Лес Мифаго. Лавондисс - Роберт Холдсток

– Могу я взглянуть на него?

– Пожалуйста. Мне он не интересен. И вы можете позаимствовать все, что найдете, если, конечно, сначала покажете мне.

Мы поднялись на второй этаж и прошли по темному коридору, где обои с цветочками отслаивались и висели рваными клочьями. Пыльные картины, тусклые репродукции Матисса и Пикассо, потертый ковер…

Кабинет находился в самом конце; комната выходила окнами на город. Через грязные шторы я увидел колокольню церкви Св. Марии. Вдоль стен стояло столько книг, что штукатурка над провисшими полками треснула. Стол был накрыт белым чехлом, как и вся остальная мебель, но на непокрытых книгах скопилась пыль толщиной в палец. Около одной из стен лежала беспорядочная груда карт, диаграмм и гравюр с растениями. Шкаф был забит под завязку стопками журналов и томами переплетенных писем. Какая противоположность тщательному порядку, царившему в кабинете отца! Я растерянно глядел на загроможденную вещами и книгами берлогу ученого, не зная, откуда начать искать.

Энни Хайден несколько минут глядела на меня, сузив усталые глаза за очками в роговой оправе, потом сказала: «Я ненадолго оставлю вас», – и я услышал, как она спускается вниз.

Я открывал ящики столов, листал книги, даже поднимал ковер в поисках тайника в половицах. Проверить каждый дюйм в комнате – титаническая работа, и через час я признался в поражении. Я не нашел не только тщательно спрятанных листков из дневника отца, но и дневника самого Уинн-Джонса. Вся моя добыча – странное оборудование, как будто сделанное Франкенштейном, «передний мостик», как называл его отец: наушники, ярды проволоки, тяжелые электрические батареи, быть может автомобильные, стробоскопические легкие диски, бутылки едких химикатов, снабженные этикетками. Вся эта груда находилась в большом деревянном ящике, накрытом портьерой. Я понажимал его планки и действительно нашел тайное отделение. Пустое.

Тихо, как только возможно, я прошел по всему дому, заглядывая в каждую комнату и пытаясь интуитивно понять, мог ли Уинн-Джонс устроить в ней тайник. И ни разу ничто не толкнуло меня. Всюду было одно и то же: запах влажных чехлов, гниющие книги – ужасная атмосфера имущества, которым не пользуются и за которым не ухаживают.

Я спустился вниз. Энни Хайден слабо улыбнулась.

– Нашли что-нибудь?

– Боюсь, что нет.

Она задумчиво кивнула и добавила:

– А что в точности вы ищете? Дневники?

– Наверно, ваш отец взял их с собой. Обычные годовые дневники. Я не нашел ни одного.

– Никогда не видела ничего похожего, – по-прежнему задумчиво сказала она. – И это действительно странно, уверяю вас.

– Он ничего не рассказывал вам о своей работе? – Я уселся в кресло.

Энни Хайден скрестила ноги и опустила на столик журнал.

– Рассказывал. Какую-то чушь о вымерших животных, якобы живущих в чаще леса. Вепри, волки, дикие медведи… – Она опять улыбнулась. – Кажется, он сам в это верил.

– Как и мой отец. Но его дневник испорчен, не хватает многих страниц. Я спросил себя, не спрятал ли он их. Быть может, вы получали его письма после исчезновения вашего отца?

– Я покажу вам. – Она встала и подошла к высокому простому шкафу, стоявшему в передней комнате, месте с суровой мебелью, загроможденной всякими безделушками и украшенной неплохими орнаментами.

Шкаф, как и его собрат наверху, был забит всякой всячиной – нераспакованными журналами и выпусками факультетских газет, плотно скатанными и запечатанными скотчем.

– Я сохранила их, бог знает почему. Возможно, на этой неделе я отнесу их в колледж. Нет никакого смысла хранить их здесь. Вот письма.

Позади журналов лежала груда писем, чуть ли не в ярд высотой, все открытые и прочитанные, несомненно, тоскующей дочерью.

– Может быть, здесь есть письма от вашего отца, не помню. – Она взяла груду и передала мне в руки.

Я отправился обратно в гостиную и битый час проверял почерк на конвертах. Ничего. От долгого сидения на одном месте у меня заломило спину, а от запаха плесени и сырости чуть не тошнило.

Больше я ничего не мог сделать. Часы на каминной полке громко тикали, в комнате висело тяжелое молчание, и я почувствовал, что засиделся. Я подошел к Энни Хайден и отдал ей страницу из одного из ранних дневников отца.

– Почерк достаточно узнаваемый. Если вы найдете какие-нибудь письма, дневники или просто листы… я вам буду очень благодарен.

– Буду рада помочь вам, мистер Хаксли. – Она проводила меня к парадной двери. По-прежнему шел дождь, и она помогла мне надеть тяжелый макинтош. Потом, колеблясь, странно посмотрела на меня. – Вы когда-нибудь видели моего отца?

