Джокер Сталина - Борис Орлов

Имелся, разумеется, и второй вариант: воспользоваться не воздушным, а корабельным десантом. На кораблях Днепровской военной флотилии прорваться к Варшаве и… Этот план был всем хорош, за одним ма-а-а-аленьким исключением: польская Пинско-Висленская флотилия – в разы сильнее советской. Пять мониторов, вооруженных шнейдеровскими орудиями калибра 10,5 см, старыми 10-см австрийскими гаубицами и 75-мм скорострелками. А у СССР – один монитор. Правда, сильнее, чем любые два польских, да только у ляхов их – шесть штук! Плюс три канонерки спецпостройки. А у наших только две, да к тому же – переоборудованных из гражданских пароходов! И десяток бронекатеров проекта «до исторического материализма». С такими силами не то что до Варшавы дойти – линию фронта не пересечешь!

Третий вариант, предложенный Семеном Михайловичем Буденным, Сашка даже рассматривать не стал. Идея прорыва к Варшаве на шести бронепоездах – роскошный сюжет для фильма. Приключенческого или, например, ужасов. А в реальной жизни осуществление подобных затей заканчивается однозначно: появлением в личном деле пометки «Погиб при выполнении служебного задания»…

– …И поэтому мы бы хотели просить вас выступить на нашем комсомольском собрании. Пожалуйста… – ворвался в размышления девичий голос.

Оказывается, девочка говорила и, видимо, рассказывала что-то волнующее, а он и не слушал. Александр поднял на ораторшу с косичками глаза, внимательно оглядел с ног до головы и улыбнулся – широко и открыто:

– Выступить я, конечно, могу, если только ваше собрание – сегодня или завтра. Самый край – послезавтра до обеда. А дальше – извините, девчата. Служба. Вот только о чем вы хотите услышать? Что вам сказать, а?

По чести, по совести на собраниях Сашка выступал не часто. Ни Ладыгин, ни Белов не были особыми молчунами или бирюками, но вот к «говорильне» перед коллективом оба относились скорее отрицательно. Ладыгин хорошо помнил времена «застоя» и «катастройки», в которые и заработал стойкое отвращение к речам с трибун, а Белов, живя в приюте, как-то не особо и слышал эти речи. Обычно на митингах на трибуну выходил либо болезненно худой директор, либо полноватый завуч, которые быстро жевали положенную кашу из нужных лозунгов и вели воспитанников к праздничному столу, которым Белов в силу обстоятельств интересовался куда больше любых речей. Соловья баснями не кормят, а кречета, натасканного на охоту, – тем более!

– А вы… ты… расскажите нам… как там на фронте… и в Москве… – несмело попросила крупноватая блондинистая Клава.

– И как в Абиссинии и Албании было… – добавила темненькая смугляночка Лена.

Сашка вздохнул, а потом рассмеялся так весело и заразительно, что девочки невольно засмеялись тоже.

– Девчата, да что же я вам расскажу? Что можно рассказывать, то вы и в газетах читали, а что нельзя… Что нельзя, то – нельзя! Так меня товарищ Киров учит.

Но произнося это, он с таким уморительно важным видом завел очи горе, что все три девушки снова не удержались от смеха. Но отсмеявшись, та, что подошла первой, посерьезнела, постаралась заглянуть Белову в глаза и спросила:

– Так придете?

– Приду, красавица. Отчего ж не прийти? Только у меня будет три условия…

– Какие?

Девчонка тут же загрустила. Весь ее невеликий жизненный опыт утверждал: если взрослый ставит условия – жди проблем. А в том, что Сашка – взрослый, хотя и очень молодо выглядит, он не сомневалась ни минуты. А потому уже без всякого задора повторила:

– Какие условия?

– Первое: вы мне скажете, где будет проходить собрание вашей комсомольской ячейки. Второе: когда оно будет проходить. И третье: вы скажете, наконец, как вас зовут…

– …Так что, ребята, скажу честно: на легкую победу рассчитывать не приходится! – Александр рубанул воздух рукой. – Капиталисты добровольно власти не отдадут и с покаянием к пролетариату не придут. А когда враг не сдается – его уничтожают!

Он стоял на сцене в актовом зале обычной школы, а вокруг него колыхалось целое море ребят и девчонок. И здесь были не только комсомольцы: то тут, то там вспыхивали огоньками пионерские галстуки, а кое-где в толпе были и вовсе уж малыши-октябрята, но было и много взрослых людей, стоявших в основном вдоль стен и внимательно слушавших сына самого Сталина.

