Ричард Львиное Сердце - Морис Юлет

С ним состязались величайшие менестрели [38] и поэты: певцом Сэллы был Гильом де Кабестен, Элисы — Жиро Борнейль, дофин Овернский воспевал мадам Тайборс, а Пейр Видал — мадам Мэнт. Под конец явилась боковыми ходами эта косматая рыжая лиса, которую никто не в состоянии был пристыдить, — Бертран де Борн, сам собственной особой. Он взглядом просил разрешения

Ричарда и, надув щеки, чтобы придать себе более уверенный вид, начал воспевать Жанну в таких выражениях, что вызвал у графа Пуату слезы на глазах. Бертран дал ей прозвище, под которым она потом прославилась по всему Пуату и дальше на юг — Бельведер (Прелестный вид).

Певец умолк. Ричард крепко сжал его в своих объятиях и, еще держа его одной рукой за злодейскую шею, подвел прямо к помосту где сидела зардевшаяся Жанна.

— Будьте к нему благосклонны, мадам Бельведер! — молвил он. — Каково бы ни было его сердце, язык — золото.

Жанна нагнулась и подставила ему свою щечку, а Бертран чудесно поцеловал ту самую, которую всячески силился погубить. Затем, обернувшись, он снова огласил небеса своим резким голосом, воспевая красавицу, воcпламенившую его своей милостью.

Как я уже сказал, за эти-то подвиги Бертран и был причислен к ее домашнему штату. Он не скрывал своей любви к Жанне: он воспевал ее и днем и ночью и приводил Ричарда в восторг до глубины его великодушной души. Впрочем, Жанна во всех вообще вызывала к себе благосклонность. Если она и не была так хороша собой, как мадам Сэлла, зато она была любезнее, приветливее ее; если она не была так набожна, как мадам Элиса, зато была более женственна. Многие ошибочно считали ее сердитой, судя по ее надутым губкам и пристальному взгляду, этим людям не нравилась ее молчаливость. Они думали, что она холодна, как лед: такова она и была во всем, кроме одного. Но их глаза могли бы им сказать, что она была для него, до чего пылко сливались их души воедино, когда они сходились, чтобы прильнуть друг к другу в поцелуях. Если Жанна была сладка, как любовница, то и в будущем она обещала быть графиней на редкость. Ее суждение всегда было верно. Она была полна благородства, и это подтверждалось се степенностью. Она была неразговорчива и отлично владела собой.

Но теперь она была бледнее обыкновенного, а глаза ее ярко горели. Дело в том, что она была вечно в лихорадочной тревоге, не имела покоя, считала себя несчастной, приговоренной. Она сгорала от любви и боялась быть любимой. В таком-то состоянии, видимо все более и более страдая, прошла она весь предназначенный ей торжественный путь, приближавший ее к Троицыну дню.

«В тот день, — говоря словами медоточивого аббата Мило, — когда дух Божий в виде огненных языков почил на глазах святых апостолов и дал разумение грамоты безграмотным и дар слова бессловесным, — в тот день граф Ричард сочетался браком с дамой Жанной, а затем собственными руками венчал ее графским достоинством. С горькими слезами повиновалась она, когда ее укладывали на графское ложе в замке Пуатье в тот же вечер после брачного пиршества. В один из последующих дней я был свидетелем, как ее, опять-таки всю в слезах, венчали в Анжере шапочкой графов Анжуйских. Таким-то образом, желая ей и самому себе также воздать должное, граф Ричард сделал величайшее в мире зло!»

Еще более пышные празднества совершались после венца. Я могу только восхищаться рассказом аббата Мило.

"После того Ричард устроил турнир, в котором он сам и все общество замка билось со всеми, кто ни появлялся. Шесть дней длилось великое ломание копий. Верно вам говорю, ведь я сам все это видел своими глазами. Не было там ни одного английского рыцаря, ни одного анжуйского, лишь несколько французов, да и то без соизволения короля Филиппа. Зато было много гасконцев, тулузцев и лимузенцев, некоторые прибыли из-за гор, из Наварры, из Сант-Яго и даже из Кастилии. Явился также граф Шампанский со своими друзьями. Король Санхо Наваррский был чрезвычайно любезен и привел в дар даме Жанне шесть белых жеребцов, уже объезженных. И никто не мог в ту пору догадаться, зачем и почему он это сделал, — никто, кроме Бертрана де Борна. О, нераскаянный грешник!

Графиню Жанну вместе с ее дамами усадили на большой балкон из красных и белых роз; на ней самой был розовый шелковый наряд с венком из пурпурных цветов. Туда же явился в первый день сам граф Ричард в зеленом вооружении и в таком же кафтане с вышитым на нем голышем, на шлеме красовался желтый дрок. В тот день никто не мог выдержать поединка с ним, герцог Бургундский упал с лошади и сломал себе шейный позвонок.

