Идеи в масках - Анатолий Луначарский

Ценкер (Торжественно выступает из тени с полупоклоном). С позволения… Я не согласен с вами, принцесса. Нет, не согласен. Зачем такие слова: боги, жизнь этого не дает?.. Это, так — сказать, слова, простите, поверхностные. Как жизнь не дает? Она-то и дает… Но надо, скажу хоть так, уметь брать. Вы не видали таких крестьян, принцесса, а я только таких и видал, я в каждом из них вижу такого… Да, в каждом вижу, единое, огромное, народ! Но, хотя я немножко художник, я, могущий, пожалуй, взять, не умею вновь дать! Браузе сумел. Мед и воск находятся в цветах, но вы никак не извлечете их оттуда без пчел (Вновь отвешивает полупоклон). Простите мою смелость, принцесса, но ваше искреннее восхищение перед этим народным произведением, дало мне повод, так сказать, мужество…

Эльза (Вставая. Любезно). Прошу вас… То, что вы говорите, интересно.

Пастор (В свою очередь медленно выходя из тени). Высокомощная дама! Я, скромный служитель простонародной церкви (Поправляет очки). Позвольте мне один раз возвысить мой голос, которому обычно внемлют земледельцы, ремесленники, охотники и рыбари, возвысить его до высших ступеней трона. Высокомощная дама, не поддержите ли вы перед правительством петицию, которую я предложу народу Нордландии покрыть тысячами подписей, — петицию о постановке на большой площади, против собора св. Духа, этого памятника?

Эльза. О, с восторгом, господин пастор!

Браузе. Ну, ну, не зарывайтесь, дружище Самсон; вы еще не знаете, понравится ли вещь народу.

Ценкер (Возмущенно). О!

Пастор. Я немножко знаю нордландских простолюдинов.

Эльза (С сомнением). Вы думаете, что народ, что масса умеет ценить произведения искусства?

Пастор. Не знаю. Но это они поймут и оценят, И это принесет им большую пользу.

Эльза (Удивленно). Я немножко удивлена, простите. Ведь вам, как пастору, ближе проповедь смирения? Здесь его мало! Это мятежное произведение.

Браузе (Усмехаясь). Ну, вот! Ценкер, стало быть, прав. Того же мнения будет, наверное, и господин директор полиции.

Эльза (Смущенно). Но разве вы сами иного мнения?

Браузе. Кому нужно мое мнение? Что сделал, — сделал.

Пастор (Торжественно). Высокомощная дама, я — служитель Бога. И, как протестант, верю не традиции, а слову Господа в его откровении избранному народу. И еще более его шопоту в моем собственном сердце. Он должен быть моим Богом, чтобы я служил Ему. Иначе Он будет из тех, о ком сказано: Не послужи им и не поклонись им. Но мой Бог, для меня единый, это — Бог Правды и Свободы. Далеко ушли сыны человеческие от путей его! Разве надо вам говорить об этом? Всякий видит, что братство людей стало смешным словом. Одни братья стали слугами, другие — господами, и души тех и других гибнут одинаково. Где же спасение? (Подымает палеи к небу). В Боге, принцесса, который в назначенное время воздвигнет пророка и судию. Мы не должны, смиренные перед Его волей, но гордые перед владыками земли, воистину как Иоанн, сын Захарии, уготовать пути ему. Вот почему я хотел бы, чтобы против собора высилась эта группа. Она многому научит паству Божию.

Эльза. Признаюсь, все, что я здесь слышу, для меня странно и неожиданно. Но я начинаю понимать, как зародилось это дивное произведение. Господа, я — принцесса и, вероятно, потому нисколько не демократка… Но меня покоряют мощь и красота. Только чьи они здесь? Вы говорите: народа, Бога, живущего в нем. А я думаю, мастера Браузе, в нем живущего Бога.

Браузе. Принцесса… Я — кость от кости, плоть от плати моего народа. Я — кузнец из Вемескьельда, сын и внук кузнецов. Может быть, я ошибаюсь, потому что я не эстет и не теоретик, но мне страшно лестно, когда старые друзья Самсон и Оскар говорят, что рукою моей двигало народное сердце. Впрочем, что есть в моем произведении плохого, — а в нем-таки много плохого — то, конечно, от слабости руки моей, но что есть хорошего, — если есть, — то от мощи его сердца.

Дверь с шумом распахивается. Юлиан в ливрее входит стремительно и вытягивается в струнку.

Юлиан (Кричит). Его высочество король!

(Все вздрагивают. Пастор и Ценкер вновь уходят в темный угол. Эльза нервно идет навстречу королю. Эликайнен трусит. Браузе спокоен).

