Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Геббельс так отреагировал на празднования в Лондоне: «Захват Туниса и Бизерты… раздут англичанами до размеров сенсационного события… Лондон опьянен победой». Однако, признался Геббельс, «мы действительно переживаем сейчас своего рода второй Сталинград»[1644].

На борту «Королевы Марии» каждую новость отмечали за долгими обедами и еще более долгими вечерними трапезами; после ужина обычно играли в безик и покер. (Бивербрук и Гарриман заранее договорились о том, что не будут пользоваться тем, что Черчилль не слишком хорошо играет в покер.) Победа в Африке внушила чувство, которое союзники утратили с событий в Пёрл-Харборе: уверенность[1645].

Во время путешествия через Атлантику высокопоставленные лица проводили время за разговорами, точнее, они слушали, поскольку говорил Черчилль. Он вновь неодобрительно высказывался в отношении стратегии в светлое время суток военно-воздушных сил Соединенных Штатов; незначительные успехи в уничтожение немецких промышленных объектов достигаются слишком дорогой ценой. Черчилль сообщил Гарриману, что собирается высказать свое недовольство Рузвельту. Гарриман предупредил, что если Черчилль собирается умалить успехи американцев в Европе, то это самый верный способ заставить Объединенный комитет начальников штабов США направить бомбардировщики В-17s на Тихоокеанский театр военных действий. В этом вопросе Черчилль решил положиться на Гарримана. Во время одного из монологов на борту корабля Черчилль положил руку на колено Бивербруку и мягко сказал: «Больше ни слова». Позже Бивербрук сказал Гарриману, что никто не мог вставить даже слова, «поскольку все время говорил премьер-министр». Однако Бивербрук все-таки сумел произнести «тираду против поляков», когда Черчилль сообщил о телеграмме от Сталина, содержавшей резкую критику в адрес правительства Великобритании за то, что позволило лондонским полякам проводить «антисоветскую клеветническую кампанию». Бивербрук – имевший, по мнению Гарримана, весьма наивные представления о личности Сталина, – выступил в поддержку советского лидера. Черчилль поддержал одновременно и Сталина, и поляков, однако эта двойственная позиция не могла привести ни к чему хорошему. Заговорили о Бирме. Черчилль был недоволен отсутствием успехов, хотя они с Уэйвеллом сошлись во мнении относительно того, что Бирма – это малярийное болото, абсолютно не пригодное для ведения современной войны. Быстрое наступление британцев в западной бирманской провинции Аракан завершилось неудачей и могло бы закончиться полной катастрофой, если бы генерал Уильям (Билли) Слим не приказал отступить. Черчилль обвинил в неудаче Уэйвелла. Уэйвелл, в свою очередь, порядком уставший от того, что Черчилль никак не может поверить в его способности, пригрозил подать в отставку. Он этого не сделал, но только после того, как Брук объяснил ему, что, если бы он, Брук, подавал в отставку каждый раз, когда Черчилль несправедливо его в чем-то упрекал, ему бы пришлось делать это «по меньшей мере раз в день». В дневнике Брук написал, что будущие совещания в Вашингтоне «будут сопряжены с многочасовыми переговорами и трудной работой, которую необходимо проделать, чтобы попытаться убедить [американцев] в том, что сначала необходимо разбить Германию… они будут делать вид, что понимают… и будут продолжать, как это делают сейчас, направлять большую часть сил в попытке нанести поражение Японии!». О бесконечно долгих встречах Брук написал: «Мне тошно от одной мысли о них»[1646].

