Творения, том 3, книга 2 - Иоанн Златоуст

А почему, скажи мне, вожделенно богатство? О нем надо мне начать речь, потому что оно для многих, зараженных этой жестокой болезнью, кажется драгоценнее и здоровья, и жизни, и народной похвалы, и доброго мнения, и отечества, и домашних, и друзей, и родных, и всего прочего. До самых облаков достигает пламя этого костра; и сушу, и море обнял огонь этой печи. Никто не тушит этого пламени, а раздувают все - как те, которые уже пленены, так и те, которые еще не пленены, чтоб быть плененными. Каждый может видеть, как все, и мужчина и женщина, и раб и свободный, и богатый и бедный, каждый по своим силам, день и ночь несут бремя, доставляющее великую пищу этому огню, бремя не дров и хвороста (не таков этот пламень), но душ и тел, неправды и беззакония. Именно этим обыкновенно поддерживается такой пламень. Богатые никогда не оставляют этой безумной страсти, хотя бы овладели всею вселенной, и бедные стараются сравняться с ними, и какое-то неисцелимое соревнование, необузданное бешенство и неизлечимая болезнь объем лет души всех. Всякую другую любовь преодолела эта любовь и изгнала вон из души; не смотрят ни на дружбу, ни на родство, - что я говорю: "дружбу и родство", - даже на жену и детей, любезнее которых ничего не может быть для мужей; но все брошено и попрано, потому что эта жестокая и бесчеловечная владычица овладела душами всех плененных. Подлинно, она, как бесчеловечная владычица, как жестокая госпожа, как свирепый варвар, как всенародная и жадная блудница, срамит, терзает и бесчисленным подвергает опасностям и мучениям тех, которые отдались ей в рабство; но сколь она ни страшна и сурова, сколь ни груба и свирепа, хотя имеет лицо варварское, или, вернее, зверское и свирепее, чем у волка и льва, для плененных ею она кажется кроткой, любезной и слаще меда. Она ежедневно кует на них мечи и оружие, роет пропасти, влечет их к безднам, стремнинам и подводным камням и сплетает для них бесчисленные сети мучения; а между тем и пленники ее и желающие быть пленниками думают, будто она делает их счастливыми. Как свинья, валяясь в нечистоте и грязи, утешается и услаждается, равно как и жуки, непрестанно копающиеся в навозе, - так точно и преданные сребролюбию бывают несчастнее этих животных: мерзость здесь больше и грязь зловоннее. Предаваясь страсти, они думают получить от того великое удовольствие, - что зависит не от свойства самого предмета, но от души, страждущей таким безумием. А это хуже скотского безумия. Как причиной того, что животные остаются в грязи и навозе, бывает не грязь и навоз, а бессмыслие попадающих туда животных, - так рассуждай и об людях.

7. Но как исцелить нам таких людей? Для этого нужно, чтобы они захотели открыть нам слух свой и расположили ум свой к принятию слов наших. Бессловесных животных невозможно исправить и отклонить от нечистой жизни, потому что они без разума; а благороднейших существ, одаренных и разумом и словом, т. е. людей, если они захотят, удобно и весьма легко можно отклонить от этой грязи, зловония, нечистоты и мерзости. Почему тебе, человек, богатство кажется драгоценным? Конечно, по удовольствию, получаемому от трапез? По чести и множеству слуг, угождающих тебе за него? Потому, что ты можешь отмщать оскорбляющим тебя и быть для всех страшным? Других причин представить ты не можешь, кроме удовольствия, лести, страха и мщения, потому что обыкновенно богатство отнюдь не делает никого ни мудрее, ни целомудреннее, ни смиреннее, ни благоразумнее, не делает ни добрым, ни человеколюбивым, не ставит выше ни гнева, ни чрева, ни удовольствий, не учит ни умеренности, ни смирению, и никакой другой добродетели не вселяет и не насаждает в душе. Ты не можешь сказать, чтобы ты искал и желал его по какой-нибудь из этих причин, потому что оно не только не способно насаждать или возращать что-нибудь доброе, но если даже найдет добро, уже находящееся в человеке, то повреждает, останавливает и иссушает его; а иное и вовсе истребляет и вносит противное тому - безмерное невоздержание, непристойную раздражительность, несправедливый гнев, гордость, надменность, безумие. Впрочем, не буду говорить об этом, потому что страждущие такой болезнью, всецело предавшись наслаждению и сделавшись его рабами, не терпят слушать о добродетели и пороке и видеть себя в то же время осуждаемыми и обличаемыми. Оставим же речь об этом и поставим на вид другое; посмотрим, доставляет ли богатство какое-нибудь удовольствие или какую-нибудь честь. Я вижу все противное. И во-первых, если хотите, обратим внимание на трапезы богатых и бедных, и спросим вкушающих: кто из них особенно получает чистое и истинное удовольствие? Те ли, которые целый день возлежат на скамьях, соединяют ужины с обедами, переполняют чрево, притупляют чувства, чрезмерной тяжестью снедей погружают свою ладью и обременяют свой корабль, потопляя свое тело, как бы при кораблекрушении, связывают себе и ноги, и руки, и язык, и все тело свое цепями пьянства и пресыщения, которые тяжелее железных цепей, не имеют надлежащего и чистого сна, бывают не свободны от страшных сновидений, делаются несчастнее беснующихся, произвольно принимая в душу какого-то беса, становятся посмешищем для рабов, или, лучше, предметом сожаления и слез для самых кротких из них, не узнают никого из присутствующих, не могут ничего ни сказать, ни выслушать, но переносятся на руках другими со скамьи на постель? Или те, которые трезвы и бодрственны, определяют меру (еды и питья) нуждой, плывут по попутному ветру, и величайшее услаждение пищей и питьем находят в голоде и жажде? Ведь ничто не доставляет такого удовольствия и здоровья, как то, чтобы приниматься за пищу и питье при голоде и жажде, сытость измерять одной нуждой, не преступать ее пределов и не обременять тела сверх его силы.

