Ричард Львиное Сердце - Морис Юлет

Мы можем положиться на правдивость этих слов. И какая жалость! Все обещало так хорошо сложиться. Кто не знал перед тем Жанны, тот был удивлен ее способностями, ее скромностью, достоинством, с которым она себя держала.

В Ле-Мансе, где Ричард провел Пасху, ей приходилось играть роль, которая разломила бы голову и мудреца. Она, это воздушное созданье, ловко вращалась среди этих великих светил мира.

И каких! У короля Филиппа нос был очень чувствительный: чуть повеет в воздухе оскорблением, у него сейчас хлынет кровь. У принца Джона взгляд был очень острый, и он пользовался им нехорошо. Он гладил женщин по шерстке, но редко когда это бывало им приятно, и никогда из этого добра не выходило. Герцог Бургундский ел и пил слишком много. Он был похож на губку, которая в сухом виде чересчур груба, чтоб привлекать к себе, а напитанная — чересчур мокра. В один из тех дней, когда герцог был слишком переполнен, он выиграл в состязании с кольцами — или сказал, что выиграл — у графа Ричарда сорок фунтов. Осушившись, он потребовал их с него, но тот усмотрел в его словах подвох и поднял его на смех. Герцог обиделся, он никак не мог простить ему уязвления и сделался большим другом принца Джона.

С ними со всеми, а также с их придворными, которые подражали своим господам, Жанне приходилось ладить. Плохо скрываемая бесцеремонность обращения окружающих постоянно давала ей чувствовать, что она — лишь наложница, собравшаяся стать супругой. Как могла осмелиться принять графское достоинство та, которая уже теперь имела так мало веса? Бедная девушка считала себя заранее приговоренной. Статочное ли дело, чтобы наложница короля стала его женой? И могла ли Жанна, обрученная с Жилем Герденом, быть женой Ричарда?

Все эти дни Ричард почти непрерывно проводил вне дома, занятый военными распоряжениями ввиду предстоящего отъезда из Пуату. Жанна редко видела его, зато она видела его вельмож и должна была высоко держать голову перед женщинами французского двора. Она так и вела себя до того дня, когда, возвращаясь со своими дамами от обедни, вдруг увидела своего брата Сен-Поля верхом на коне, а с ним и Гильома де Бара. Она проскользнула бы скромненько мимо, но брат увидел ее, осадил коня посреди улицы и уставился на нее глазами, как будто она для него значила меньше, чем ничто. Она почувствовала, что колени у нее подкашиваются, и страшно покраснела, но продолжала идти своей дорогой. После такой ужасной встречи она больше не осмеливалась выходить из монастыря.

Разумеется, там она была в безопасности. Сен-Поль ничего не мог поделать против завоевателя Турени и вдобавок союзника своего верховного повелителя, но она чувствовала, что честь ее поругана, и уж не раз подумывала о том, чтобы принять пострижение. Одна девушка уже так и сделала. Жанна много слышала от канонисс про Элоизу французскую: слышала, что у той была своя келья в Фонтевро, рядом с монашескими; что она дрожит от холода при солнце, в самый зной, а по ночам кричит, говорит сама с собой и подвергает себя величайшим строгостям.

Действуя на воображение Жанны, все это превращало любовь ее в пытку. Много, много раз, когда ее высочайший возлюбленный приезжал ее проведать, она со слезами припадала к нему и умоляла снова бросить ее, но чем больше печалилась она, тем тверже шел он к своей цели. Правду сказать, в то время он уже овладел ею и совершенно не понимал ее. Что бы она ни говорила, что бы ни делала, ничто не могло остановить его в намерении обвенчаться с ней и впоследствии короновать ее короной графства Пуату. Это торжество должно было совершиться на праздниках Пятидесятницы как единственное средство все загладить с его стороны.

Даже то, что случилось с ним именно из-за этого по дороге в Пуатье, не могло изменить его решения. И опять-таки он ложно понял Жанну или, может быть, сам слишком зачитывался в собственной душе, чтобы заглядывать еще и в ее пушу.

Они выехали из Ле-Манса за две недели до Троицына дня в сопровождении целого поезда своей свиты — дам и мужчин. Ричард держался, словно юный бог; в глазах его горел повелительный огонек. Жанна, бедная девушка, ехала, точно на виселицу, и она с благодарностью готова была попасть на нее, прежде чем они доехали до цели. Что ж мудреного? Послушайте, что приключилось.

На полдороге между Шательгеро и Пуатье есть песчаная пустыня, покрытая иссохшим можжевельником и дикой сливой, которая каким-то чудом ухитряется уживаться меж оголенных скал, — унылая местность, которая считалась обителью демонов и прочих проклятых духов. Ну, так вот, ехали они себе по этой пустыне, предоставляя своим коням выбирать дорогу меж каменных утесов. Случилось так, что Ричард и Жанна шагов на сорок опередили остальных. Вдруг Жанна глухо вскрикнула и чуть не свалилась с лошади. Она указывала на что-то рукой и отрывисто шептала:

— Смотри!.. Смотри!..