Браузе (Эликайнену). А я все без сюртука.

Эльза (Нервно). Ничего. Оставайтесь, мастер. Не уходите.

(Входят Хиальмар, хромой доктор Куфеке в парике, элегантный Лоран и граф Ульм в черном сюртуке, в белом галстухе, с портфелем под мышкой. На короле серое военное пальто и желтая кепе с белым султаном).

Король. Эльза. Птичка! Мы тебя еще застали? Поймали? Порадуйся, Эльза: я нагнал ландо графа, который уезжал к себе в имение. И мы тут же, на дороге, среди золота хлебов, под Божьим небом христиански помирились! Да, да, мы помирились. Я просто опьянел от радости (К Ульму). О, мой Ульм, мой старый Ульм, как вы меня заставили страдать! (Граф сдержанно улыбается). Лоран тоже рад. Вы ведь рады, Лоран? Ведь мы подождем, Лоран? Мы еще, слава Богу, молоды с вами.

Лоран (С кислой улыбкой). Я весь к услугам вашего высочества.

Эльза. Кузен Хиальмар, вот мастер Браузе. Мы застали его врасплох. Он просит простить его. Вы видите, он даже без сюртука.

Король (Снисходительно). Ничего. Вы кузнец — ваятель, о котором говорят? (Браузе кланяется). Рад вас видеть. (Делает несколько шагов и садится на табурете, оставленном Эльзой) — А, вот и ваше новое произведение (Надевает пенснэ).

Пауза.

Король. Как вы находите, Лоран?

Лоран. Pas mal… Un pen grossier… un pen pretencieux… Mais pour un maréchal-ferrant c'est pas mal du tout.

Король (Сбрасывая пенснэ). Vous avez raison! Граф Ульм?

Ульм. Мне не нравится. Я рад теперь, что заехал сюда. Я решительно попрошу мастера Браузе отказаться от мысли выставлять это произведение публично.

Эльза (Вспыхивая). Почему?

Ульм (Улыбаясь). По соображениям политическим, принцесса.

Эльза. Полицейским?

Ульм (Улыбаясь еще шире). Неужели, принцесса, вы презираете полицию? Но ведь это же ваша сторожевая собака.

Король (Сидя оборачивается к мастеру). Мастер Браузе, вы — даровитый человек… да… бесспорно… Но произведение ваше вредно. О, не подумайте что я присоединяюсь к графу Ульму и хочу подойти к вашей вещи с той «сторожевой», как он сказал, точки зрения. О, нет! Нет, Эльза, нет, вы ведь не думаете этого обо мне? Граф Ульм — прежде всего министр. Я же не прежде всего король, мастер. Нет, моя Эльза, я не король прежде всего. Прежде всего, и мой друг Лоран, — один из первых, если не первый зодчий нашего века, подтвердит это; — прежде всего я художник. И к вашему произведению, мастер, я подойду именно, как художник. Но постойте, вы спросите: в чем мое художество? Я творю культуру, мастер. Да, Эльза! (Напыщенно). Провидение вручило мне страну и ее население, как материал, и сказало: Хиальмар, сын Хиальмара, вот тебе десять талантов, умножь их, ибо я собираю, где не потеряло, и жну, где не сеяло. Взрасти на скалах и болотах Нордландии новую Элладу! (Короткая пауза. Растроганно). Это было как бы благовещение мне, Эльза, такое сладкое и скорбное, как благовещение Приснодеве. И как она на полотне Ботичелли, так я отстранился, склонился и сказал: «Слаб я, не возлагай на меня тяжелого беломраморного креста». Но архангел ответил: «Возьми крест и иди». И Я иду, Эльза (Короткая пауза. Другим тоном). Так вот, мастер, из какой высокой таинственной, торжественной идеи я исхожу. И говорю: это вредное произведение.

Лоран (В восхищении). О, слушайте все! Как вы должны быть счастливы, художники севера, имея такого монарха.

Ценкер (Пастору тихо). Ну, да, Август — сапожник перед ним. О, льстецы!

Пастор. Но как он уверен в своем боге! Однако его бог — не мой бог. Ценкер. Надеюсь.

Король (После раздумья). Ваше произведение, мастер, вредно не потому, что в нем, — правда, тускло, простите, — выражена именно эта идее, по — видимому, если верить чутью Ульма…

Ценкер (Тихо). Сторожевой собаки.

Король. Субверсивная. Нет, оно вредно тем, что вообще выражает идею. Разве искусство для этого, мастер? Разве оно дополнение к газете? Стыдитесь!

Общее движение.