Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Этой длинной, витиеватой фразой Черчилль хотел сказать Сталину, что весной 1943 года в Англии было на одну американскую дивизию меньше, чем во время его визита в Советский Союз в августе прошлого года. Несмотря на обещание отправить в Британию к 31 декабря двадцать семь дивизий и 938 тысяч солдат, американцы прислали всего одну дивизию, хотя у них было восемь месяцев на то, чтобы выполнить обещание. Черчилль сказал Сталину, что он ни в коей мере не хочет умалить усилия, прилагаемые американцами, хотя именно это и сделал. Он отметил, что для проведения операций в Северной Африке, на Тихом океане и в Индии и для осуществления поставок в Россию Великобритании придется «до крайности» урезать свой импорт. Так оно и было, но Черчилль, из уважения к Рузвельту, обошел молчанием очевидный факт. Если бы американцы не использовали столько судов для осуществления поставок Дугласу Макартуру, они имели бы в своем распоряжении больше ресурсов для обеспечения стратегии «в первую очередь Европа». И наконец, сказал Черчилль Сталину, если Германия ослабнет, Великобритания будет рассматривать возможность высадки на Европейском континенте, но если Германия не ослабнет, «преждевременное наступление войск, уступающих [противнику] во всех отношениях, приведет только к кровавому поражению… и величайшему триумфу врага»[1612].

Однако ослабить Германию могла только Красная армия. Именно это имел в виду Рузвельт, когда написал Сталину: «Мы надеемся, что успехи Вашей героической армии, вдохновляющей нас, будут продолжаться и впредь». Сталина абсолютно не устраивали объяснения Рузвельта и Черчилля. В телеграмме от 15 марта он повторил свое требование: «Нам особенно важно, чтобы удар с Запада больше не откладывался, чтобы этот удар был нанесен весной или в начале лета». Он написал, что ознакомился с «аргументами, характеризующими трудности англоамериканских операций в Европе. Я признаю эти трудности. И тем не менее я считаю нужным со всей настойчивостью предупредить, с точки зрения интересов нашего общего дела, о серьезной опасности дальнейшего промедления с открытием второго фронта во Франции. Поэтому неопределенность Ваших заявлений относительно намеченного англоамериканского наступления по ту сторону Канала вызывает у меня тревогу, о которой я не могу умолчать»[1613].

К середине апреля, спустя месяц после того, как Сталин высказал озабоченность действиями союзников, ослабла угроза в Северной Африке и, похоже, ослабла угроза контратаки оси в Тунисе. Тем не менее в Великобритании все, от короля Георга до булочников и кондитеров, давно уже перестали доверять кажущемуся благополучию. К середине апреля погода в Великобритании начала улучшаться, но безоблачное небо всегда вызывало тревогу, поскольку было большинством соблазном для люфтваффе. Зазеленели немногие клумбы, уцелевшие после бомбежек; на полях для регби в Гайд-парке американские солдаты играли в бейсбол (иногда у них происходили стычки с британскими солдатами, которые хотели использовать поле по назначению). Овцы в Гайд-парке овцы мирно пощипывали травку; железную ограду вокруг парка переплавили на танки и бомбы. Одной из зенитных батарей в Гайд-парке командовала Мэри Черчилль, сержант Вспомогательной территориальной службы (однажды она вмешалась в спор между британцами и янки, кому играть на регбийном поле). Весна входила в свои права. Но британцы не знали, какая их ожидает погода, поскольку правительство запретило передавать сводки погоды[1614].