– В середине тридцатых, когда был совсем мальчишкой. Но он никогда не говорил со мной или братом. Он приходил и вместе с отцом немедленно уходил в лес, на поиски мифических зверей…

– В Херефордшире. Там, где вы живете сейчас? – Она поглядела на меня с болью во взгляде. – Я не знала об этом. Никто из нас не знал. Когда-то давно, быть может как раз в середине тридцатых, он сильно изменился. Но я всегда оставалась близка к нему. Он доверял мне, верил в чувство, которое я питала к нему. Но никогда ничего не рассказывал, не объяснял. Мы были… близки. Просто близки. Я завидую каждому разу, когда вы видели его. Как бы я хотела видеть его в те мгновения, когда он делал то, что любил… с мифическими зверями или без них. Он отказался от семьи ради жизни, которую обожал.

– Как и мой отец, – мягко сказал я. – Моя мать умерла от разрыва сердца; брат и я были отрезаны от мира. Мира моего отца, я хотел сказать.

– Возможно, мы оба много потеряли.

Я улыбнулся.

– Вы больше, чем я. Но вы можете побывать у меня, в Оук Лодже, увидеть дневник и лес…

Она быстро тряхнула головой.

– Не думаю, что осмелюсь, мистер Хаксли. Но спасибо за предложение. Просто… просто я спрашивала себя, что вы можете сказать…

Она уже не могла говорить. Полутемный коридор, звук монотонного дождя, бьющего в грязное окно высоко над дверью… Тревога, казалось, сжигала ее изнутри и лилась наружу из широко распахнутых за очками глаз.

– Просто что? – помог ей я, и она, не думая и больше не колеблясь, спросила:

– Он там, в лесу?

Захваченный врасплох, я, тем не менее, понял, что она имела в виду.

– Возможно, – ответил я. А что еще я мог сказать? Разве мог я рассказать ей, что за опушкой леса, в самой чаще, находится огромное невероятное место, в существование которого невозможно поверить. – Вполне возможно.

Шесть

Из Оксфорда я уехал разочарованным, грязным и очень уставшим. И обратная дорога утомила меня еще больше: один поезд отменили, а за Уитни мой автобус попал в пробку и простоял полчаса. К счастью, дождь кончился, но низкое небо по-прежнему было угрожающим и отчетливо неприветливым, не таким, каким я бы хотел его видеть ранним летом.

Только к шести вечера я добрался до Оук Лоджа и тут же понял, что у меня гость: задняя дверь была широко распахнута, в кабинете горел свет. Я поспешил к дому, но около двери остановился и нервно оглянулся: быть может, рядом затаился воинственный роялист с ружьем или жаждущий крови мифаго. Нет, никого, значит, это Гуивеннет. Она силой открыла дверь, несколько раз ударив по ней древком копья, и содрала краску вокруг ручки. Внутри я уловил намек на ее запах, острый и едкий. Безусловно, ей надо почаще принимать ванну.

Я осторожно обошел все комнаты, окликая ее. В кабинете ее не было, но я не стал гасить свет. Кто-то задвигался наверху, я вздрогнул и выбежал в коридор.

– Гуивеннет?

– Боюсь, вы меня поймали, – послышался голос Гарри Китона, и он сам появился на верхней площадке лестницы и смущенно улыбнулся, пытаясь скрыть вину. – Извините меня. Но дверь была открыта.

– Я принял вас за кое-кого другого, – сказал я. – А в доме смотреть не на что.

Он спустился вниз, и мы пошли в гостиную.

– Кто-то был здесь, когда вы пришли?

– Да, но я не знаю кто. Я подошел к парадной двери и позвал вас; никто не ответил. Тогда я обошел дом сзади и обнаружил открытую дверь, странный запах внутри и это… – Он обвел рукой комнату: вся мебель в беспорядке, полки пусты, книги и артефакты разбросаны по полу. – У меня таких привычек нет, – сказал он, улыбаясь. – Кто-то пробежал по дому, когда я вошел в кабинет, но я не знаю кто. И я решил дождаться вас.

Мы привели комнату в порядок и уселись за столом. Похолодало, но я не хотел разводить огонь. Китон расслабился; когда он волновался, след от ожога явственно краснел, но сейчас он побледнел и стал менее заметен, хотя, разговаривая, Китон все равно нервно прикрывал его левой рукой. Он казался усталым, совсем не таким веселым и самоуверенным, как тогда, на аэродроме в Маклестоуне. На нем была гражданская одежда, очень помятая. И когда он садился к столу, я заметил набедренную кобуру с револьвером, висевшую на ремне.

– Я проявил фотографии, которые сделал во время полета, несколько дней назад. – Он вынул из кармана свернутый пакет, распрямил его, открыл и вытащил несколько снимков размером с журнальный лист. Я, откровенно говоря, почти забыл о том, что во время полета он постоянно снимал ландшафт под нами.