Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приехав в Париж, Татьяна посетила Лувр и восхитилась красотой греческой скульптуры. «Это останется навсегда»[1453], – записала она в своем дневнике 1894 года. Татьяна Львовна уверена: теперешние художники, пишущие умышленно «без рисунка и перспективы, сгинут с лица земли, потому что нельзя игнорировать то, что до них сделано, и возвращаться к примитивности»[1454].
Затем художница сходила на выставку-продажу картин и возмутилась увиденным: «Но что за картины! Все это безумное, бессмысленное искание чего-нибудь нового, и только два-три пейзажа немного передают природу, а остальные – лубочные, скверные картины: ярко-зеленые деревья, обведенные широким черным контуром, невероятно синее небо и красные крыши. А лица! Это невероятно! Меня это возмущает, смущает, поражает, приводит в недоумение. Я смотрю во все глаза, думаю во все мозги, стараюсь что-нибудь найти, понять, но ничего, ничего. Конец миру пришел»[1455]. По мнению Татьяны Толстой, для современных художников центр переместился с поиска смысла жизни на искание чего-либо нового.
Через несколько дней Татьяна Львовна побывала на выставке «символистов, импрессионистов и неоимпрессионистов» (в последнем случае она имела в виду пуантилистов). Посмотрела в галерее Дюран-Рюэля[1456] картины К. Писсарро, Э. Мане, К. Моне, О. Ренуара, А. Сислея и других авторов. Однако мнение русской посетительницы не изменилось. «Первая выставка Камиля Писсарро еще понятная, хотя рисунка нет, содержания нет и колорит самый невероятный», – пометила она в дневнике. После выставки Писсарро отправилась на символистов. «Долго смотрела, не расспрашивая никого и стараясь сама догадаться, в чем дело, но это свыше человеческого соображения». О персональной выставке «неоимпрессиониста» Татьяна Львовна высказалась, не назвав имени художника, довольно жестко: «Бессмыслица тоже такая же, если не большая»[1457].
Обширную выдержку из дневника старшей дочери о посещении нескольких парижских выставок Лев Толстой поместил в Х главу своего эстетического трактата «Что такое искусство?», опубликованного на рубеже 1897–1898 годов. Впечатления дочери подтвердили его представления о современном искусстве[1458]: оно не способствует объединению людей. «Настоящее произведение искусства, – писал он, – делает то, что в сознании воспринимающего уничтожается разделение между ним и художником, и не только между ним и художником, но и между ним и всеми людьми, которые воспринимают то же произведение искусства. В этом-то освобождении личности от своего отделения от других людей, от своего одиночества, в этом-то слиянии личности с другими и заключается главная привлекательная сила и свойство искусства»[1459].
Художник, по Толстому, «заражает» своего читателя, зрителя или слушателя тем чувством, которое пережил сам. Толстому принадлежит замечательная многосоставная мысль: «Для того чтобы человек мог произвести истинный предмет искусства, нужно много условий. Нужно, чтобы человек этот стоял на уровне высшего для своего времени миросозерцания, чтобы он пережил чувство и имел желание и возможность передать его и при этом еще имел талантливость к какому-либо роду искусств»[1460].
У Толстого был религиозный взгляд на искусство. «Под религиозными взглядами, – писал он, – я разумею ответ на основной и самый важный для человека вопрос: каков смысл той жизни, которую должен прожить человек»[1461].
Содержание, о котором неустанно говорила Татьяна Львовна, появляется – согласно Толстому – в работе художника, который находится «на уровне высшего для своего времени миросозерцания». Это высшее миросозерцание имело для нее религиозно-духовную сущность. Новое же качество художественной формы, ее возрастающую – внутреннюю – напряженность в импрессионистских и постимпрессионистских картинах Татьяна Толстая не уловила. Глубинная причина этого, по-видимому, заключалась в том, что ей изначально были чужды какие-либо проявления западного индивидуализма.
Перед нами, несомненно, свидетельство культурного диалога. «В искусстве импрессионистов, – пишет М. Ю. Герман, – с особой остротой реализовалось важнейшее качество, отличающее европейское (особенно французское) искусство от русского: поиск и реализация истины, но не морали, что способствует сохранению эстетической функции искусства и оставляет нравственные оценки зрителю, вольному искать в картине или новелле назидательные выводы»[1462]. По мнению современного искусствоведа, принципиальное завоевание импрессионизма заключается в утверждении автономной ценности искусства. Подобное понимание цели, предназначения искусства импрессионистами было чуждо Толстым – отцу и дочери.
Сама Татьяна Львовна в 1880–1910-е годы писала автопортреты, рисовала своих родителей, братьев и сестер, мужа и дочь, друзей и знакомых Толстых: художников, писателей, музыкантов (Н. Н. Ге, И. Е. Репина, Л. О. Пастернака, И. С. Тургенева, А. А. Фета, С. И. Танеева), а также яснополянских крестьян. Ряд ее живописных работ крестьянского цикла, по мнению искусствоведа нашего времени, «отличает колористическое решение. Яркие цветовые соотношения крестьянской одежды: красные сарафаны и юбки, холщовые рубашки с пестрой вышивкой, разноцветные фартуки, бусы и платки, загорелые, обветренные лица с жизненной достоверностью передают типы тульских крестьянок»[1463].
Татьяна Львовна создала около трех десятков графических портретов Л. Н. Толстого, представляющих минуты его отдыха и круг его разнообразных занятий. Одна из самых известных ее работ – карандашный портрет «Толстой за работой», датированный 10 марта 1910 года.
Прошли годы, и Татьяна Львовна стала жить в Париже (как не вспомнить ее прежнее восклицание: «Нет, не дай Бог жить в Париже»!) и вернулась к своим размышлениям:
«Иногда мне приходят следующие мысли: стоит ли теперь учить живописи? Что выражает теперь художник? Обнаженную женщину? Букет цветов? Уродливый портрет? Зачем все это?
Прежде, когда была религия, человек приносил в дар Богу все то, что было в его душе самого высокого, чистого, лучшего.
Музыка, архитектура и живопись жили только в церквах, как жертвоприношение. А какой теперь Бог у большинства людей?
На днях я ездила в Невер на лекцию. Приехала туда в 4 часа дня. Взяла комнату в Hotel de la Paix против вокзала, разложилась и пошла купить кое-что, чтобы сварить себе к обеду.
Так как я слышала, что в Неверском монастыре можно видеть „Блаженную Бернадетту“, которая будто бы открыла Лурд[1464], то я пошла навестить этот монастырь. Двое, у которых я спрашивала дорогу, сначала переспросили: „Quel couvent? Quelle chapelle?“[1465] – а потом, усмехнувшись, ответили: „Oh, celle-la“[1466]. И указали дорогу». И она нашла часовню, увидела красивое и спокойное лицо «совершенно» неразложившейся блаженной Бернадетты.
Все в