8. Если ты не веришь словам моим, то посмотри на тело тех и других и на душу каждого из них. Не у тех ли, которые живут умеренно (не указывай мне на редкие случаи, когда кто-нибудь бывает слаб здоровьем по какому-либо другому обстоятельству, но суди по тому, что происходит всегда и непрестанно), - не у тех ли, которые живут умеренно, тело здорово, чувства светлы и с великой легкостью исполняют свое дело, а у неумеренных оно слабо, мягче всякого воска и подвержено множеству болезней? У них скоро является и подагра, и неприятное трясение тела, и безвременная старость, и головные боли, и расслабление и расстройство желудка, и потеря аппетита, и непрестанно они нуждаются во врачах, в постоянных лекарствах и в каждодневном лечении. Это ли, скажи мне, удовольствие? Кто так назовет это из тех, которые знают, что такое удовольствие? Удовольствие бывает тогда, когда удовлетворение следует за аппетитом; если же удовлетворение делается, а аппетита вовсе нет, то удовольствие теряется и исчезает. Поэтому-то больные, хотя бы перед ними лежала приятнейшая пища, с отвращением и как бы с неприятностию вкушают ее, потому что у них нет аппетита, который делает удовлетворение приятным. Ведь не свойство пищи и питья, но аппетит вкушающих обыкновенно производит желание и доставляет удовольствие. Поэтому и один добрый муж, точно знавший удовольствия и умевший судить об этом, говорил: "Сытая душа попирает и сот" (душа в сытости сущи, сотом ругается) (Прит. 27: 7), выражая, что не в свойстве трапезы, но в расположении вкушающих состоит удовольствие. Поэтому и пророк, исчисляя чудеса, бывшие в Египте и в пустыне, между прочим, сказал, что Бог "насыщал бы их медом из скалы" (от камене меда насыти их) (Пс. 80: 17), хотя нигде не видно, чтобы камень источал для них мед. Что же значат эти слова? Так как евреи, утомившись от труда и путешествия и сильно мучаясь жаждой, припадали к холодным струям, получая великое наслаждение вследствие жажды, то он, желая представить это удовольствие от питья воды, назвал воду медом не потому, чтобы она переменилась в мед, но потому, что приятность воды равнялась его сладости, так как пившие воду приступали тогда к ней с жаждой. Если же это так, и никто не может противоречить этому, хотя бы он был самый бессмысленный, то не очевидно ли, что при трапезах бедных бывает чистое, истинное и великое удовольствие, и, как сказал мудрый муж, "все горькое сладко" (Прит. 27: 7), а при трапезах богатых неприятность, отвращение и омерзение.

9. "Но, богатство, - скажешь, - доставляет уважение имеющим его и удобство мстить врагам". Итак, потому, скажи мне, богатство кажется любезным и вожделенным для вас, что оно питает в нас сильнейшие страсти, приводит в действие гнев, поднимает славолюбие до высочайшей степени, надмевает и доводит до безумия? Но потому особенно и нужно, не оглядываясь, бежать от него, что оно вселяет в ум наш некоторых диких и свирепых зверей, лишает истинного уважения у всех, а доставляет обманутым иного рода уважение, подкрашенное только его красками, и заставляет считать это уважение истинным, хотя оно по свойству своему не таково, а только по виду кажется таким. Подобно тому, как произведенная притираниями и прикрасами красота непотребных женщин, не составляя красоты, представляет для обольщающихся гнусное и безобразное лицо хорошим и благообразным, хотя оно на самом деле не хорошо, - так точно и богатство заставляет принимать лесть за уважение. Не смотри же на похвалы, произносимые открыто из страха и ласкательства, - это краски и прикрасы; но вникни в совесть каждого, кто так льстит тебе, и увидишь тысячи обвинителей, которые внутренне говорят против тебя, отвращаются и ненавидят тебя более, нежели злые враги и неприятели. Если бы когда-нибудь случившаяся перемена обстоятельств сняла и обличила эту из страха составленную маску, как солнце жаркими лучами своими обнаруживает те лица, тогда ты ясно увидел бы, что ты во все прежнее время был в крайнем неуважении у своих угодников и считал себя почитаемым от тех, которые весьма ненавидят тебя, осыпают тебя в мыслях своих бесчисленными злословиями и желают видеть тебя в крайних бедствиях. И ничто не доставляет такого уважения, какое доставляет добродетель, уважение не вынужденное, уважение не притворное и не прикрытое какой-либо маской обмана, но истинное, искреннее, и не изменяемое никакими трудными обстоятельствами.