Как всегда, причина была в немецких самолетах. «Лондонская общественность опасается, что однажды ночью опять разразится немецкий воздушный блицкриг, – написал Геббельс. – Боже, как бы я хотел, чтобы мы были в состоянии это сделать!» Теперь Королевские военно-воздушные силы регулярно бомбили долину Рура и Берлин, и удары от раза к разу становились все более мощными. Весь апрель Черчилль информировал Сталина о бомбардировке Берлина и Гамбурга; сначала за ночь сбросили 700 тонн бомб, затем 800 тонн и, наконец, 1050 тонн – «Берлин такого еще не испытывал», – отметил Черчилль. Некоторые священнослужители англиканской церкви возражали против «откровенно ликующей манеры, в которой пресса восторженно писала о тоннаже бомб, сброшенных на немецкие города». Но рядовые британцы, написала Молли Пэнтер-Доунес, относились к бомбардировкам Королевских военно-воздушных сил как «к неприятной работе, которую необходимо выполнять». Британцы, «прошедшие через ад» во время блица, не слишком сочувствовали немцам. Немецкая пропаганда называла налеты «наводящими ужас бомбардировками». Такими они и были. И они были необходимы; Черчиллю больше нечего было предложить Сталину[1615].

В середине апреля военный кабинет издал декрет, согласно которому с Пасхального воскресенья церкви в Великобритании опять могли звоном колоколов созывать прихожан на воскресную службу. После невероятно абсурдных дебатов в палате общин было принято решение, что церковные колокола больше не будут использоваться в целях оповещения в случае вторжения. Когда один из членов парламента спросил Черчилля, какая система оповещения будет использоваться вместо колоколов, премьер-министр ответил: «Что касается меня, то я не могу отделаться от мысли, что известие о таком серьезном событии, как вторжение, обязательно просочится наружу». Остин Гопкинсон возразил: «Как новости могут просочиться наружу, если распространение тревоги и уныния считается преступлением?» На что Черчилль ответил: «Реальное изложение фактов, особенно с благими намерениями, не подпадает под данный запрет». Собор Святого Павла вновь обрел голос, и лондонцы услышали безукоризненное исполнение Stedman Cinques Альфреда Пека и его тринадцати помощников, три года оттачивавших мастерство на колоколах с обмотанными языками. Колокольный звон разносился над зеленеющими лугами и вспаханными полями, предвещая возврат к «блестящей изоляции» от (большинства) европейских бед, которой британцы наслаждались почти девятьсот лет, пока в 1940 году в небе не появились самолеты люфтваффе. Не было никакой необходимости в запрете звона колоколов; британцы узнали бы о вражеском вторжении, включив радио или открыв дверь и бросив взгляд в небо. Однако колокола связывали черчиллевских йоменов – и Черчилля – с прошлым Англии. И то, что колокола опять звонили, только усилило эту связь[1616].

В течение нескольких дней Черчиллю доложили о трех событиях, которые вновь заставили всерьез задуматься о безопасности Великобритании, межсоюзнических отношениях, открытии второго фронта и возможности возобновления блица с использованием нового чудовищного оружия. Первое шокирующее известие пришло 13 апреля, когда Черчилль впервые был поставлен в известность о том, что начальники штабов договорились о переброске всех доступных десантных средств из Великобритании в Северную Африку для обеспечения «Хаски». Кроме того, суда должны были находиться в состояние готовности, чтобы при любой благоприятной возможности ими можно было воспользоваться для высадки на материковую часть Италии. Черчилль всегда активно выступал за то, чтобы использовать любую удобную возможность, но до этого момента ему не было известно, что из-за нехватки десантных судов предстоит сделать выбор в пользу одного из вариантов: задействовать их на Сицилии или в операции «Кузнечный молот» (англ. Sledgehammer) – маломасштабный удар по Франции. Черчилль испытал эмоциональное потрясение, хотя ему было известно о нехватке десантных судов; уже почти год назад стало ясно, что операция «Факел» отодвинула на середину 1944 года операцию «Раундап» (крупномасштабное вторжение). Несмотря на это, Черчилль и Рузвельт давали Сталину обещания, которые не могли выполнить. Последние новости о десантных судах окончательно убедили союзников в том, что данное Сталину слово сдержать не удастся. В тот вечер за ужином с Бруком – «начался бурно, но потом протекал в мирной обстановке» – Черчилль согласился на предложение. Он сообщил военному кабинету, что операция «Кузнечный молот» (и, если потребуется, «Раундап») не будет проводиться в этом году, но не сообщил об этом Сталину[1617].