Идеи в масках - Анатолий Луначарский

Вероккио. Какое подлое преступление!

(Леонардо бледный смотрит на Ченчио).

Ченчио. Преступление? Ничуть. В тот же вечерь мессер Беинтези зашел в лавку к Тинто и просил не делать шуму. Медичисам нужен на все готовый человечек… Теперь Пико стал бы их проклятой душой… Да не вышло дело.

Леонардо. Ну? Что же случилось?

Ченчио. Пьеро дельи Фабриканти с толпою каменщиков подошел сегодня возле Сан — Джиованни к Пико и низко поклонился. Он сказал: «Мессер Пико, вы убили моего мальчика… Да, да… Вы напрасно качаете головой… Но Флоренция видела довольно крови… Пусть на могиле твоего сына вырастет олива мира, — сказали мне сильные и обещали сто флоринов. Так и да будет… И во свидетельство, мессере, не побрезгуйте поцеловаться с рабочим человеком». И Пико пошел целоваться. Но Пьеро разжал челюсти, как мог, и вонзил зубы в его лицо, левой рукой он прижал его к себе, как любовницу, а правой пять раз ударил кинжалом меж ребер. Тут его схватили и потащили в Барджело. И была бы сеча, но ее остановило духовенство. Хорошенькие дела? (Подходит к Леонардо). Видишь, Нарди, кровь на моей ноге? Это кровь покойного Ньокки… Чума недостаточно работает, — флорентийцы ей помогают… А Пьеро попадет, пожалуй, в лапы к красному брату.

(Пауза).

Леонардо. Маэстро, теперь пора снять олифу с огня… Иначе опять краска побуреет.

(Уходить налево в кухню).

Ченчио (В негодовании), Клянусь кровью Богородицы, у вас нет сердец. У вас они завяли и сморщились как сухой лимон. Ад и молния! (Топает ногой)

Вероккио. Тише, тише… Видишь, у меня дрожат руки… Ты думаешь, я равнодушен? Не правда… Но что же я могу сделать?

Ченчио. Так говорят все.

Вероккио. И правы.

Ченчио. Но я же вот иду подбирать мертвецов? И если меня не тронит странница, клянусь святым Себастьяном, я напомню кое — кому о справедливости.

Вероккио. И тебя замучают в подземельях Барджело. Человек не может итти против своего времени, Ченчио. И в старину было плохо, но была свобода и надежда. А нынче мы пошли по ломбардскому пути и отдали себя Медичисам. Они обстригут крылья Флоренции: она разукрашена как никогда, но я то чувствую, что сердце у нее перестает биться… Когда я был молод, Ченчио, я верил, что мы разожгли большой костер, но теперь Лоренцо превратил наше жаркое пламя в потешные огни… Мы блестим, Ченчио, мы блестим… Но скоро останется только вонючий дым да серный пепеле.

Ченчио. Скажите это Леонардо.

Вероккио. Зачем?

Ченчио. Чтобы он не смеялся бесстыдными губами, когда в пору рвать волосы на голове.

Вероккио. Зачем, зачем, Ченчио? Этот мальчик, Ченчио, это — чудо… В нем созревает новая душа Флоренции. Все, что сделали прадеды и деды, — Кавальканти, Данте, Петрарка, Боккаччио, Фичино, все, что сделали Джиотто, Орканья, Мазаччио, Гиберти, Брунелеске, Донателло и Поллаюоло и многие другие — все, это в нем сплелось, Ченчио, чтобы удивить звезды небесные. Это несчастный мальчик, добрый мой Ченчио. Я чуть не плачу, слушая его и глядя на его чудеса… потому что, видишь ли, Ченчио… это правда, что он хочет летать как птицы, но когда земля проваливается в холод и мрак, никакая птица не улетит, добрый Ченчио… или она должна падать вместе с землею во мрак и холод, или остаться одна в пустоте, где все равно замерзнет… Флоренция больна. Италия больна. Отжило гордое, свободное гражданство. Оно, видишь ли ты, испугалось черни, оно испугалось также козней богачей и пошло в рабство к наглым выскочкам. Это начало конца. У Леонардо огромное сердце, Ченчио, а не маленькое, как ты говоришь, но его сердцу станет скоро тесно на этой земле, которая вновь захотела быть тюрьмой… О, я знаю, добрый друг, что князья и герцоги будут баловать его. Ах, Ченчио, горек хлеб гордеца, который каждое утро говорит тебе: «Я — господин здесь, все здесь — мои слуги!» Разве отдал бы я Нарди в золотые игрушки дукам? Но они возьмут его и сломают. Он гибок, но они сломают его, Ченчио… Наше искусство еще заблестит как никогда, но верь, Ченчио, это перед смертью…

Ченчио. Эта музыка мне по сердцу. Все идет к дьяволу в пасть! Вы — умный человек, я всегда говорил это… Пойте почаще эту песню Леонардо: пусть он знает, где и когда живет, а то он ходит словно в теплом тумане.

