Том 4. Стихотворения, поэмы, агитлубки и очерки 1922-1923 - Владимир Маяковский

Топливо — основа республики. Сейчас наше главное топливо — дрова*

Крестьяне, чтоб республика была обеспечена дровами,5 000 000 куб. саженей должно быть заготовлено вами.Вдвое против прошлогоднего дровяной план сокращен,полностью, в 100%, должен быть выполнен он.

1. 13 000 000 куб. саженей заготовить и вывезти!Такое задание в прошлом году на крестьянах лежало.      Теперь — 5 000 000 —по сравнению с прошлым годом совсем мало.

2. Крестьяне, раньше вам однимна всю Республику приходилось запасаться дровами.А теперь смотрите, только меньшая часть дровяного планав порядке повинности выполняется вами.6 000 000 куб. саж. заготовляют для себя Главки и Центры.На эти дрова с крестьянами частные договоры.Останетесь довольны.И наконец мелкие потребителитоже добывают 3 500 000 саженейсамозаготовкой вольной.

3. В этом году с крестьянина меньше спрашивается, —облегчение ему.Почему?Потому что раньше главное отопление было дровяное.А теперь у нас есть и топливо иное:есть у нас торф, нефть, уголь есть у нас.В этом году, несмотря на тяжелые условия,поднял производительность Донбасс.

4. Видит власть — топливо есть,спешит облегчение крестьянину внесть.Нам навстречу должно пойти крестьянство со своей стороны —полностью 100% дров должны быть крестьянством даны.

5. Берем на самое главное, на это вот:без транспорта, без крупной промышленности,без армии и крестьянство никак не проживет.

6. Несознательный крестьянин скажет:«Чего объяснять! Плати лучше ж,дрова и получишь.Разговор недолог:повезем, коли уплатишь долг».

7. Скажем такой публике:— Сами же вы, представители вашисидят у власти,сами пересчитывают казенные рублики.Если чего не додали из денегили из пищи,это оттого, что все мы нищи.Значит, был важнее расход иной:с голодом боролись или от помещиков оборонялись войной.

8. И то, по сравнению с рабочими,республикаменьше перед крестьянством задолжена,заплатили всё, что было можно.А рабочий не ропщет.Наоборот:подымает производительность шахта,подымает работу завод.

9. Благодаря работе рабочих,из года в годвсё больше и больше крестьянству льгот.

10. За работу!Покавсего 2 000 000 сажен заготовлено вами.Заготовьте остальные 3 000 000 куб. сажен,обеспечьте Республику дровами!

11. Заготовить дрова мало,еще задача есть:надо дрова перевезть.Пока доставлено полтора миллиона сажен:300 000 куб. сажен подвезено к сплавным рекам,а 3 200 000 куб. саж. с места не сдвинуты даже.Чтоб шли поезда,чтобы фабрики работали на славу —везите дрова,готовьтесь к сплаву!

[1922]

Транспортники!*

Голод растет.Спасение Поволжья в наших руках.Все протягивают руку помощи волжанам.А в наших рядах есть люди, запускающие этируки в грузы, идущие Волге.Вон грабителей из наших рядов!Беспощадный суд бандитам!В скором и сохранном продвижении грузов —единственное спасение голодающих.Опоздать — все равно что ничего не дать.Мастеровые и рабочие депо и мастерских!Каждый паровоз, каждый вагон, везущий грузыголодающим, ремонтируй немедля — вот наша заповедь.Движенцы!Промедление — смерть. Ни минуты промедления,ни минуты простоя — грузы голодающим должнылететь — вот наша заповедь.Грузчики!Ни минуты не задерживать подвижной состав.Грузи голодающим грузы — немедля.Разгружай немедля — вот наша заповедь.

В сплочении победа.Транспортники!Сомкнутым строем мастеров, грузчиков и движенцев— на борьбу с голодом.Голод — фронт. Лентяй — дезертир. Вор — предатель,Да здравствуют герои голодного фронта.Долой дезертиров и предателей.

[1922]

Очерки, 1922-1923

Париж (Записки Людогуся)*

Вы знаете, что за птица Людогусь*? Людогусь — существо с тысячеверстой шеей: ему виднее!