На второй день молодой граф неожиданно бросился в самую свалку на копьях. Он был весь в красном, с пылающим солнцем на груди; ехал он на чистокровном испанском жеребце караковой масти и в алом чепраке. Вот когда нам пришлось всласть налюбоваться на рыцарей, как они верхом на своих горячих конях бьются каждый за свою любовь! На третий день с графом бился Педро де Вакейрас, рыцарь из Сант-Яго. Ричард был весь в серебряных латах, на своем белом коне, — белом, как святой Дух. Случайным ударом испанцу удалось повалить его на крестец. Вырвался общий громкий крик:

— Граф упал! Смотрите за своим замком, пуатуйцы! Жанна побледнела. Ей вспомнилось пророчество прокаженного: она знала, что де Вакейрас ее любит. Но Ричард быстро оправился и вскричал:

— Давай опять, дон Педро!

Действительно, принесли свежие копья, и де Вакейрас упал на спину, а конь — на него. Ни Гектор, с яростными воплями преследующий Ахиллеса, ни молниеносный Ахиллес, по пятам выслеживающий Гектора, ни Ганнибал при Каннах, ни Роланд [39] в лесном ущелье Ронсеваля, ни чудесный Ланселот, ни грозный Тристан [40] Корнуэльса — словом, никто из героев не был так могуч, не стяжал себе такой славы, как Ричард Анжуйский. Как боевой конь Иова (пророка и страдальца), топал он ногой и покрикивал на военачальников: «Эй!.. Эй!..» Его обоняние издали чуяло дуновение битвы. Он напрягался, как тетива, и, как стрела, летел вперед, черпая в своем порыве еще больше сил, и, как галера на галеру, нападал он на врага. При всем том он был ласков, и смех его звучал мягко. Приятно быть побитым таким человеком — конечно, если это вообще может быть приятно. Всякое сопротивление Ричард побеждал точно так же, как рыцарей на турнирах".

Если хоть половина этого была правда, если ни один мужчина в железе не мог устоять перед ним, как могли противиться ему обстоятельства и эта хрупкая запуганная девушка? Обезумев от гордости и любви, совершенно не помня себя, она забыла на минуту свой страх и свои муки. В последний день турниров она пала к нему на грудь, задыхаясь от волнения, а он, величайший из любовников, перед всеми, не стесняясь, расцеловал ее и, высоко подняв на могучих руках своих, крикнул своим могучим голосом:

Эй, государи мои! Аль не красавицу избрал я в жены?

Приветственные крики были ответом ему.

После того Ричард взял с собой Жанну в путешествие по своим владениям. Из Пуатье они поехали в Лимож, оттуда — на запад, в Ангулем, и к югу, до Перигэ, Базаса, Кагора, Ажена и даже до Дакса, который тесно прилегал к землям короля Наваррского. Куда бы ни привез он графиню, всюду ее приветствовали с восторгом. Молодые девушки встречали ее с цветами в руках; старейшины становились перед ней на колени и вручали ключи от городских ворот; юноши распевали у нее под балконом; почтенные дамы оказывали ей большое внимание и обращались к ней с пытливыми расспросами. В лице ее все они видели прекрасную и величавую герцогиню Жанну Чудный Пояс, эту Бельведер, ныне воспеваемую на нежном аквитанском наречии.

Во время их пребывания в Даксе, король Наваррский прислал туда своих послов с просьбой посетить графа в его столице, Пампелуне, но Ричард не пожелал ехать туда. Тогда они вернулись в Пуатье.

Одновременно пришла туда страшная весть: король Генрих английский, престарелый лев, «почил во грехах своих», говорит аббат Мило.

Глава XII

КАК ЗАТРАВИЛИ ПРЕСТАРЕЛОГО ЛЬВА

Теперь я должен рассказать вам, что случилось с королем английским, когда, как сокол, сраженный в своем полете, он увидел, что его нагнали и одолели в болоте. Его низвергли те, которых он хотел захлопнуть в западню; его самого затравил тот самый барсук, которого он надеялся выгнать из берлоги. Старик погнался за тем, от чего он сам не мог бы никогда уйти, — за смертью, и лишился того, что плохо хранил, — своего собственного дыхания. Чтобы покончить со всем этим витийством, скажу просто, что он схватил лихорадку, 'а лихорадка, развиваясь в теле, уже подточенном злобой и дурной жизнью, медленно грызла ему кости, испепеляла, скрючивала его.

Уже в когтях у подкрадывающейся болезни, он соединил свои войска с войсками Маршала и пошел освобождать город Ле-Манс, где преспокойно расположился себе король французский. Как только до Филиппа дошли слухи о его приближении, он предал город огню, и Генрих пришел только взглянуть, как освещалось красными языками небо, а над полымем стояло облако дыма, более мрачное, чем даже отчаяние, охватившее его. Говорят, с ним сделалась страшная истерика, когда он увидел эту ужасную картину. Он не допустил свою рать приблизиться к пылавшему городу, а сам слег в постель, повернулся лицом к стене палатки и отказывался как от святого Причастия, так и от пищи. А тут подоспели вести и, вдобавок, самые дурные. Французы уже в Шатодэне; воины графини Бретонской угрожают с севера герцогству Анжуйскому; вся Турень с Сомюром и целая цепь пограничных замков подчинились его сыну Ричарду. Все это старик слушал, не вставая с постели не открывая глаз.