Единственный принцип - 2 - Дмитрий Хоменко

— А вот и наш юный друг, — произнес вслух Олли и тут же изобразил на своем лице привычную добродушную улыбку, хотя приближавшийся человек и не мог еще ее видеть.

Это был Захарий, в отчаянии не придумавший ничего лучше, как вернуться на место кровавой расправы. Да и не оставалось ему ничего другого. Не покинь бывший монах лагерь Вильштока, его сейчас, может быть, и не было бы уже в живых. Слишком неудачно все для него складывалось. И для Генриха тоже.

Вильшток расправился со своими загадочными врагами, но так и не получил обещанного Захарием. Местонахождение Скулды также осталось неизвестным. Этого было вполне достаточно, чтобы призвать неудачливого «советника» к ответу. Так бы все и было, если бы не более важные проблемы, навалившиеся на Генриха из–за его авантюрных действий. На встречу армии графа уже спешили галанийские войска, намеревавшиеся отомстить за вторжение в вассальные государства. А в родных краях молча наблюдал за происходящим его собственный сюзерен Фердинанд. И то, и другое не сулило Генриху ничего хорошего. Все, что ему оставалось в сложившейся ситуации, — это драться, драться за свою собственную жизнь и надеяться на чудо.

Захарий тоже надеялся на чудо. Он все еще надеялся найти таинственные реликвии, наделяющие их обладателя абсолютной властью. И Вильшток ему уже ничем помочь не мог, скорее наоборот. Если бы бывший монах не был уверен в их существовании, то уже, пожалуй, опустил бы руки. А так, ощущение близости цели придавало ему дополнительные силы и заставляло продолжать поиски. То, что никто из казненных сенаторов не отдал реликвию и не попытался ею воспользоваться, по мнению молодого человека, вовсе не означало, что среди них не было избранного. Возможно, застигнутый врасплох, он просто не успел воспользоваться своей властью. В таком случае, реликвия спрятана где–то в монастыре, и Захарию стоило без свидетелей обыскать там все еще раз самым тщательным образом. Рассчитывал он и на помощь Гонзы, давно не показывавшегося ему на глаза. Как–то не хотелось верить, что гном махнул на это дело рукой и смирился с потерей своего человека. Захарий предполагал, что Гонза встретит его в горном монастыре и после привычных грубостей и издевательств подскажет, что делать дальше. Но вместо арлема он увидел незнакомого толстяка, игравшего роль самого счастливого человека на свете.

Когда Захарий подошел к незнакомцу, тот радостно приветствовал его и, ни на мгновение не умолкая, начал нести какую–то чушь, сопровождавшуюся идиотскими кривляньями и ужимками. Устроенное им шутовское представление на фоне изуродованных трупов и мрачных древних строений начало раздражать молодого человека. Дикое желание избавиться от полоумного незнакомца становилось все сильнее, но в тот момент, когда рука Захария уже потянулась к кинжалу, в словах толстяка неожиданно появился смысл. И значимость услышанного заставила бывшего монаха остолбенеть, изумленно уставившись на незнакомца. Время от времени Захарий словно завороженный бессвязно отвечал на вопросы собеседника и смиренно ждал неминуемой развязки. Под маской клоуна скрывался безжалостный хищник, решивший поиграть со своей жертвой. Он знал о Захарие все, и история жизни бывшего монаха в его изложении больше всего напоминала прощальную речь над телом усопшего. Толстяк не забыл упомянуть даже Гонзу, осудив того за потакание необдуманным желаниям молодого человека и цинично возведя в ранг главного виновника гибели сенаторов ордена. При этом он с пафосом указывал на болтающихся висельников и даже выдавил несколько лицемерных слезинок из своих хитрых, спрятавшихся за жирными щеками глазенок. Потом толстяк приступил к извращенной шутовской проповеди о смысле жизни, а Захарий каждую произнесенную им скабрезную шутку воспринимал как предвестницу последнего смертельного удара. Но то, что произошло на самом деле, едва не лишило Захария рассудка. Толстяк, тяжело вздыхая и горько проклиная все человеческие пороки, вдруг заговорил о той непосильной ноше, которую возлагает на себя обладатель абсолютной власти. Потом он на какое–то время умолк и уставился Захарию прямо в глаза с таким видом, будто надеялся увидеть в них понимание и раскаяние. Но, вероятно, так и не увидев в застывшем взгляде бывшего монаха ничего кроме страха, толстяк махнул рукой и «сдался» сам. Вскоре Захарию стало известно имя избранного и то, как его найти.

