Полет сокола - Смит Уилбур

— Капитан Кодрингтон, мы покинули «Гурон» по моему настоянию. Вот почему нам понадобилось другое судно. — Робин говорила тихо, но столь энергично, что лицо капитана смягчилось. — Вы были правы. «Гурон» — корабль невольничий, а Сент‑Джон — работорговец. Я могу это доказать.

— Каким образом? — спросил Кодрингтон с явным интересом.

— Не сейчас. Мой брат… — Робин показала глазами в сторону трапа. Зуга дал ей точные указания, как вести себя с капитаном. — Сегодня днем я буду на пристани в Роггер‑Бэй.

— В какое время?

— В три часа.

Робин приподняла юбки и стала пробираться к трапу.

Адмирал Кемп томился в огромном резном кресле, которое подчиненные прозвали «троном». Величественность кресла подчеркивала старческую худобу, узкие плечи смотрелись карикатурно под пышным золотым шитьем синего парадного мундира. Адмирал вцепился в подлокотники кресла, стараясь не ерзать, — от этого молодого офицера ему всегда делалось не по себе.

Клинтон Кодрингтон говорил быстро и выразительно, подчеркивая каждую мысль изящными жестами. Его энергия и энтузиазм утомляли, адмирал предпочитал подчиненных с более спокойным темпераментом, которые выполняют приказ в точности и не склонны к авантюрам. Известный еще с юности как «зануда Кемп», командующий с глубоким подозрением относился к так называемым блестящим офицерам; в его представлении само это слово было синонимом ненадежности. К сожалению, характер службы в дальней колонии позволял молодым людям, подобным Кодрингтону, месяц за месяцем находиться в самостоятельных рейсах без присмотра старших офицеров, способных при необходимости остудить горячие головы.

Адмирал не сомневался, что еще не раз хлебнет горя с этим капитанишкой, прежде чем закончит службу, получит причитающийся ему титул и удалится на покой в уединенное поместье в Суррее. То, что настоящих неприятностей пока не случилось, можно было объяснить лишь крайним везением. Припомнив калабарский инцидент, Кемп с трудом удержался от раздраженной гримасы.

Кодрингтон появился в Калабаре ясным июньским утром. Пять аргентинских невольничьих кораблей заметили верхушки его парусов за тридцать миль и принялись лихорадочно разгружаться. Когда «Черная шутка» подошла к берегу, пять капитанов самодовольно ухмылялись: их трюмы были пусты, а две тысячи несчастных рабов длинными рядами сидели на корточках на пустынном пляже. Что еще приятнее, экватор был в добрых двадцати милях к северу, а значит, работорговцы находились вне пределов юрисдикции британского флота. Невольничья база в Калабаре на то и была рассчитана, чтобы воспользоваться лазейкой в международном соглашении.

Однако самодовольные ухмылки сменились негодованием, когда на «Черной шутке» выкатили пушки и под их прикрытием спустили на воду шлюпки с вооруженными матросами. Испанские капитаны, плавающие для удобства под флагом Аргентины, горячо и красноречиво протестовали против незаконного вооруженного вторжения.

— Мы не досмотровая команда, — спокойно объяснил Кодрингтон старшему из них. — Мы вооруженные советники, и вот наш совет: загружайтесь снова, да поскорее.

Испанец продолжал размахивать руками, пока пушечный выстрел не привлек его внимания к пяти веревочным петлям, свисающим с нока реи канонерской лодки. Испанец не сомневался, что петли вывешены лишь для устрашения, но, взглянув в ледяные сапфировые глаза молодого английского офицера, решил, что держать пари не готов.

Как только рабы вернулись в трюмы, самозваный вооруженный советник дал очередной непрошеный совет. Невольничьей флотилии предлагалось сняться с якоря и взять курс на север. Через пять часов капитан Кодрингтон тщательно измерил высоту солнца, сверился с таблицами, а затем попросил испанского капитана проверить его вычисления и подтвердить, где находятся суда, после чего немедленно арестовал его и реквизировал все пять кораблей — «вооруженные советники» тут же и без каких‑либо осложнений сменили статус, превратившись в призовую команду.

