Лес Мифаго. Лавондисс - Роберт Холдсток

Китон напомнил ей, и она сказала его вслух, подняла правую руку, ладонью к нему, потом приложила ладонь к груди. Китон повторил ее жест и поклонился; потом они оба рассмеялись.

Потом Гуивеннет опять повернулась ко мне и уселась на корточки рядом со мной, поставив копье между ног; оно вызывающе поднималось вверх, неуместное, почти неприличное. Слишком короткая туника задралась, и ее тело, молодое и гибкое, оказалось настолько прекрасным, что такой неопытный человек, как я, не мог остаться спокойным. Она коснулась узким пальцем моего носа и улыбнулась, поняв, какие мысли бродят за покрасневшим лицом.

– Кунингабах, – сказала она предупреждающе. И добавила: – Еда. Готовить. Гуивеннет. Еда.

– Еда? – повторил я. – Ты хочешь есть?

Я коснулся своей груди, и Гуивеннет быстро покачала головой и коснулась своего упругого живота.

– Еда.

– А! Еда, – повторил я, ткнув пальцем в нее.

Она хотела приготовить еду. Теперь я понял.

– Еда! – с улыбкой согласилась она. Китон облизал губы.

– Еда, – неуверенно сказал я, спрашивая себя, что понимает Гуивеннет под мясом. Но… как? Я был не против, если не надо будет пробовать. Я пожал плечами и согласился. – Почему нет?

– Могу я остаться… посмотреть? – спросил Китон.

– Конечно, – сказал я.

Гуивеннет встала и коснулась пальцем своей ноздри. («У тебя должны быть запасы», – казалось, хотела сказать она.) Потом прошлась по кухне, постучав по каждой кастрюле и сковородке, и вышла наружу. И я услышал, очень быстро, зловещий свист топора и противный звук ломающихся костей.

– Быть может, я чересчур нахален, – сказал Китон; он сидел в кресле, так и не сняв пальто, – и навязчив. Но у фермеров всегда есть такие великолепные запасы еды. Я заплачу, если ты не против.

Я улыбнулся.

– Я тебе сам заплачу… только не рассказывай никому об этом. Мне не слишком хочется тебе об этом говорить, но моя сегодняшняя кухарка никогда даже не слышала о беконе или традиционной печенке. Скорее всего, она собирается поджарить мясо дикого вепря.

Китон, естественно, нахмурился:

– Вепря? Они вымерли.

– Да, но не в райхоупском лесу. И не вепри. Как тебе понравится бедро медведя, фаршированное волчьей поджелудочной железой?

– Совсем не понравится, – ответил летчик. – Ты шутишь?

– Однажды я приготовил для нее суп с овощами. Она сочла его отвратительным. Мне даже страшно подумать, что она считает нормальной едой…

Я осторожно подошел к двери на кухню и заглянул внутрь. Похоже, она готовила что-то значительно менее претенциозное, чем медвежатина. Стол в кухне был залит кровью, как и ее пальцы, и она иногда их облизывала, так же легко, как я мог бы слизать мед или соус. Длинный тонкий зверь. Кролик или заяц. Она вскипятила воду, порубила овощи, довольно грубо, и сейчас, слизнув жидкость, текшую с ее ладоней, проверяла банку с солью «Сакса». В конце концов получилось довольно вкусное, хотя и не слишком привлекательно выглядевшее блюдо. Она подала всю тушу, вместе с головой, только расколола череп, чтобы приготовить мозги. Их она выковыряла ножом и аккуратно разделила на три части. Китон вежливо отказался от своей доли, но на его лице появилось что-то вроде смешной паники.

Гуивеннет ела пальцами, используя свой короткий нож для разделки кролика, оказавшегося на удивление мясистым. Поначалу она презрительно забраковала вилки, обозвав их «Р’ваммис», но потом попробовала одну и нашла ее удобной.

Вечер был холодным, и Гуивеннет подложила в камин маленькое березовое полено.

Гостиная казалась отгороженной от всего мира и уютной. Она сидела, сложив ноги перед каминной решеткой, и глядела на пламя. Китон остался у стола, поглядывая то на фотографии, то на странную девушку. Я сидел на полу, опираясь спиной о кресло и вытянув ноги к Гуивеннет.

Какое-то время спустя она опустилась на локти, легла ко мне на колени и, протянув правую руку, нежно коснулась моей щиколотки. Отблески огня играли на ее волосах и коже, заставляя их светиться. Она глубоко задумалась и казалась подавленной.

– Как ты вернешься на свой аэродром? – спросил я Китона. Мой вопрос прервал ее задумчивое настроение; она села и с серьезным лицом поглядела на меня почти печальными глазами. Китон встал и снял пальто со спинки стула:

– Да, уже поздно…

Я смутился:

– О, извини, я ни на что не намекал. Ты можешь остаться, в доме полно спален.

Он странно улыбнулся и посмотрел на девушку.