У Людогуся громадное достоинство: «возвышенная» шея. Видит дальше всех. Видит только главное. Точно устанавливает отношения больших сил.

У Людогуся громадный недостаток: «поверхностная» голова — маленьких не видно.

Так как буковки — вещь маленькая (даже называется — «петит!»), а учебники пишутся буковками, то с такого расстояния ни один предмет досконально не изучишь.

Записки Людогуся блещут всеми людогусьими качествами.

О парижском искусстве + кусочки быта.

До 14 года нельзя было выпустить подобные записки.

В 22 году — необходимо.

До войны паломники всего мира стекались приложиться к мощам парижского искусства.

Париж знали наизусть.

Можно не интересоваться событиями 4-й Тверской-Ямской*, но как же не знать последних мазков сотен ателье улицы Жака Калло*?!

Сейчас больше знакомых с полюсами, чем с Парижем.

Полюс — он без Пуанкарей. Он общительнее.

— Виза есть?

— Есть.

— Ваш паспорт?

Протягиваю красную книжечку РСФСР. У секретарши руки автоматически отдергиваются за ее собственную спину.

— На это мы виз не ставим. Это надо переменить. Зайдите. Тут рядом 26-й номер. Конечно, знаете. (Беленькое консульство!*)

Мадам говорит просто, как будто чашку чая предлагает.

Делаю удивленное и наивное лицо:

— Мадам, вас, очевидно, обманывают: наше консульство на Унтер-ден-Линден*, 7. В 26-м номере, должно быть, какая-то мошенническая организация. 26-й номер нигде в НКИД не зарегистрирован. Вы должны это дело расследовать.

Мадам считает вопрос исчерпанным.

Мадам прекращает прения:

— На это мы визы не поставим.

— На что же вы ее поставите?

— Можем только на отдельную бумажку.

— На бумажку, так на бумажку — я не гордый.

— Неужели вы вернетесь опять туда?!

— Обязательно.

Мадам удивлена до крайности.

Очевидно, наши «националисты», проходившие за эти годы сквозь консульства, с такой грациозностью, с такой легкостью перепархивали с сербского подданства на китайское, что мое упорство просто выглядело неприлично.

Французская граница. Осмотр паспортов. Специальный комиссар полиции. Посмотрит паспорт и отдаст. Посмотрит и отдаст.

Моя бумажка «специальному» определенно понравилась.

«Специальный» смотрит восторженно то на нее, то на меня.

— Ваша национальность?

— Русский.

— Откуда едете?*

— Из Берлина.

— А в Берлин откуда?

— Из Штетина.

— А в Штетин откуда?

— Из Ревеля.

— А в Ревель откуда?

— Из Нарвы.

— А в Нарву откуда?

Больше иностранных городов не осталось. Будь, что будет. Бухаю:

— Из Москвы.

В ответ получаю листок с громким названием: «Санитарный паспорт» и предложение:

В 24 часа явиться к префекту парижской полиции.

Поезд стоит. Стою я. Рядом — «специальный». Поддерживает вежливую беседу. Где остановлюсь? Зачем еду? Такой внимательный. Все записывает.

Поезд трогается. «Специальный» соскакивает, напоминая:

— В двадцать четыре!

Предупредительные люди!

Париж. Закидываю вещи в первый попавшийся отель. Авто. Префектура.

Отвратительно с блестящей Сены влазить в огромнейшую нудную казарму. Наполнена блестящими сержантами и привлекаемою за что-нибудь дрянью парижских чердаков и подвалов.

Меня сквозь нищую толпу отправляют на третий этаж. Какой-то секретарь в черной мантилье.

Становлюсь в длинную очередь. Выстоял.

— У меня «санитарный паспорт*». Что делать?

— Сняться. Четыре карточки засвидетельствуете в своем участке и оставите там, а четыре засвидетельствуете и сейчас же сюда.

— Мосье! «Санитарный паспорт», очевидно, преследует медицинские цели. Я из России два месяца. Нет смысла хранить столько времени вшей специально для Парижа. Во-вторых, едва ли фотография — хорошее средство от тифов: я буду сниматься одетым, до пояса, в маленьком формате; если у меня даже вши и есть, не думаю, чтобы они при таких условиях вышли на карточках.