему служит музей Яд ва-Шем в Иерусалиме. Это гора со множеством деревьев, каждое из которых посажено в честь праведника мира, имя которого написано на табличке, стоящей у корней. Так называют в Израиле людей разных национальностей, которые, рискуя своей жизнью, спасали евреев. В этом музее много всякого. И лабиринт — Долина Исчезнувших общин, и памятник полутора миллионам детей, погибшим в Катастрофе.

В Талмуде сказано, что убивший человека убивает не только его самого, но целый мир. Вот и здесь бесконечно отражается свеча, напоминая о том, что от ее пламени могли бы зажечься еще многие, целые миры, но… и звучат имена и возраст — восемь лет, три года, двенадцать лет… И висит над пропастью товарный вагон, в котором — в условиях намного хуже, чем для скота, — везли евреев на бойню. А еще есть там музей, где собраны работы художников, погибших в гетто и лагерях, и фотографии, и чего там только нет… Главное здание музея, после того как вас проводят через кошмарную историю самой большой в истории человечества гекатомбы, заканчивается обращенной в сторону Иудейских гор гигантской прозрачной стеной, метафорой одинакового финала всех романов. Этот музей надо посетить, даже если вы приехали сюда на пару дней. Без него вам никогда не понять эту страну и этот народ.

Почему же в тридцатых годах, когда все всем было ясно, лишь триста тысяч из полумиллиона немецких евреев оставили страну? Почему не все? Ответ в словах Манеса Спреера: «Я не верил слухам об Освенциме, потому что страшился. Я как смерти боялся разрыва с Германией».

Вот-вот. Страшна любовь, как смерть…

Что же осталось после романа? Остался язык идиш, который все-таки выжил и который пестуют сумасшедшие энтузиасты. В Галилее, в Тефене — Музей немецкого еврейства. Остались люди, которые в третьем поколении считают себя немецкими евреями. И наконец, остался страшный отпечаток в психологии народа, отпечаток, которому еще долго не суждено стереться.

А что же Самсон? Да все то же самое: не мог устоять этот косматый потомок сынов пустыни перед волшебным очарованием заморской принцессы. Перед утонченностью и изысканностью культуры повседневной жизни, перед продуманностью торжественных церемониалов; и безыскусные объятия девушек его племени — разве могли они сравниться с искушенными ласками прекрасных женщин Филистии? И когда однажды здесь, в долине Сорек, он встретил женщину, которую звали Далила, то ничего уже поделать с собой не смог. Она предавала его неоднократно, и он знал об этом, но прощал ей все, ибо любил ее так, как любят люди по-настоящему сильные, — больше себя самого. С помощью Далилы, как известно, филистимляне схватили его, лишенного прежней силы, и выкололи ему глаза. После чего Самсона отвели в Газу (будь она неладна!), где он от молодецкой удали когда-то вырвал и утащил городские ворота. Там он и покончил жизнь самоубийством, прихватив с собою тьму филистимлян. Посещать место, где произошла эта героически-трагическая история, не рекомендуется (сами видите, Газа уже тогда была пакостным местом, а сегодня — еще хуже).

Похоронили Самсона там же, где он родился, — неподалеку от киббуца Цора.

Проезжая мимо киббуца или посетив его для дегустации отменного вина, которым он славен, посмотрите вокруг — на горы, поля, леса… Посмотрели? Так знайте: это было здесь.

Глава 8

Судя по Библии, основным занятием колен Израилевых в период Судей были драки и войны друг с другом. Время от времени их всех вместе и по отдельности трепали филистимляне, но скорее по привычке, чем по нужде, поскольку никакой угрозой они для филистимлян не являлись. Таковым было положение дел до появления на свет человека по имени Самуил. Самуил работал пророком. Пророки были, как правило, плохо одетые люди, типа юродивых, которые народ стыдили, предвещали кары и несчастья, всячески внушали нравственные чувства. Народ их, естественно, не очень любил, но побаивался, ибо Господь возымел привычку говорить через пророков. Впрямую говорить с евреями Он не решался или брезговал. Надо сразу сказать, что, несмотря на непрезентабельный вид и несколько экзальтированное поведение, пророки эти проповедовали довольно дельные вещи, хотя часто неосуществимые, но тут надо сделать скидку — всякого может занести в устном творчестве бог знает куда. А вообще-то… Впрочем, стоит ли говорить о том, что идеи человеческого равенства, идеи социальной справедливости впервые были высказаны здесь, на этой земле, именно этими странными людьми, которых вряд ли допустили бы в приличное общество Лондона, Парижа и Москвы. И столь же зряшно — сокрушаться о том, что идеи эти так и остались идеалами, хотя с тех пор прошло три тысячи лет.

