Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

Похоже, эта была особая тушь, с добавлением клейкого сока бенкомасаки[22], которая не смывается водой. Святой Иссэн не замедлил подтвердить мою догадку:

— Внимательно следите за мной, Рэйден-сан. Сейчас я начну читать сутру для заблудших, сбившихся с пути духов. Буду молиться, чтобы гаки обрёл спасение, обещанное милосердной бодисаттвой Каннон. Когда, не прерывая чтения, я поклонюсь бодисаттве, — взглядом он указал на статуэтку Каннон, стоявшую на алтаре, — берите табличку. Отнесите её к ручью, шагов на двадцать выше того места, где привязан разносчик — и пустите вниз по течению. Да, не забудьте: надписью вверх.

Ага, для того и водостойкая тушь — чтобы надпись не смыло. Старик наверняка всё рассчитал: к тому моменту, когда табличка поплывёт по ручью, тушь как раз подсохнет.

— Да, Иссэн-сан! Я всё сделаю. Потом мне вернуться в храм?

— Нет. Оставайтесь рядом с одержимым. Наблюдайте за ним. Но так, чтобы он вас не видел. Ни вас, ни вашего слугу. Ни во что не вмешивайтесь, просто смотрите и слушайте.

— Да, Иссэн-сан! Сейчас предупрежу Широно. Я быстро — туда и обратно!

Вернувшись, я опустился на пол за спиной старого настоятеля. Свечи в курильницах уже тлели, наполняя храм дымным ароматом. В нём слышались[23] запахи сандала и лаванды, корицы, кедра и сосновой смолы. Развернув свиток, Иссэн принялся нараспев читать сутру. Голос настоятеля окреп, сделался звучным и торжественным. Он перекатывался под сводами храма: само сострадание, мольба о милосердии и слова утешения.

Я заслушался и едва не проморгал момент, когда настоятель, не переставая читать сутру, низко поклонился статуэтке Каннон, коснувшись лбом пола. Я поспешил отвесить поклон вслед за ним и, поднявшись на ноги, шагнул к алтарю. Почтительно, двумя руками, взял табличку с посмертным именем старухи, на всякий случай поклонился ещё раз и попятился к выходу — не теряя времени, но и без неподобающей суеты.

«Быстро — это медленно, но без остановок», — любит повторять сенсей Ясухиро. Вот я и не останавливался — надевая сандалии, спускаясь по ступеням, идя к ручью через высокую мокрую траву, молча качая головой в ответ на движение Широно: нет, зонта не надо, оставайся на месте.

Журчание воды подкатилось под ноги, заглушив монотонный шелест дождя. Ручей взбрыкивал на миниатюрных порожках, бурлил, пенился. Дальше поверхность воды вновь разглаживалась; на дне виднелись плавно колышущиеся водоросли. Я бережно опустил табличку в воду — надписью вверх, как велел старый настоятель.

И отпустил.

Здесь, за поворотом ручья, привязанный к дереву разносчик не мог меня видеть. Я присел на корточки, наблюдая за тем, как течение уносит табличку с его — её! — посмертным именем. Дощечка не переворачивалась, так и плыла надписью вверх. Из храма неразборчиво доносился голос святого Иссэна. Пожалуй, он уже закончил читать сутру и теперь перешёл к перечислению счастливых моментов из жизни усопшей, побуждая голодный дух Котонэ обратиться к радости и умиротворению.

Всё шло как надо. Я и сам был готов обратиться к радости…

Не успел я об этом подумать, как дощечку отчаянно завертело на спокойном, казалось бы, месте — словно в ручье вдруг возник гибельный водоворот. Откуда?! Табличку перевернуло — раз, другой; она резко ушла под воду, как если бы её утащил сидящий на дне водяной-каппа. Нет, вынырнула! Стремглав понеслась вперёд, с маху налетела на подмытый ручьём узловатый корень — и с громким треском раскололась пополам.

Я едва подавил невольный вскрик.

Сделалось тихо, очень тихо. Журчание ручья отдалилось, доносилось как сквозь вату. Дождь перестал шелестеть — прекратился. А в храме резко замолчал святой Иссэн.

Меня пробрал озноб.

По спине побежали холодные мурашки, когда из-под ивы издевательски задребезжал мелкий старушечий смех.

— Что, обмануть хотели? — злорадствовала старуха. — Сливами подкупить? Думали, Котонэ совсем глупая, да?

Она нам солгала, дрянь! Назвала не то имя. И как теперь узнать настоящее?

— Так я вам и сказала! — гаки словно подслушивала мои мысли. — Так и сказала! И никто не скажет! И табличку с кладбища вы не найдёте! Нет, не найдёте!

И сразу, без перерыва:

— Еда! Моя еда! Несите! Вы обещали! Обещали!..

Я ни на миг не усомнился: даже сквозь благовония старуха учуяла запах еды из храма.

* * *

— Чего ты хочешь, дух?

Голос святого Иссэна звучал с тихой усталостью, совсем иначе, чем в храме. Да и сам настоятель выглядел так, словно преодолел два десятка ри по бездорожью без сна, еды и отдыха. Обряд силы забрал? Неудача? Или это всё неутолимый голод гаки, который и мне проел кишки насквозь?

Сердце в груди замерло в испуге. Я всерьёз опасался за жизнь старого настоятеля, не говоря уже о его здоровье. Но не силой же мне оттаскивать святого Иссэна от злорадно ухмыляющегося гаки?!

— Еды хочу! — с вызовом крикнул одержимый. — Много еды!

— Только еды? Я готов тебя кормить.

— Нет, монах, не ты! Пусть этот мерзавец, злодей, сынок мой… ну, в чьём я теле, ясно? Пусть он накормит меня досыта! Он и никто другой! За свой счёт, без чужой помощи! Он и семья его, да! А больше никто не лезь! Накормит — может, и уйду. А не накормит — пусть пеняет на себя!

— Хорошо, — кивнул настоятель. — Уговор. Если твой сын и его семья накормят тебя досыта — ты покинешь это тело, оставишь мир живых и уйдёшь на новое рождение.

На миг одержимый задумался.

— Ладно, уговор, — согласилась старуха. — Накормит, уйду.

Взгляд гаки сверкнул. Коварство? Хитринка? Я открыл было рот, желая предупредить об этом святого Иссэна, но монах жестом остановил меня. Он и сам всё прекрасно видел.

— Мы заключили уговор перед храмом милосердной Каннон в присутствии двух свидетелей: дознавателя Рэйдена и его слуги. С этого момента уговор вступает в силу и не может быть нарушен.

Одержимый недовольно засопел, но тут же приободрился: настроение духа было переменчивей весенней погоды.

— Уговор, так уговор. Развяжите меня и кормите!

— Ты в теле своего сына. Это он должен тебя кормить.

— Он и его семья! — сварливо уточнил одержимый. — Ладно, развязывайте, не сбегу! Домой пойду. Есть буду!

Свобода и еда. И никакого наказания. Да, я обещал, помню. Я-то рассчитывал, что духа освободит обряд, а развяжу я Мэмору, когда он вновь станет самим собой. Я строил планы, лелеял надежды, а получилось вон как…

Слово надо держать.

— Широно, развяжи его.

Сделай всё, что сможешь, с горечью подумал я, а в остальном положись на судьбу.

2

Ничто в жизни не случайно

— Что-то у нас не складывается, Рэйден-сан.

Изумлён этим заявлением настоятеля, человека, как я