– В следующий раз я поймаю тебя на предложении. Но завтра мне надо очень рано вставать.

– Но как ты вернешься?

– Так же, как и приехал. На мотоцикле. Я поставил его в сарае, из-за дождя.

Я проводил его до двери. Прощаясь, он посмотрел на край леса:

– Однажды я вернусь. Надеюсь, ты не против… Я должен вернуться.

– В любое время, – сказал я. Спустя несколько минут взревел мотоцикл. Гуивеннет подпрыгнула и недоуменно посмотрела на меня с молчаливым вопросом в глазах. Я улыбнулся и сказал, что это всего-навсего повозка Китона. Спустя еще несколько секунд жужжание мотоцикла исчезло вдали, и Гуивеннет расслабилась.

Семь

В тот вечер мы оба ощущали близость друг другу, и это сильно подействовало на меня. Мое сердце билось как сумасшедшее, лицо стало багровым, во мне бродили несдержанные мальчишеские мысли. Одно присутствие девушки, ее красота и сила, видимая печаль и то, как она спокойно сидела на полу рядом со мной – все вместе погрузило меня в хаос эмоций. Мне так хотелось протянуть к ней руки, схватить за плечи и поцеловать, что пришлось вцепиться в ручки кресла и запретить ногам двигаться по ковру.

Она, конечно, знала о моем замешательстве. Она слегка улыбалась, неопределенно поглядывала на меня, а потом опять глядела на огонь. Чуть позже она откинулась назад и оперлась о мои ноги. Я нерешительно коснулся ее волос, потом более уверенно. Она не сопротивлялась. Я погладил ее лицо, провел пальцами по ершистым завиткам рыжих волос и решил, что мое сердце сейчас взорвется.

Откровенно говоря, я думал, что этой ночью она будет спать со мной, но ближе к полуночи она ускользнула, без слова и взгляда. Огонь погас, в комнате было холодно. Возможно, она спала, опираясь на мои ноги, не знаю. Но ноги затекли – несколько часов я не шевелил ими, опасаясь потревожить ее любым другим движением, кроме самых нежных. И вот, внезапно, она встала, надела пояс, взяла оружие и вышла из дома. Я же остался сидеть и только ранним утром накрылся, как одеялом, тяжелой скатертью.

На следующий день она вернулась, в полдень. И вела себя робко и холодно, не встречаясь со мной взглядом и не отвечая на мои вопросы. Я занялся хозяйством: дом (то есть уборка) и еще надо было починить заднюю дверь. Не та работа, которую я люблю, но мне не хотелось ходить по пятам за Гуивеннет, которая бродила из комнаты в комнату, погруженная в свои мысли.

– Ты голодна? – позже спросил я ее. Она улыбнулась, отвернулась от окна в моей спальне и посмотрела на меня.

– Я голодна, – сказала она, четко выговаривая слова, хотя и со смешным акцентом.

– Ты быстро учишь наш язык, – сказал я с преувеличенным энтузиазмом, но это она не поняла.

На этот раз, без моих уговоров, она сама залезла в ванну и несколько минут плескалась в холодной воде, сжимая в руке кусок мыла «Лайфбой» и ведя неслышный разговор сама с собой; иногда она хихикала. А потом даже съела холодный салат с ветчиной, который я приготовил.

Но было что-то еще, плохое, чего я не мог понять, имея так мало опыта общения с женщинами. Я чувствовал, что она хорошо понимает меня и нуждается во мне. Но что-то удерживало ее.

Вечером она, странствуя по дому и роясь в шкафах, вытащила из одного из них старую одежду Кристиана. Она тут же сбросила тунику, натянула белую рубашку без воротника, посмеиваясь над собой, и какое-то время стояла, широко раскинув руки. Рубашка была слишком велика для нее и доходила ей до середины бедер; рукава болтались. Я подвернул ей рукава, и она захлопала руками, как птица, счастливо смеясь. Она опять порылась в шкафу и вытащила серые короткие штаны. Мы закололи их так, чтобы они доходили ей до щиколоток, и стянули на талии поясом от халата.

И даже в такой малоподходящей ей одежде она чувствовала себя удобно. Она выглядела как ребенок, потерявшийся в раздутом костюме клоуна, но как она могла судить о таких вещах? И, не заботясь о своей внешности, она была счастлива. По всей видимости, она решила, что надела мою одежду: таким образом она надеялась стать ближе ко мне.

В тот день вечер выдался теплым, как и положено летом, и мы гуляли вокруг дома, освещенные слабым сумеречным светом. Она заинтересовалась молодыми деревьями, которые окружили дом и теснились по лужайкам за кабинетом. Она петляла среди юных дубков, разрешая рукам резвиться на гибких стволах, сгибать их, дергать их и прикасаться к крошечным новым почкам. Я шел за ней следом, глядя, как вечерний ветерок раздувает слишком большую рубашку и играет ее невероятными волосами.