Конечно же, к дельным словам этих людей и тогда никто не прислушивался. Честно говоря, складывается такое впечатление, что наиболее трудной задачей в истории человечества всегда являлась попытка доказать современникам, что дважды два — четыре. А наивных людей, которые упрямо продолжают эти попытки или просто прокламируют эту нехитрую истину, подвергают поношению и надругательству. Это еще в лучшем случае. Когда-то в юности сын одного из авторов написал в школьном сочинении о пьесе Грибоедова: «Людей, которые искренне болеют душой за общество, общество искренне считает душевнобольными». Сформулировано крайне точно. Короче, мы хотим сказать, что если вы вдруг вспомните выражение «Нет пророка в своем отечестве», то имейте в виду: впервые это было замечено именно здесь.

Напомним, что евреи в ту эпоху проводили всё свое свободное время в драках друг с другом и с филистимлянами. И если друг с другом им (по очереди) везло, то с филистимлянами, естественно, — нет. Причем до такой степени, что филистимляне захватили ковчег Завета и утащили к себе в город Ашдод. Но ничего хорошего (для похитителей) из этого не вышло: ковчег стал устраивать филистимлянам жуткие проблемы. Поначалу он изуродовал роскошную статую местного бога Дагона. Довольно диковатое поведение: зачем произведения искусства калечить? Но потом он одумался и прибегнул к более изощренным способам: сперва покрыл кожу бедных аш-додцев «мучительными наростами» (может быть, эти ребята просто перебрали с солнечными ваннами?), после чего произошел настоящий мышиный набег. Суеверные филистимляне отнесли и эту напасть на счет ковчега, а на тех редких здравомыслящих, которые говорили, что не худо бы помойки почистить, махали руками. Короче, на всякий случай ашдодцы отослали ковчег в город Гат, но вместе с ковчегом туда явились и наросты. Жители Гата, недолго думая, переправили проблематичный трофей в Ашкелон.

Здесь мы хотим ненадолго отвлечься от нашего повествования, чтобы сказать пару слов об этом милом приморском городе. Для туриста его основной (помимо пляжей) достопримечательностью является парк, в котором сохранились древние стены города, римская базилика, греческие и римские статуи (точнее — то, что от них осталось), развалины византийского времени. Но главное — в этом парке стоят недавно раскопанные самые древние в мире арочные ворота! Их выстроили ханаанцы в XVIII—XIX веках до н. э. Довольно внушительное сооружение для тех лет и этих мест. Согласитесь, что возможность пройти через самые древние в мире ворота — шанс, который глупо упустить. А теперь вернемся к приключениям ковчега.

Ашкелонцы не обрадовались подарку, потому что вид покрытых наростами жителей двух соседних городов у них никакого энтузиазма не вызывал. Немедленно погрузили они ковчег на телегу, и в такой панике пребывали эти несчастные люди, что вместо лошадей или на худой конец мулов — запрягли коров, которые обреченно потащили телегу на восток. Так ковчег прибыл в город Бейт-Шемеш, где по инерции пригробил еще и пятьдесят тысяч евреев. В общем, приносил он одни несчастья.

Взаимные потасовки продолжались, и народ, уставший от того, что всюду полный беспредел, возопил: «Хотим начальника! И не многих, как судьи и пророки, а одного! Даешь царя!!!» Вот тут на арену и выступает пророк Самуил. Пророк как пророк, только с потомством было у него нехорошо. В том смысле, что детишки на руку были нечисты, то бишь попросту взятки брали, на что народ немедля Самуилу указал: мол, ты пророк и человек приличный, но уже, пардон, в годах. И что же — нами эти отморозки будут управлять после тебя? Не согласные мы. И снова завели свою песню: «Хотим царя. Как у других».

Деваться Самуилу стало некуда, ибо народу отказать было нельзя. В поисках подходящей кандидатуры Самуил повел себя, как опытный политтехнолог эпохи развитых видеокоммуникаций: главное — это хорошие внешние данные и фотогеничность. Руководствуясь этим, Самуил обозрел родной народ и обнаружил парня по имени Саул, который мало того, что был красавчик, просто вылитый Ален Делон, но еще — «был выше всего народа». То, что происходил парнишка из захудалого колена Вениамина, пророка не смутило: это даже демократично. «Cheese!» — крикнул он парню, и, когда убедился, что зубы у него здоровые, судьба бедного Саула была решена. Так абсолютно неожиданно для себя самого и безо всякого на то желания стал Саул царем.