След сломанного крыла - Бадани Седжал

Это традиционное индийское обращение к дедушке, как утверждал Брент, было первым словом, которое произнесла девочка.

Джия вжимается в диван. Она все сильнее нервничает. Глядя на нее, Марин внезапно вспоминает, как в детстве Джия плакала, когда разбивала коленку, и требовала приложить лед к ушибу, даже если он был совсем легким. Марин понижает голос, ей очень хочется приласкать дочь, но она не в состоянии сделать этого:

— А у тебя все хорошо?

— Разумеется, — заметное раздражение Джии разбивается о мягкость Марин. — Мама, пожалуйста, скажи, что случилось? — нижняя губа Джии начинает дрожать. Неизвестность пугает ее: — Дада стало хуже?

— Ты любишь его.

Марин знает, что это так. На Джию дед никогда не поднимал руку, она никогда не видела, как он избивает других. С самого ее рождения Брент часами играл с ней. Когда она появилась на свет, он стоял, глядя в окошко детской палаты на свою единственную внучку. А когда Джию принесли домой, щекотал ей пятки и призывал всех смотреть, как она смеется. Он никогда не приходил к ней без новой игрушки. Марин наблюдала за ними, размышляя, как удивительна жизнь, если это тот же человек, которого она знала с детства.

— Он же мой дедушка! — Джия перебирает складки юбки. — Я не хочу потерять его.

Он — единственный дед, которого Джия хорошо знает. Родители Раджа живут в Индии. Когда он приехал в Штаты, чтобы учиться в университете, его родители остались на родине, надеясь, что сын вернется после окончания университета. Когда же он вместо этого женился, они стали ежегодно навещать его. Какое-то время они подумывали, не переехать ли им тоже в Штаты, но отказались от этой идеи из-за преклонного возраста.

— С ним все хорошо? — спрашивает Джия.

— Все без перемен, — отвечает Марин. Покончив с предисловиями, она произносит: — Вчера мне в офис позвонила директор твоей школы.

— Зачем? — Джия бледнеет. — У меня отличные оценки.

— Я знаю, — Марин аккуратно выбирает слова. Сила, которая обычно приводит ее к победе, сейчас бесполезна. — Она звонила из-за тебя.

Марин проверяет, закрыта ли дверь. Она не хочет, чтобы их подслушала домработница.

— Сними-ка рубашку.

— Что?! — судя по изумлению Джии, она ожидала услышать все что угодно, кроме этого, и не может поверить в происходящее. — И не подумаю! Не подходи ко мне!

— Сними рубашку сию минуту! — яростно рявкает Марин, завидев в глазах дочери страх и недоверие, которого она, мать, ничем не заслужила. Затем наступает тишина. Марин прислушивается к их дыханию, своему собственному и Джии. Они с вызовом смотрят друг другу в глаза, и это противостояние может привести к непредсказуемому финалу. Но Марин устала от ожидания, от собственной неуверенности.

— Ты хочешь обыскать меня? — Джия делает шаг к закрытой двери. — Ты что, думаешь, у меня там наркотики или еще что-нибудь такое?

Марин хотела бы, что бы это были наркотики, а не побои. Возможно, что директриса ошиблась. Разумеется, преподавательница физкультуры преувеличила увиденное. Очень похоже, что она перепутала учениц. Возможно, так и есть: ведь дочь Марин не могла подвергнуться насилию! Марин сделала все, чтобы оно навсегда осталось в прошлом. Джия должна достичь звезд, а не ползать по земле.

— Пожалуйста, не спорь со мной, — говорит Марин.

— Я не спорю, — отвечает Джия. — Я только не хочу снимать рубашку, — она говорит решительно. Джия уверена в себе, оттого что привыкла получать от жизни самое лучшее. И неважно, что материальный комфорт ей обеспечивали Марин и Радж. Скульптура создана, и теперь скульптору остается лишь любоваться своим творением. — Ты не имеешь права указывать мне, что я должна делать.

— Еще как имею! — надежда на взаимопонимание развеялась. Они стоят, глядя в лицо друг другу. Мать против дочери. Они словно зеркальные отражения друг друга, и все же сейчас между ними — океан сомнений, обида и раздражение. — Сию минуту, Джия.

— Нет! — Джия хватается за дверную ручку. Она готова убежать. — Ты не говоришь мне, что происходит, а сама хочешь, чтобы я разделась? Не буду, не хочу!

