Ричард Львиное Сердце - Морис Юлет

Морис ЮЛЕТ

РИЧАРД ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ

ВСТУПЛЕНИЕ

ЧТО ГОВОРИТ АББАТ МИЛО ПО ВСЕМУ СВЕТУ ПО ПРИРОДЕ ЛЕОПАРДА

Мне нравится описание леопардов, сделанное этим почтенным человеком [1], и, по мне, оно может пригодиться нам гораздо больше, чем вы думаете. Мило был картезианец [2], настоятель монастыря Сосновской Божьей Матери близ Пуатье. Он отличался тем, что по гроб жизни был другом такого человека, который дружил лишь с весьма немногими. Про него можно сказать наверно, что вообще он знал о леопардах столько же, сколько и всякий другой в его время и в его стране, но личные его познания были более основательны.

"У вас в книгах, — говорит он, — пишется, что Леопард — отпрыск Львицы и Парда; и, если допустить, что реалисты[3] хоть сколько-нибудь правы, то уже самое его название устанавливает этот факт. Но мне кажется, что его скорее следовало бы назвать Леолуп, то есть рожденный волчицей от льва, ибо в нем живут два естества, две породы. Такова природа леопарда: это — пятнистый зверь, в котором живут две души, — одна мрачная, другая светлая. Он сам черен и золотист, увертлив и силен — словом, кошка и собака. Голод гонит собаку на охоту: и с леопардом то же. Страсть подстрекает кошку: и с леопардом то же. Кошка самостоятельна, и леопард тоже. Собака еще повинуется малейшему кивку человека: леопард точно также может повиноваться человеку. У леопарда такая же мягкая шерсть, как у кошки. Ему тоже нравится, чтобы его гладили, но, при случае, он, как и кошка, способен оцарапать своего друга. Теперь еще вот что. Его неустрашимость, опять-таки, чисто собачья: он не знает страха идет прямо к цели, и его от нее не отвлечь, но он злопамятен. Благодаря своим кошачьим свойствам, он осторожен и предусмотрителен, падок на лукавство и измену, не слушается советов и держится своего мнения. Словом, леопард — животное своенравное".

Это любопытно и, пожалуй, верно. Но смотрите, что он говорит дальше:

"Я знал человека: то был мой дорогой господин, великий король. Он к гербу Англии прибавил леопардов. Это было ему более к лицу, чем его отцу: он сам больше походил на это изображение. О нем-то я и собираюсь начать свое повествование — о том великом муже, в котором боролись два разных естества, как в двух совершенно разных людях, и о котором спорили две различные судьбы. Ему пели хвалебные гимны и его же презирали, его ненавидели и любили; он сам являлся то расточителем, то скрягой, то королем, то нищим, то рабом, то свободным, то богом, то простым смертным. О нем-то — о короле Ричарде «Да и Нет» [4], которого так прозвали (а потом перестали прозывать) — и пойдет моя речь".

Так-то издалека, с большим мудрствованием и с немалым разглагольствованием, Мило начинает плести канву своего рассказа. Как видите, он подвержен слабостям своего возраста и потому считает долгом «начинать с начала». Не таков наш обычай. Позади нас немало времени, мы сознаем, что свет богат жизнью, и можем поручиться, что уже много переварено нами. Мило, конечно, имеет свои заслуги, как всякий правдивый летописец. Он хорош сам по себе, да и недурная приправа к тому, чем вас, читатель, будут потчевать. Впрочем, так как мы имеем дело с королем Ричардом, то можете запускать руку в сумку аббата лишь за десертом, а обед предоставьте уж приготовить мне.

КНИГА I

ДА!

Глава I

О ГРАФЕ РИЧАРДЕ И О НОЧНЫХ ОГНЯХ

Я намерен рассказать, как Ричард, граф Пуату, мчался напролет целую душную ночь, чтобы повидаться с Жанной Сен-Полъ в последний раз. Это свидание было назначено самой леди; он же ехал в своем самом горячем Нет, не заботясь о том, будет ли то в первый или последний раз — лишь бы только опять ее узреть. Для отпущения якобы грехов своего господина, в сущности же, как он сам думал, чтобы рассчитаться с собственными грешками, ему сопутствовал аббат Мило — если можно назвать спутником человека, который отстает от своего доброго товарища в кромешной тьме ярдов на сто.

Их путь был далек, и лежал он через долину святого Андрея, самую мрачную часть нормандских болот. Путники ехали со скоростью Ричарда — отчаянным галопом; а цель (опять-таки Ричардова), дрожащая точка, ясно мерцала вдалеке. Граф Ричард знал, что эта точка — факел Жанны, и не видел никакой другой искорки; но Мило, которому мало было дела до дамы, скорее обращал внимание на мелькавший порой огонек, озарявший северное небо.

В ту ночь природа не зажигала вовсе своих светильников и ни единым звуком не заявляла о себе — ни криком ночной птицы, ни шорохом испуганного зверя. Не было ни ветра, ни дождя, ни росы — ничего, кроме духоты, мрака и угнетающего зноя. Высоко над песчаным гребнем, где находилось место позорной смерти — Могила Утопленников, — одинокий факел бросал постоянный свет; и там же, впереди, к северу, на горизонте виднелась полоска трепетавшего пламени.