Вероккио. Ах, если бы не развеялся этот туман!.. Но куда он запропастился? Нарди, Нарди!

Леонардо (Входит, в одной руке у него небольшая кастрюлька, в другой дощечка с наброском). Я говорил, что моя краска будет похожа на золото, которым окрашены облака вечером. Посмотрите, баббо!

Вероккио (Разглядывая эскиз). Удивительно.

Леонардо. Природа создает золото из света и холодной мглы. Нам тоже не нужно металла, чтобы золотить. Мы тоже немножко живописцы.

Ченчио. А тюрьма и убийства не касаются тебя?

Леонардо (Зло). Нет.

Ченчио. Молодец!.. Я готов кулаки откусить себе за то, что люблю тебя!.. Моя страсть к тебе — грех, грех, откуда ни посмотри! Но я люблю тебя, и мне стыдно. Видишь, я покраснел (Отчаянным жестом сдергивает с себя шапку). Это за тебя, за то, что у тебя нет сердца.

Леонардо. Это неправда, что у меня нет сердца. Я просто пьян.

Ченчио. Пьян?

Леонардо. Да, моею молодостью. И хочу пить, пить, пить еще. Всю красоту, которая меня окружает. А потом плясать. Моя работа будет моею пляской. Я проведу каналы, как реки, я построю дворцы для императоров, построю для великанов башни, чтобы ангелам было легче слетать на землю. Я отражу мир на полотне так, что он засмотрится на себя и впервые поймет, как он хорош. Я прочту книгу прошлого и поверну страницу книги будущего. Я пьян, пьян вином мира, вином бога Пана. Не мешайте же мне! я помогу вам, я помогу вам, люди, но дайте мне идти моею дорогой, не мучьте меня… Старуха Джина вчера целый день орала песни, и я положил по комку шерсти в уши… Оставьте меня с моим миром, с моим богом… Потом Я помогу вам.

Ченчио (Совершенно сбит с толку). Нарди, Нарди, ты говоришь действительно как пьяный, как одержимый.

Пауза.

Вероккио (У окна, дрогнувшим голосом). Вечереет…

Леонардо возбужденный ходит легкими шагами по комнате. Ченчио, расставив широко ноги, растерянно следит за ним глазами.

Леонардо (Тоже подходя к окну). Видите, баббо, — те же оттенки, что у меня.

Вероккио. Торжественные, пышные, нежно — грустные.

Ченчио. И всему миру наступает вечер.

Леонардо. А потом опять будет утро (Подходит к столу и берет лежащую там мандолину). Ну, будет нам ссориться… Пора успокоиться. У меня есть для вас новая нежная, спокойная спокойная песня.

(Полупоет полудекламирует, тихо аккомпанируя себе на мандолине).

Леонардо.

Куда стремитесь вы, туманы легких дум?— В страну огня, где край земного мира,Где грань небес. Послал нас гордый умЗа золотым вином божественного пира.— Но не вернешься ты, прозрачных парусовЛетучая, родная вереница:Ты таешь, ты горишь в пожаре нежных снов,— Но далека еще заветная граница.О, ветер воли, к истине сильнейМчи в светлый океан разрушенные челны:Таинственный покров бледнит игру огней,Глубин эфирных потемнели волны.Вот вечер. Облака поблекли и грустят.— Скорей летите прочь от запада — к востоку!Лучи на — утро там маняще забле — стят, —И истина откроет лик свой оку!

(Он кончает свою мелодию… Вероккио и Ченчио слушают в задумчивости. Никто не заметил, что двер отворилас и на пороге призракомг появилас черная фигура: это силуэт в остром шлыке с двумя дырами для глаз, в руках его крюк, Он говорит глухо).

Погребатель. Ченчио, ты обещал помочь мне прибрать мертвецов… Пойдем, работы много… Можно подумать, что злая гостья хочет затушить все очаги Флоренции.

Ченчио. Иду… Нарди, дай мне тебя поцеловать…

Леонардо гибким жестом отдается его объятию и целует его много раз.

Ченчио. Прощай… Мне кажется, что я умру.

Леонардо. Видишь ли, Ченчио, я, по правде, не думаю, чтобы ты мог умереть. Да и вообще, может быть, мы ошибаемся с этой смертью. Иди, Ченчио, милый, мы много еще будем любить друг друга… Это-то я тебе обещаю. Это-то я знаю.

Ченчио. Фантазии! Все кончается.

Леонардо. Какие там концы, Ченчио? Ты видишь стену там, где на самом деле туман, а за ним… опять нет конца.