Молодой человек был настолько ошеломлен всем произошедшим, что не помнил, как расстался со своим «благодетелем» и отправился в обратный путь. Он словно слепой спускался по горной тропе, мысленно находясь уже очень далеко от Билена. Многочисленные падения все же вернули его к реальности и заставили вспомнить о том, что прежде чем отправиться за реликвией, он должен выполнить поставленное незнакомцем условие, — убить Генриха Вильштока. Мысль о том, чтобы обмануть толстого шута, Захарий отбросил сразу же и стал лихорадочно думать над тем, как осуществить столь дерзкое убийство и остаться безнаказанным. Самой разумной ему показалась мысль о наемном убийце, благо золото Гонзы все еще было при нем. Нужен был только человек, который бы согласился на убийство и, главное, смог бы его осуществить. Вспомнив о недавнем неудачном покушении и страшной участи всех причастных к нему, Захарий усомнился в выбранном способе решения проблемы, но одно имя, не выходившие у него из головы, не дало ему окончательно отказаться от идеи с наемником.

ИЗБРАННЫЙ

Лучо был первым, кого увидел Захарий по возвращении в лагерь Вильштока. Растерянный Лучо, нутром чувствовавший приближение конца и судорожно выискивавший более менее подходящую возможность дезертировать. Потом Лучо увидел золото. Чтобы стать его владельцем, ему нужно было убить. Убить Генриха или Захария, что было значительно проще. Опытный наемник и по совместительству мародер выбрал более сложный путь. По дороге в Хеб Захарий смог понять, почему.

«За все нужно платить», — вот единственный жизненный принцип, которым руководствовался Лучо. И в этом принципе для него не было никакой философии. Он просто знал, что людям, подобным ему, не остается ничего другого. Жена, дети, домашний скот и кусок истощенной земли, — вот и все, что он получил в этой жизни по праву рождения и не прилагая особых усилий. Потому и относился ко всему этому приблизительно одинаково: жену презирал за глупость и смиренность, детишек терпеть не мог за те вечные хлопоты, которые они доставляли, ведение же хозяйства вызывало в нем отвращение. От всего этого можно было только откупиться, что Лучо и сделал, став наемником. С тех пор он возвращался домой только для того, чтобы зачать очередное чадо и зализать раны. Его семья не знала, что такое голод, и этого было вполне достаточно, чтобы считать свою роль главы семейства исполненной. В конце концов, непрекращающиеся войны позволили Лучо накопить достаточные средства, чтобы его семья могла безбедно существовать даже в случае его гибели. Умирать он, конечно, не собирался, но все чаще задумывался над тем, что неплохо было бы теперь позаботиться о себе самом. Но новая жизнь, такая, какой себе ее представлял Лучо, стоила очень дорого, а менять всего лишь обстановку и окружение он не видел смысла. И вот удача улыбнулась Лучо, и он теперь мог не только мечтать, но и строить вполне реальные планы на будущее.

— Даже не знаю, стоит ли возвращаться домой. Может быть, сразу отправиться в Поморье, а оттуда уже на каком–нибудь торговом судне в Новый Свет, — как–то поделился Лучо своими сомнениями с Захарием.

— С таким богатством и в Старом можно неплохо устроиться, — резонно заметил тот.

Общество Лучо все меньше нравилось бывшему монаху. С одной стороны, гораздо спокойнее путешествовать в компании опытного воина, но с другой, — постоянно находиться рядом с человеком, который знает твою темную сторону, было довольно неприятно. Лучо ни разу за все время пути не заговорил с ним о Вильштоке, но изредка Захарий ловил на себе его пронизывающий взгляд, который говорил ему гораздо больше, чем любые слова. Захарий был бы рад, если бы Лучо хоть в тот же момент отправился в Поморье, но старался не показывать виду, резонно полагая, что может вызвать у попутчика нежелательный интерес к своим планам.

— Слишком много крови я пролил на этой земле, возразил ему тем временем Лучо.

— И что с того? Не ты один, — удивился Захарий.

— Плевать мне на остальных, — зло ответил солдат, и бывший монах не стал его переубеждать.

— И чем ты займешься в Новом Свете? Ведь ты ничего не умеешь, кроме как воевать, — поинтересовался Захарий.

— Буду жить, просто жить. Так, как я этого хочу. Теперь я могу себе это позволить.

Слова спутника заставили Захария задуматься о своем, и он испытал даже легкое удивление. До сих пор он думал только о том, чего хочет, но ни разу не задумался над тем, как будет с этим жить. Сможет ли он жить так, как хочет, или всего лишь получит возможность плевать на тех, кто до сих пор позволял себе подобное по отношению к нему самому? У него не было ответа на этот вопрос, да и не могло быть. Во всем мире был только один человек, который мог просветить его. Но бывшего монаха не интересовало то, что знал этот человек, он хотел получить то, чем тот обладал, то, благодаря чему он и получил возможность знать. И Захарий не сомневался, что единственным препятствием на его пути к желанной цели было то расстояние, которое отделяло его от Хеба и сокращалось с каждым днем.