Верховья - Валентин Арсеньевич Николаев

Всех весновщиков она оглядела в первый же день, а заодно убедилась и в том, что она мужикам по-прежнему нравится. И поэтому работала с охотой. Пожалуй, пристальнее всего она следила за русым «моряком», тем самым, который сразу не понравился Мишке.

В отличие от других сплавщиков Степан был молчалив и загадочен, особенно поначалу. Пришел он не из Веселого Мыса, и Мишка иногда думал, почему его Княжев взял в бригаду.

А у Степана была своя история. Этой зимой, почти в то же время, как и Мишка, Степан вернулся в свою деревню из заключения. После армии жил он в городе у жены, работал на заводе, но однажды ввязался в драку (вступился за женщину) и нанес одному «алкану», как он выразился, увечье. История затянулась и кончилась тем, что Степан отсидел два года. После этого жена его не приняла (детей у них не было), и он вернулся к матери в деревню.

Теперь, работая на весновке, Степан, как и Мишка, решал для себя вопрос, как жить дальше. Ехать в город он больше не собирался, но и в деревне оставаться на всю жизнь тоже не хотел. Самым подходящим было уйти в один из ближайших поселков, устроиться шофером или слесарем. Пожить, оглядеться... А потом или жениться, или забрать к себе из деревни мать. Но сначала нужны были деньги, поэтому и собрался весновать.

Княжев понаслышке знал о его «городской» жизни, значит, надо было помогать.

Степан, втягиваясь в работу, постепенно отходил душой. Кругом был свой народ, местный, никто его о прежней жизни не расспрашивал, и не было никаких забот, кроме одной — работы.

Он сразу приметил Настасью; почему-то стеснялся ее и считал, что она замужем. А она к нему приглядывалась, как будто ждала чего от него, и Степан не понимал, зачем это ей, замужней молодой женщине. «Если поиграть в кошки-мышки хочет, то пусть ищет другого: я пару лет «отыграл» — хватит...» — думал он и следил, как она относится к другим мужикам. Но с другими Настасья была не такая, строже. Она будто выделяла Степана изо всех. Однако Степан выжидал.

А Настасья нервничала, торопилась. Она ждала, что со дня на день заявится Чекушин, начнет опять приставать к ней, и Степан подумает, что он лишний. Поэтому ей хотелось, чтобы до прихода Чекушина Степан заговорил с ней. Она давала ему намеки, но он по-прежнему осторожничал, и ей уже начинало казаться, что она недостаточно красива для него, или же он безнадежно занят другой... Если б в бригаде были женщины, она бы все узнала о Степане, выпытала, но из мужиков как из камня ничего не выбьешь. Да и неудобно...

А в последнее время мужики так ушли в свою работу, осунулись от усталости и недосыпаний, что ей ничего не оставалось, как положиться на время и ждать, что будет... В нетерпении она ждала хоть какой-нибудь перемены: в работе у них или в погоде, и иногда спрашивала у Княжева:

— Когда закончите, мужики?

Спрашивала и боялась, вдруг скажет: «На днях или — через два дня...» И дивилась себе, что боится этого.

18

Несколько дней в лесу туманилось, шел дождь, иногда неожиданно дул порывистый ветер. Весна металась, не находя себе места.

Но как только отмаялся ледоход, реки успокоились, подобрели от полноводья, и западный ветер потянул спокойно, без нервных перепадов, овевая землю ровным ласкающим теплом.

И в лесу все изменилось.

Весна будто повернулась другим боком, теплым, ласковым, и могла удивить теперь не холодом или снегом, а скорее нестерпимой жарой среди дня или совсем теплой парной ночью.

А вместе с теплом наступала и самая горячая работа.

Мишка все чаще вспоминал об отце и деде своем Антоне, у которого прошла в этих лесах не малая часть жизни, а он об этом по-настоящему так ничего и не знал. От них самих слыхал кое-что урывками, да мать еще, бывало, рассказывала...

Каждую зиму, едва установится санный путь, уезжали они на лошадях к верховым рекам на лесозаготовки. Возвращались к масленице. А как только зажирались овраги, шли весновать.

Много разных рек бежало по лесам, где весновали они, и многие из них в конце концов впадали в Унжу или прямо в Волгу. Но в доме Хлебушкиных чаще всего вспоминали Шилекшу и вспоминали как-то по-особому тепло. Поэтому Мишка привык к ней с детства и воспринимал ее как свою, семейную радость.

Теперь он наконец узнал эту «радость» и понял, что вот также и отец с дедом мучились здесь... Умом понял, а душа пока не хотела принять эту новую реку. Как ни думал, как ни убеждал себя Мишка, но в душе у него жили две Шилекши — та и сегодняшняя. Не мог он их слить воедино, как ни старался. Иногда ему казалось, что больше он здесь ничего не узнает, но уйти уже было нельзя, надо было терпеть до конца. В глубине души он все-таки ждал еще каких-то открытий. Все-таки это были места и отца и деда, и Мишка думал, что теперь он продолжает их дело и, значит, ему должно быть не так трудно, как там, в техникуме... Но легкости не было. И никакого «продолжения» их дела он тоже не ощущал. Рушилась вся теория, рушилась последняя надежда... Жизнь казалась снова безнадежно потерянной.

Только теперь, на весновке, он вспомнил, что здесь, на Шилекше, однажды едва не погиб его дед Антон. Зимой, на вывозке леса, сосна неожиданно пошла в сторону и угодила как раз между санями и лошадью. Перебила обе оглобли, но лошадь и дед каким-то чудом остались живы. «Думал ли когда об этом отец? — гадал Мишка. — Знал ли, что погибнет тоже от сосны? Может, предчувствовал, потому и отослал меня скорее учиться в город... А я вот вернулся».

Мишка стоял на кривуле и механически, бездумно отталкивал от себя бревна, которые тыкались ему в ноги.

Каждый день Княжев теперь посылал кого-нибудь дежурить в крутых изгибах реки и через день-два менял этих дежурных. Делал он это по собственному наблюдению: кто устал, выдохся на катании бревен, того и посылал. Мишка об этом не знал и считал, что ему просто повезло.

Немного выше по реке дежурил Витька Шаров, а внизу был Шмель.

Но все трое не виделись весь день.