Сашка обвел зал взглядом и по привычке зафиксировал в памяти тех, кто выглядел не слишком-то довольными услышанным. Хотя казалось бы… Он – ожившая мечта любого советского мальчишки: почти ровесник, но уже командует войсками; школу по возрасту толком не закончил, а уже коммунист; еще мальчишка, но к нему уже прислушиваются народные комиссары и члены ЦК… А все же недовольные есть. И если сейчас этот вопрос не прокачать – так и останутся недовольными. Да еще, глядишь, потом начнут с друзьями шушукаться, их с пути истинного сбивать…

– Я смотрю, не все меня тут поняли, – произнес Белов и подошел к самому краю сцены. – Ну-ка, вот ты, – он показал на крепко сбитого парня, широкую грудь которого обтягивала чулком бело-голубая тенниска. – Что не понял, говори. Спроси: я, если знаю, отвечу.

Крепыш, никак не ожидавший такого пристального интереса к своей особе, вздрогнул, сделал попытку оглянуться, но быстро взял себя в руки:

– Я, товарищ Сталин, никак в толк не возьму: вы говорите, что воевать надо крепко, а кто против – тех на штык, так?

– Ну, не обязательно на штык, – Александр позволил себе легкую усмешку. – Есть, знаешь ли, и другие способы… Но, в принципе, верно. И что не ясно?

Крепыш, явно бывший кем-то в комсомольской иерархии, поскреб стриженый затылок, собрался с духом – не самое простое дело спорить с орденоносцем, корпусным комиссаром и сыном САМОГО ТОВАРИЩА СТАЛИНА! – но все же выдал:

– Партия большевиков и советское правительство учат нас, что у пролетариата есть классовое сознание и интернационализм. А значит, вражеские солдаты – такие же пролетарии и трудовое крестьянство, как мы, и готовы прийти к нам, своим братьям, на помощь… – тут он под чуть насмешливым взглядом Белова смешался и закончил скомканно: – А вы – «убивать»… Вот…

Еще с минуту Сашка молча разглядывал крепыша, а потом спросил:

– Тебя как звать-то? Дмитрий? Димон, а ты что-нибудь о гражданской войне слыхал? А?

– Что? – растерялся парень.

– Ну вот сам рассуди: в Красной Армии – пролетарии и крестьяне, а в Белой кто? Одни дворяне воевали, что ли? Шалишь, брат Димка: рядовые да унтера у беляков – такие же крестьяне да работяги были, что и у красных. И уж до кучи: царских офицеров в Красной Армии было больше, чем у белых. А почему так?

Все собравшиеся в зале затаили дыхание, ловя каждое слово в этом удивительном диспуте.

– А разве у красных офицеры воевали? – неверяще проговорил кто-то, будто сам себя спрашивал, но Александр тут же засек нескладного высокого паренька в очках без оправы и поманил его к себе:

– Ты, товарищ, пока погоди. Я твой вопрос запомнил, отвечу обязательно, но сейчас давай я с Димкой добеседую, лады?

Очкарик сглотнул и кивнул, а Александр уже снова повернулся к Дмитрию:

– Так вот, мил друг: мало того, что существует буржуазная и религиозная пропаганда, которая забивает мозги так качественно, что сдвинуть такого красавца с его позиции – задачка разве что для трактора, так еще и большинство людей просто боится перемен. Любых. Хоть к добру, хоть к худу… – он усмехнулся. – У древних китайцев даже проклятие такое есть: «Да чтоб тебе жить во время перемен!» В смысле: чтобы ты боялся и нервничал все время. Так что переубедить таких темных и обманутых, в принципе, конечно, можно, но требует очень долгой и кропотливой работы, которой на фронте заниматься некогда, да и незачем…

– Ну как же так – «обманутых»? – раздался вдруг девичий голос, и к сцене протолкалась Аня – та самая девушка, что пригласила Сашку на это не то собрание, не то митинг. – Почему же их обманывают, а они верят? Они что – глупые?

Александр с удовольствием оглядел ладную фигурку, позволил себе чуть-чуть утонуть в огромных серых девчоночьих глазах, а потом ответил:

– В каком-то смысле глупые. А еще знаешь, Анют: очень удобно верить в то, во что веришь с раннего детства. Вот говорят тебе твои родители, твои дедушки-бабушки, твои учителя, твои соседи, что пан-помещик – это хорошо. И ты вроде как и привыкаешь к тому, что пан, буржуй, офицер – это все естественно. Как, скажем, восход солнца поутру или смена времен года. И пан сам по себе не злой, и буржуй уж не совсем садист попался, и офицер такой блестящий и красивый – все вроде хорошо. Ведь помещики и капиталисты – они не дураки. Когда и подачку рабочему или крестьянину кинут, когда и помогут чем-то. А вот наши пролетарские и крестьянские братья как-то не хотят видеть, что все это – воры, которые их же обокрали, а потом от уворованного маленькую часть выделили и дали: на, мол, дурачина-простофиля, пользуйся!