Кодрингтон привел пять захваченных судов в Столовую бухту, адмирал Кемп выслушал рассказ испанцев об обстоятельствах их пленения и тотчас же слег с желудочными коликами и страшной мигренью. Лежа в полутемной спальне, он продиктовал сначала приказ, предписывавший Кодрингтону оставаться на корабле, а кораблю — на якорной стоянке, а затем — гневный отчет первому лорду адмиралтейства.

Этот эпизод, который вполне мог бы окончиться для Кодрингтона трибуналом и пожизненным списанием на берег, а для адмирала — преждевременной отставкой и крушением надежд на дворянство, неожиданно принес обоим богатство и способствовал карьере. Парусный шлюп, доставлявший в Англию донесение Кемпа, разминулся посреди океана с другим кораблем, который шел противоположным курсом и вез депеши командующему Капской эскадрой — от того же первого лорда, а также от министра иностранных дел. Адмиралу вменялось в обязанность применять «пункт о специальном оборудовании» к судам всех христианских держав, за вопиющим исключением Соединенных Штатов Америки, на всех широтах, как к северу, так и к югу от экватора. Распоряжение датировалось четырьмя днями ранее рейда Кодрингтона на Калабар, что сделало его действия не только законными, но и в высшей степени похвальными.

Качнувшись на краю пропасти, карьера Кемпа вновь обрела устойчивость. Шансы на титул упрочились, а личный счет в банке Куттса на Стрэнде пополнился на кругленькую сумму. На следующей сессии Смешанной судебной комиссии в Кейптауне пятерка испанцев была признана виновной. Доля Кемпа в общей сумме призовых денег составила несколько тысяч фунтов стерлингов, доля капитана — почти вдвое больше, и вдобавок оба получили личные благодарственные письма от первого лорда адмиралтейства.

Однако все эти награды ничуть не увеличили ни доверия, ни симпатии адмирала к своему подчиненному, и теперь он с растущим ужасом выслушивал его просьбу дать санкцию на досмотр американского торгового клипера, который сейчас пользовался гостеприимством кейптаунского порта.

Адмирал не желал войти в историю в качестве человека, по вине которого началась очередная война с бывшими колониями в Новом Свете. Американское правительство придерживалось совершенно недвусмысленных взглядов на неприкосновенность своих кораблей, и должностные инструкции адмирала содержали на этот счет особый раздел.

— Господин адмирал! — Глаза Кодрингтона блеснули фанатическим огнем. — Нет никаких сомнений, что «Гурон» — невольничий корабль и оснащен для перевозки рабов в том смысле, как это трактует закон. Корабль стоит на якоре в британских территориальных водах. Я мог бы через два часа подняться на борт в сопровождении незаинтересованных свидетелей, может быть, даже вместе с членом Верховного суда.

Кемп громко прочистил горло. На самом деле он пытался заговорить, но от страха не смог произнести ни слова. Кодрингтон, однако, принял его кашель за поощрение.

— Этот Сент‑Джон — один из самых гнусных работорговцев современности. На побережье о нем слагают легенды. Говорят, за год он перевез через океан более трех тысяч рабов. Для нас это золотой шанс, нельзя его упускать…

Адмирал наконец обрел дар речи:

— В среду я был приглашен на обед в резиденцию губернатора, и господин Сент‑Джон присутствовал там в качестве личного гостя его превосходительства. Я знаю Сент‑Джона как истинного джентльмена, он весьма состоятелен и пользуется большим влиянием в своей стране.

Речь Кемпа звучала ровно, почти без эмоций. Такое самообладание удивило его самого.

— Он работорговец, — раздался женский голос.

Робин Баллантайн сидела у окна в адмиральском кабинете. Мужчины успели забыть о ее присутствии и теперь оба повернулись к ней.

— Я была в трюме «Гурона» и убедилась, что корабль полностью оборудован для перевозки рабов, — продолжала Робин.

Кемп почувствовал растущее раздражение. И что он нашел в этой девице? Зачем послал им с братом приглашение? Никакого в ней ума нет, обычная стервозность, и вовсе не хорошенькая, а самая обыкновенная, да еще носатая и с тяжелой челюстью. Разумеется, нисколько не похожа на сюсюкающих и хихикающих дамочек‑колонисток, этим его и покорила, но по зрелом размышлении уж лучше все‑таки они. Может, еще не поздно отозвать приглашение?