Недалеко от них виднелся прокаженный. Он сидел на выступе скалы и почесывался.

— Поезжай, поезжай вперед, сердце мое! — промолвил Ричард.

Но она вскрикнула:

— Нет, нет! Он уж подходит. Мы должны дождаться!..

Голос ее был полон отчаяния.

Прокаженный приближался, перепрыгивая со скалы на скалу. То был не человек, а ужасная куча язв и лохмотьев, с отвисшей нижней челюстью, вывернутой от болезни. Он стоял как раз посреди дороги, прямо на солнце и, пощипывая свои жалкие глаза, таращил их на веселую дружину. Между тем все уже успели подъехать и окружили его, а он тыкал в них пальцем, именуя каждого — Ричарда, которого он назвал красивым графом, Гастона, Безьера, Овернца, Лиможца, Меркаде. Долго тыкал он в Жанну и наконец голосом, походившим не то на карканье, не то на щелканье (у него не было неба), промычал трижды:

— Помилуй тебя Боже!

— Господь с тобой, братец! — тихо ответила она.

А он все тыкал в нее пальцем и проговорил так, что все слышали:

— Берегись графской шапочки и графского ложа! Как верно то, что тебе придется побывать в том и в другом, так же верно, что ты будешь женой убитого и его убийцы!

Жанна пошатнулась. Ричард поддержал ее.

Убирайся, негодяй! — заорал он. — Не то я не пощажу тебя.

Но прокаженный уже сам бежал вприпрыжку по утесам, подскакивая и размахивая руками, как старый ворон. На таком расстоянии, где он был уже в полной безопасности, он присел на корточки и облокотился на свои голые колени.

Это до того перепугало Жанну, что потом, сидя в трапезной монастыря, где они остановились ночевать, она не могла подавить слез, которые мешали ей видеть, что она кладет в рот: до того ее душила грусть. Она изнемогала от усердной мольбы. Аббат Мило говорит, что по ночам слышно было, как она, рыдая, заклинала Ричарда и Богом, и Христом на кресте, и Марией у креста не обращать любовь в смертоносный нож. Но все напрасно. Он только ласкал, успокаивал ее, удваивал почести и заставлял отдаваться ему. И чем больше отчаивалась она, тем более возрастала его уверенность, что он воздает ей должное.

Весьма обдуманно и с беспримерной щедростью озаботился он устроить ей целый штат и хозяйство как только очутился дома. В числе ее почетных дам были если не королевны, то, по крайней мере, дочери графов, виконтов и кастелланов. Таковы: мадам Сэлла де Вантадорн, мадам Элиса де Монфор, мадам Тибор, мадам Мэнт, мадам Беатриса — все совершенно такие же высокородные, как она сама, а две из них даже бесспорно более красивые. Мадам Сэлла и мадам Элиса были самые очаровательные женщины во всей Аквитании: у Сэллы лицо, как полымем, рделось румянцем, у Элисы оно было ясно и холодно, как вешние воды на вершинах скал. Ричард приставил к Жанне особого канцлера ее личной печати, особого дворецкого для ее личного хозяйства, особого епископа в качестве духовника. Виконт де Вантадорн был ее почетным телохранителем, а Бертран де Борн (как скоро узнаете, натворивший помаленьку много зла на юге) — тот самый Бертран де Борн, поверите ли! — получил прощенье и был пожалован в ее трубадуры.

Бертран явился туда на Двор Любви [36] в Замок Амура, который Ричард устроил в садах за окраиной города Пуатье. Тут-то он получил прощение за свое великое искусство в пении.

Перед этим замком на белом шелковом помосте восседала Жанна в красном платье; на золотистых волосах ее лежал толстый серебряный обруч с листьями и шипами, которые изображали графскую корону. Ричард приказал трубить в серебряные трубы; и его глашатай, поочередно обращаясь на север, на восток и на юг, троекратно возвестил, что «мадам Жанна — самая могущественная и несравненная принцесса, Божией милостью графиня Пуату, герцогиня Аквитании, супруга нашего славного и грозного государя Ричарда, графа и герцога тех же вышеназванных владений».

Сам же Ричард, роскошно разодетый в блио [37] из белого бархата с золотой оторочкой, с пурпуровой мантией на одно плечо, вел тенцон с главными трубадурами Лангедока. Он воспевал Жанну как «прелестнейшую даму в мире, не сравнимую ни с кем со времен мадам Дидоны Карфагенской и мадам Клеопатры, императрицы Вавилонской». Некоторые из присутствующих подумали при этом, что сравнения выбраны не особенно удачно.