Она дергает дверь, но Марин захлопывает ее. Начинается борьба воли и гнева. Марин сама принимается расстегивать рубашку Джии. Девушка слишком потрясена, чтобы сопротивляться, поэтому позволяет матери расстегнуть одну пуговицу, но потом отталкивает ее руку.

— Не прикасайся ко мне! — кричит она.

Пока ее кожа выглядит невредимой. Марин чувствует облегчение, смешанное с яростью из-за того, что Джия посмела сопротивляться ей. Она хватает дочь за плечо, стараясь удержать на месте, и одновременно пытается расстегнуть остальные пуговицы. Ей отчаянно хочется поскорее покончить с этим, чтобы вернуться к работе и наверстать упущенное. Как только ей удается справиться со следующей пуговицей, Джия такой с силой отталкивает ее, что Марин едва удерживается на ногах.

Следующий момент она будет прокручивать в голове сотни раз подряд. Снова и снова вспоминать каждый шаг и представлять его себе по-иному. Желать повернуть время вспять, чтобы иметь возможность остановиться, прежде чем разрушить единственное, чем она по-настоящему дорожит, — любовь Джии. Недальновидность — жестокая штука. Когда остаешься на пепелище, думаешь, как мог бы предупредить пожар. Но в данную минуту самоанализ не под силу Марин: ею движет слепая ярость. Одной рукой она удерживает Джию на месте, а другой размахивается и со всей силой бьет ее по лицу.

Наступившая тишина отрезвляет Марин — она уже жалеет о содеянном. Но прежде чем она успевает извиниться, Джия начинает торопливо расстегивать пуговицы, одну за другой, бросая полные ненависти взгляды на Марин. Она понимает, что сражаться с матерью больше не может, и все же в ее глазах горит вызов. Джия медленно распахивает свою белую накрахмаленную рубашку — последнюю преграду между невиновностью и ужасом.

— Ты это хотела увидеть? — спрашивает Джия. Рубашка сползает с ее плеч. Следы побоев, одни багровые, черно-синие, другие уже зазеленевшие, покрывают юное тело. Два следа на животе, около пупка. Когда Джия была малышкой, ей нравилось играть в прятки со своим пупком. Радж подарил ей книжку-раскладушку с изображением детишек, показывающих свои пупочки. Это надолго стало любимой игрой Джии. Она задирала и опускала свою рубашонку и смеялась в кулачок, когда ее пупок был выставлен наружу.

Еще две отметины на спине. Марин определяет, что эти появились раньше. Когда Марин была подростком, она ради смеха считала синяки на своем теле. За один раз выходило около десяти синяков. Как только старые синяки начинали исчезать, тут же появлялись новые. Десять — ее магическое число. Очевидно, у Джии это число — четыре.

— Кто это сделал? — Марин ужасно хочется заключить Джию в объятия, где она будет в безопасности. Но если ваша мать никогда утешала вас, сможете ли вы утешить собственную дочь? — Кто тебя избил?

— Ты. Только что, — Джия снова застегивает рубашку. Потом дотрагивается до щеки, по которой ее ударила Марин. — Минуту назад.

— Джия… — Марин в растерянности замолкает. Ей кажется, она плывет по бурной реке без весел и без компаса, по которому могла бы определить направление. Она окончила школу в шестнадцать лет, а колледж — в девятнадцать. В возрасте двадцати лет, когда ее приняли на работу, она поклялась, что никогда больше не проиграет. Она наивно полагала, что теперь свободна, что сама себе служит маяком. — Прости меня.

Впервые в жизни она просит прощения у дочери. То ли из-за синяков, то ли из-за пощечины — никто из них с уверенностью сказать не сможет. Тем не менее Джия потрясена. Ее глаза наполняются слезами. Она быстро вытирает их. Заткнув подол рубашки за пояс юбки, она поднимает глаза на Марин:

— Мне нужно идти заниматься.

— Подожди, пожалуйста, — мать хочет взять ее за руку, но Джия вырывается. — Ты подралась в школе?

— Нет.

— Это… — она умолкает, боясь произнести имя вслух. Она отчаянно перебирает варианты. Радж? Такая возможность представляется ей единственной в сгустившемся мраке. На первый взгляд это кажется невероятным. Радж — любящий отец, добрый великан, не способный причинить боль любимой Джии. Но ведь люди и Брента видели другим! Посторонние не догадывались, на что он способен. Он становился чудовищем, когда никто не мог его видеть. — Это твой папа?