— Господи, помилуй несчастных! — проговорил граф Ричард, пришпоривая своего коня.

— Господи, помилуй меня грешного! — проговорил запыхавшийся аббат. — Все кишки мои растрясло.

Наконец они прошли каменистый брод, добрались до сосен и поехали вверх по тропинке, залитой светом, струившимся из Темной Башни.

В довершение всего, путники увидели владелицу замка с факелом, который она держала над головой. Они натянули поводья. Она не шевельнулась. Ее лицо было бледно, как луна; ее распущенные волосы отливали светом, словно на них был надет золотой убор. В ночной темноте она ярко выделялась своей белой одеждой и казалась выше ростом, чем была или могла быть на самом деле. То была Жанна Сен-Поль, Жанна Чудный Пояс, как звали ее друзья и возлюбленные. А для нее вот уже около двух лет весь свет заключался в нем одном — в самом румяном, в самом высоком и самом холодном из всех анжуйцев.

Сдержанность встречи влюбленных была любопытнее самого дела: один ехал так долго, другая так долго ждала; а ни один, по-видимому, не спешил к конечной цели своих стремлений!

Граф все еще восседал на своем коне, и смертельно уставший аббат считал своим долгом подражать ему. Девушка все еще стояла на воротах, высоко держа свой светильник, из которого капала смола.

— Ну, дитя! — воскликнул граф. — Как твои дела? Его голос дрогнул, дрогнул и он сам. Она взглянула на него, медля с ответом, хотя по руке ее, приложенной к груди, видно было, что эта грудь порывисто то опускалась, то подымалась.

— Видишь там огни? — промолвила Жанна. — Они пылают уже шесть ночей.

Он тоже посмотрел на них сквозь сосновую рощу. Широкими длинными языками стремились вверх по небу огни, то дрожа и замирая, то снова принимаясь дружно, забирая все больше пространства, вскидывая вверх свое пламя, струясь и переливаясь, как огненный поток.

— Король, вероятно, в Лювье, — заметил Ричард, усмехнувшись. — Ну, что ж? Он нам посветит, когда мы будем ложиться спать. Клянусь честью, все это мне надоело! Впусти же меня!

Жанна отошла в сторону, и он молодцевато въехал во двор замка. Проезжая мимо Жанны, он нагнулся и потрепал ее по щеке. Она только быстро вскинула на него глазами и впустила в ворота аббата, который отвесил ей вежливый поклон, ведя лошадь под уздцы. Девушка заперла за ними ворота и задвинула крепкими засовами. Слуги толпой бежали взять коней и прислуживать. Граф Евстахий, браг Жанны, привстал на медвежьей шкуре, на которой спал, вздохнул, зевая, и опустился на колени перед Ричардом; тот поцеловал его. Жанна стояла поодаль, по-видимому, владея собой; но она чувствовала, что за ней наблюдают. В самом деле, в пылу приветствий аббат Мило все-таки нашел возможность во все глаза разглядывать эту гордую красавицу,

Он пристально наблюдал за ней и оставил нам ее портрет в самых подробных чертах со всем тщанием того времени и современных ему нравов. С большим искусством изображает он ее по частям. Так, например, он говорит, что глаза у нее были синие, как ирис, но влажно-серого оттенка, окаймленные черным ободком с желтизной, так что производили, в общем, впечатление ярко-зеленых. Словно выточенный рот ее был необыкновенного темно-алого цвета и очень ровной окраски:

«Настоящая земляника самого темного цвета», — замечает аббат Мило. Верхняя губа вздернулась в недовольную складку: Жанна имела основание быть недовольной вследствие такого рассматривания в микроскоп. Волосы ее такого же цвета, как шелк-сырец; брови расположены довольно высоко над глазами; овал лица изящный; руки и ноги — длинные, нервные, «хорошо служащие свою службу», и т. д.

Все это мало помогает, чтобы составить себе ясное понятие: слишком уж подробно! Но аббат разглядел, что Жанна была очень высока и почти худа, если не считать ее пышной груди, — слишком пышной (говорит он) для Дианы, на которую, впрочем, Жанна была похожа. Она была стройна, как березка; когда она шла, казалось, что юбки ее обвиваются вокруг ее ног. Своей молчаливостью она производила впечатление, как будто бы смотрит не то с удивлением, не то с недоверчивостью. «Лицом уподобляясь Юноне (восклицает аббат), она была сложена, как Геба, а ростом — как Деметра. С большинством людей мрачная, молчаливая, и только с одним обворожительио-живая, она казалась наблюдающей, а в действительности была лишь робка. Она казалась холодной и вполне пламенела. Я довольно скоро понял, что с ней происходило на самом деле: в ней боролись надежда и сомнение; отсюда ее молчаливость. Я угадал, что под ее наружной корой сдержанности кипит любовь, как вино. Но, благодаря ее гордой, смелой наружности, я не скоро познал ей цену. Прости мне, Господи! Я думал, что она холодна, как лед!»