Соната единорогов - Питер Бигл

Старуха взглянула на нее со снисходительным удивлением.

— Ну разумеется, Фина. То место, где Рикардо, твой дедушка, где он ожидает меня, откуда следит за нами, конечно, я верю в него. Как же иначе?

— Ну, я на самом деле не о небесах или рае говорила, — сказала Джой. — Не совсем о них.

Абуэлита хмыкнула, ласково и загадочно.

— Да и я тоже. Уж я-то твоего дедушку знала, — она повнимательнее вгляделась в лицо Джой. — Фина, в моем возрасте я могу поверить во что захочу и буду верить столько, сколько захочу. Так что, наверное, да, наверное, я могла бы поверить в какой-то другой мир, а то и во множество их, как знать? А почему ты спрашиваешь?

Джой набрала полную грудь воздуха и короткими попыхиваниями выдохнула его.

— Потому что я… потому что… не знаю, Абуэлита. Забудь об этом.

Ее бабушка остановилась.

— Что, Фина, что? — она положила на запястье Джой короткопалую, на удивление сильную ладонь.

— Gatita, pajarita, в чем дело? Рассказывай.

— Дело в том, — сказала Джой. Она опять глубоко вздохнула. И почему-то перейдя на английский, затараторила. — Дело в том, что другой мир, другое место, называй как хочешь, действительно существует, и я там побывала. Там есть сатиры, фениксы, двухголовые змеи, там есть единороги, Абуэлита, только они называют себя Древнейшими, и они создают музыку, она исходит от них и не похожа ни на что, о чем я тебе когда-либо рассказывала. И есть еще существа, которые живут в воде, там можно пробыть долгое время, я и пробыла, а здесь никто даже не заметит, что тебя нет. Мне это не приснилось, Абуэлита, я ничего не выдумываю, правда-правда. Этот мир называется Шейрой и я была там.

Абуэлита, словно бы шутливо сдаваясь, подняла обе руки.

— Socorro, despacio, медленней, медленней, Фина. Я старая женщина, я не могу слушать с такой скоростью, с какой ты говоришь, — она засмеялась, но глаза ее оставались спокойными и серьезными. — Расскажи мне все, Фина. Медленно. И по-испански.

В этот день они обошли парк на много раз больше обычного, чего ни одна из них не заметила. Последний круг совершался в молчании, внезапно нарушенном голосом, звавшим: «Миссис Ривера! Миссис Ривера!». Джой обернулась и увидела, что через поле для гольфа к ним спешит одна из служительниц «Серебристых сосен».

— Mierda! — сказала Абуэлита. — У меня же сегодня осмотр, а я и забыла. Им всегда так не терпится выяснить, сколько времени я еще буду занимать тут кровать.

Она помахала служительнице и, повернувшись к Джой, нежно взяла ее лицо в ладони.

— Послушай, Фина, мне нужно обдумать то, что ты рассказала. Просто немножко подумать, понимаешь? — Джой кивнула. Абуэлита продолжала: — В этом месте, в Шейре, ты там нигде Abuelo Рикардо не видела? Нет. Ну, ладно.

Она еще раз помахала рукой и крикнула:

— Мы идем, Senorita Эшли! Не надо так бегать, заработаете сердечный приступ, а свалят все на меня!

Шли дни. Джой ходила в школу, общалась, относительно мирно, с родителями, когда те бывали дома, то и дело ссорилась со Скоттом, от случая к случаю ночевала в доме Би-Би Хуанг, несколько вечеров в неделю проводила, помогая по хозяйству, в «Музыке Папаса» и обзавелась привычкой вглядываться в глаза уличных музыкантов, бездомных бродяг и пошатывающихся, полусумасшедших нищих, каковых, согласно постановлению городского совета, в Вудмонте не существовало. Ни одного Древнейшего она так больше и не повстречала, но поисков не прекращала.

Индиго не вернулся. Джон Папас, шаркая, бродил по магазину, непривычно раздражительный, часто удаляясь в свой кабинетик для телефонных переговоров, как правило, длительных и ведшихся всегда по-гречески. Нередко он прерывал обычную работу Джой, чтобы дать ей импровизированный урок музыки, постоянно повторяя: «Пиши, пиши, нужно записать то, что ты слышала там, в том месте. Что толку слышать, если записать не умеешь?». Джой старалась, как только могла, не забывать о трезвучиях и обиходных ладах, децимах, малых септимах и квинтах, однако слова, цифры да и сами фортепьянные клавиши, казалось, имели столь далекое отношение к воздуху, которым она дышала на Шейре, что у нее часто опускались руки и она вылетала из магазина, хлопая дверью так, что дребезжали старые стекла витрины. Но на следующий день возвращалась. Больше пойти ей было некуда.

И еще она боялась попытаться вновь побывать на Шейре. Дни проходили, Индиго не появлялся, и Джон Папас все чаще возвращался к одному и тому же разговору:

— Ты когда-нибудь думала попытаться еще раз найти это место, Границу? Просто, ну знаешь, — просто попытаться?

Джой кивала, отворачиваясь от нотных альбомов, которые расставляла по полкам.

— Все время. Практически, каждую минуту.

Джон Папас отводил взгляд и, закрепляя колок на шейке гитары, бормотал:

— Так, может, стоит попробовать. Вреда-то никому не будет.

— Мне, — отвечал Джой. — Мне будет. Я каждый день дважды прохожу тот угол, и всякий раз думаю: «Хорошо, сегодня, на этот раз я точно пройду квартал, половину квартала, и попаду в Шейру, в Шейру и в музыку, и увижу Древнейших, всех, прямо сейчас, прямо сейчас». И ничего не предпринимаю. Потому что — что со мной будет, если я пройду до конца улицы, и ничего не найду? Ни музыки, ни Границы, ни Шейры, ничего? Я этого не вынесу мистер Папас. Лучше уж ничего не знать, понимаете?

Она не плакала, но собственные глаза казались ей вставленными в орбиты холодными, тяжелым камнями.

— Да, — говорил Джон Папас. Голос его звучал глухо, невыразительно, но руку он с плеча Джой не снимал. — Да, я знаю, Джозефина Ангелина Ривера. Только жизнь вся и состоит из того, чтобы пойти и попробовать. Поверь мне. Это я тоже знаю.

И через минуту смущенно добавлял:

— А этот юноша, Индиго, ты не могла бы там с ним повидаться?

Джой молча смотрела на него, и Джон Папас пояснял:

— Ты могла бы сказать ему, что Папас собирает деньги. Еще немного времени, вот все, что мне нужно. Запомнишь?

— Запомню, — говорила Джой и уклонялась от его руки. — Запомню, что вам нужен рог, а все прочее безразлично. Он, музыка, даже я. Вам следовало бы стыдиться, мистер Папас.

Она проработала до вечера, не разговаривая с ним, а Джон Папас до самого ее ухода сидел у себя в кабинете.

Но прямо на следующую ночь, ночь, когда в небе снова стоял полумесяц, при всех опасениях Джой, что Граница отодвинулась далеко, туда, где ее нипочем не найти, бледное серебристое мерцание обнаружилась в точности там, где Джой вышла из Шейры, в аккурат за почтовым ящиком на углу Аломар и Валенсия. Джой долго стояла, ожидая, пока проедут машины и автобусы, пока дети ее лет, со снисходительным презрением поглядывая на нее, пронесутся мимо на отблескивающих в свете неона роликах. Затем шагнула вперед, шагнула еще и вот она уже смеялась и плакала под горчичным солнцем Шейры в вонючих объятиях Ко.