Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

Святой Иссэн молчал, продолжая расхаживать взад-вперёд. Но вдруг остановился напротив меня:

— Я был несправедлив к вам, Рэйден-сан. Несправедлив в своих мыслях. Простите меня за недостаточную чуткость, умоляю вас. Вы ведь не монах, вы дознаватель. Хороший дознаватель, уж поверьте старику. Вы и мыслите, как дознаватель. Ищете кратчайший путь, предлагаете решения. Если смотреть на один шаг вперёд — это верные решения. Пригрозить голодному духу? Напугать его? Выбить силой посмертное имя? Скорее всего, у вас получилось бы. Мы с вами выиграли бы битву, но проиграли бы войну.

Он умолк и молчал долго. Я не выдержал первым:

— Молю вас, Иссэн-сан! Просветите скудоумного! Что в моих рассуждениях было ошибкой? Это поможет мне в дальнейшем избегать подобных просчётов!

Казалось, старик только и ждал моей просьбы.

— Вам известно, в чём заключается суть обряда сэгаки? Его смысл, назначение?

— Если я ничего не путаю, — я пожал плечами, — обряд, по моему скромному разумению, проводят с целью накормить и утихомирить голодных духов — и отправить их на новое рождение.

— Накормить и утихомирить, — со значением повторил Иссэн. — Отправить на новое рождение. Только вот на новое рождение умиротворённый дух должен отправиться сам, доброй волей. Это не ссылка, Рэйден-сан, а новое рождение — не Остров Девяти Смертей. Сила и власть тут бесполезны, а угрозы приносят скверный результат. Духу нужно помочь встать на этот путь — молитвой, приношениями, ласковым словом, утешением, заботой о нём. Помочь, но не заставить. Как вы сами думаете, поможет ли духу успокоиться и вернуться в естественный круг рождений и смертей угроза боли и наказания?

Уши мои вспыхнули двумя фонарями.

— Нет, Иссэн-сан. Скорее, наоборот. Простите мне мою бестолковость!

— В другой ситуации ваше решение могло бы оказаться верным. Но не в случае с голодным духом, захватившим чужое тело. Обряд кормления должен хотя бы на время унять неизбывный голод гаки, укротить его злость, напомнить духу обо всём хорошем, что было в его человеческой жизни, о добрых делах и счастливых мгновениях… Надо, чтобы гаки отверг свою природу и захотел возродиться в человеческом теле.

— Вам известны добрые дела старой Котонэ?! Когда и с кем она была счастлива?!

С меня в этот момент можно было писать картину: «Дознаватель Рэйден делает треугольные глаза». Толковый художник озолотился бы!

Настоятель едва заметно улыбнулся.

— Вы преувеличиваете мою осведомлённость. Я ничего не знаю о жизни Котонэ — кроме того, что вы сообщили мне в письме. Но у любого человека есть в жизни радостные эпизоды. У неё ведь были родители? Она же не сиротой росла? У неё есть дети — по меньшей мере, сын. Был муж. А значит, был родной дом, детство, свадьба, рождение детей… Даже если в чём-то я ошибусь, бо́льшая часть этих воспоминаний позволит духу Котонэ вернуться в радость и свет её прошлого. Надеюсь, вкупе с искренней молитвой и приношениями это подтолкнёт Котонэ покинуть тело сына — сначала чтобы вкусить подношений, а затем вернуться на круг перерождений. Но для этого нам нужно её посмертное имя. Без него обряд будет неполным.

Я понурился. И как же мне узнать её посмертное имя, если угрозы недопустимы?

— Вероятно, мне стоит проявить к ней сочувствие?

Настоятель кивнул.

— Для начала дам ей чего-нибудь поесть, — развивал я мысль. — Прямо сейчас. Пообещаю позже накормить её досыта, а затем — освободить. Заверю, что никакого наказания не будет. А взамен ей нужно всего-то назвать своё посмертное имя.

Эх, угрозами было бы куда проще! Вслух я этого, разумеется, не сказал.

— Теперь вы на правильном пути, Рэйден-сан, — настоятель тронул меня за плечо. — Но запомните: вам нельзя лгать. Не обещайте ничего, чего вы не собираетесь или не сможете исполнить.

— Я понял, Иссэн-сан! У вас остался рис? А сливы?

3

«Клянусь честью самурая!»

— Дайте! Дайте мне! Скорее!

Пленник мигом пришёл в себя, едва до него донёсся запах варёного риса, приправленного малой толикой водорослей. За дюжину шагов учуял! Это всё гаки. Голодный дух еду за десять ри[21] унюхает. На сей раз Мэмору очнулся целиком: и духом, и телом, так сказать — телом Мэмору и духом Котонэ. Первородный дух самого Мэмору гаки, похоже, затолкал куда поглубже и наружу не пускал. Это у него получалось куда лучше, чем в своё время у Иоши: когда упрямый мальчишка захватил тело жирного монаха, дух Нобу всё же иногда брал верх, хоть и ненадолго.

А если б гаки ещё и грамоту о фуккацу получил, как хотел…

Мэмору, конечно, мерзавец ещё тот — родную мать голодом морить! Но я ему не судья. А вот гаки — это уже по нашей части. Духам мёртвых, голодные они или сытые, не место среди живых.

Особенно — внутри живых.

— Дайте! Дайте!

Он забился, задергался в путах птицей, угодившей в силки. На миг мне почудилось, что крепкая верёвка сейчас не выдержит: лопнет с громовым победным треском, а гаки, обезумев от голода, бросится на меня. Хорошо, если ограничится только рисом, который я ему несу!

«…с ним едва справились четверо крепких мужчин…»

«Съест ведь! Живьём съест и косточки обглодает!»

— Успокойся.

— Дайте! Скорее!

— Это я тебе несу. Тебе.

— Да! Мне!

— Тебе. Никому другому.

— Больше никому! Мне!

— Не дёргайся. Рис рассыплешь.

Я присел перед ним на корточки. На удивление, разносчик сразу угомонился. Ну, да, просы́пать, зря растранжирить вожделенную еду — что может быть хуже? От идеи кормить связанного при помощи палочек я отказался сразу. К счастью, в бездонной котомке святого Иссэна сыскалась плоская деревянная лопаточка. Уж не знаю, для чего она была нужна настоятелю, но для кормления гаки подошла отлично.

«Кормление голодных духов? — мимоходом пришло в голову. — Если так, обряд уже начался. Вот, кормлю».

— Знаю, знаю, — приговаривал я, отправляя в ненасытный рот одержимого очередную порцию. — Есть очень хочется. Голод мучит. Вот, подкрепись, я ж не зверь, я понимаю…

Ещё б я не понимал! Сам бы сейчас от риса не отказался. И от слив. Что дали, то бы и слопал.

Мэмору ел жадно, давясь и поспешно сглатывая. Как бы настоятельскую лопаточку не сгрыз! Кадык на горле одержимого дергался так, словно вознамерился прорвать тонкую