За пять дней до отъезда в Нью-Йорк во время испытаний спасательных шлюпок Черчилль сказал Гарриману, что приказал установить пулемет 50-го калибра на шлюпке, предназначенной для высокопоставленных лиц. «Меня не захватят в плен, – сказал он Гарриману, – самая славная смерть – погибнуть, вступив в схватку с врагом». Гарриман, который помрачнел от одной мысли, что дело может дойти до использования шлюпок, напомнил Черчиллю о том, что выпущенная немцами торпеда не сможет потопить корабль «Королева Мария». «Что ж, – ответил Черчилль, – но ведь они могут выпустить в нас две». Громкие слова старого вояки, любившего славные сражения. Из более 6 тысяч солдат на борту, союзников и оси, на самом деле очень немногим довелось убить врага. У Черчилля был такой опыт; он убил несколько врагов. Он любил сражения, но ненавидел бессмысленные битвы, которые стоили солдатам жизни. Это в равной степени относилось к Маршаллу и Рузвельту. Однако чувства американцев сформировались под воздействием государственной политики и Священного Писания, которому они следовали, будучи благочестивыми христианами. В отличие от них, чувства Черчилля сформировались под влиянием кровопролитий на полях сражений, в Судане и Индии в прошлом веке, в Бельгии в 1916 году и в Лондоне в 1940 году. Помимо того, в отличие от американских военачальников, он мог более четко представить, какое начнется кровопролитие, если американские солдаты высадятся на побережье Франции в недостаточном количестве и плохо подготовленными. В следующие месяцы противоречие между его богатой фантазией и пылким желанием уничтожить немцев наложили отпечаток на него и на весь альянс[1647].

Черчилль любил торжественные процессии так же сильно, как славные сражения. Он предложил Гарриману, к этому его подтолкнул Бивербрук, сойти с «Королевы Марии» в Бэттери-парке[1648] и неожиданно для всех проехаться на автомобиле по улицам Манхэттена.

Черчилль не сомневался, что спонтанная поездка в свете событий в Северной Африке будет встречена местными жителями с восторгом. Гарриман убедил премьер-министра, насколько опасной может оказаться эта авантюра: их могут подстерегать итальянские и ирландские радикалы, не говоря уже о немецких шпионах. Черчилль неохотно отказался от этой идеи. Они высадились на Стейтен-Айленде, где его ожидал президентский поезд, в хвосте которого находился личный вагон Рузвельта Ferdinand Magellan («Фердинанд Магеллан»). Гарри Гопкинс, находившийся в поезде, готовился к встрече с другом[1649].

По пути в Вашингтон им подали обед: в меню среди прочего значился «небольшой стейк». Все, без исключения, британцы выбрали «небольшой стейк», который оказался таким огромным, что никто не смог доесть свою порцию. «Это был примерно недельный мясной рацион, – позже написал Исмей. – Мы от такого отвыкли». 11 мая, ближе к вечеру, Черчилль с Рузвельтом пили коктейли в Овальном кабинете Белого дома. На следующий день сэр Джон Андерсон узнал, что американское правительство полностью контролирует месторождение урана в Канаде. Американцы исключили британцев из «Проекта Манхэттен». С президентом действительно предстояло обсудить очень многое[1650].

13 мая Черчилль получил сообщение от Александера: «Сэр, считаю своим догом сообщить, что Тунисская кампания завершена… Мы владеем побережьем Северной Африки». Арним был взят в плен у мыса Бон вместе с 150 тысячами военнопленных, в том числе двенадцать генералов и 110 тысяч немецких солдат. New York Times сообщила, что, когда немецкий генерал подошел к Бернарду Фрейбергу и спросил об условиях заключения мира, новозеландский командующий ответил: «Безоговорочная капитуляция». Британские танки с восседавшими на них ликующими пехотинцами разъезжали по дорогам вдоль побережья у мыса Бон. После каждого выстрела танковой пушки из кустарниковых зарослей и маковых полей поднимались итальянцы и немцы с поднятыми руками. Это напоминало охоту на куропаток; для союзников охота оказалась удачной. Французы, потерпевшие поражение в 1940 году, взяли в плен 25 тысяч солдат оси, американцы – почти 38 тысяч, из них 34 тысячи были немцами. С ноября в Северной Африке в общей сложности было взято в плен 400 тысяч солдат оси. Победа досталась британским 8-й и 1-й армиям, потери которых составили 35 тысяч человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Американцы потеряли 18 тысяч человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести[1651].