И снятся белые снега… - Лидия Вакуловская

— Да ну их — связываться! — ответила красивая проводница. — Потом Ляля опять позвонила, извинялась за Помидора. Говорит: не обращай, мол, внимания, он всегда был чокнутый.

— В свою пользу! — немедленно отозвалась молоденькая с приплюснутым носиком.

До утра было далеко, и не было у проводниц конца всяким житейским росказням. Только Соня не подавала голоса, молча слушала все эти разговоры.

На рассвете, когда пассажиры экспресса еще крепко спали, пожилая проводница — тетя Маша — отложила на столик вязанье и тронула за плечо спавшую на верхней полке Соню.

— Сонь, вставай, к морю подъезжаем, — сказала она. — Сейчас остановимся.

— Уже?.. — подхватилась Соня и стала торопливо одеваться.

Море лежало в каких-то двадцати метрах от состава — огромное и синее-пресинее. Солнце только-только вставало, и там, где оно подымалось, море сливалось с таким же ярким по голубизне небом.

— У-ух, какое оно!.. — Соня подошла к самой воде.

— А вон горы… Кавказские… видишь? — показала тетя Маша в сторону, где высились, посвечивая снежными шапками, горы.

— У-ух, какие!.. — выдохнула Соня, изумленно глядя на горы. И снова посмотрела на море, на зеленые свечи кипарисов, подступавшие к берегу.

— Монетку в воду брось, — сказала тетя Мата.

— Зачем? — удивилась Соня.

— Примета такая. Я когда-то бросила, с тех пор двадцать лет на этой линии езжу. И ты на себе эту примету проверь.

— Нету мелочи… — огорчилась Соня, роясь в кармашках платья.

— На, бросай, — подала ей тетя Маша несколько серебряных монет.

Соня размахнулась и бросила их в воду.

И они пошли назад к своему составу, загородившему всю маленькую станцию, так что только крыша вокзала виднелась за вагонами — красная крыша среди зеленых кипарисов.

Едва они поднялись на площадку своего вагона, как поезд тотчас же тронулся.

— Теперь видишь, какое оно, море? — спросила тетя Маша, стоя рядом с Соней у раскрытой двери, куда залетал мягкий и прохладный морской ветер.

— Красивое, — задумчиво сказала Соня, глядя на голубоватую водную пустыню, протянувшуюся вдоль железнодорожного полотна.

— То-то же, — усмехнулась тетя Маша. — А ты противилась, не хотела с пригородных поездов переходить.

— Привыкла там. Народ все время разный: и поют, и плачут, и шутят. Все сразу у них.

— Думаешь, в экспрессах не такие же люди ездят? И тут всякого навидишься: и слез, и поцелуев, и ревностей. Люди-то все из одного теста вылеплены.

Соня не ответила тете Маше. Да, пожалуй, она и не слышала ее слов, так как глаза ее по-прежнему были прикованы к голубому, бесконечно широкому морю.

В тот же день, ранним вечером, их поезд покидал Кавказ. Шла посадка, и на перроне была великая суматоха. Загорелые, разгоряченные люди с детьми, чемоданами, ящиками с фруктами норовили побыстрее попасть в вагон. Они торопливо расплачивались с носильщиками, торопливо втаскивали в тамбур вещи и десятки разных слов говорили Соне:

— Мне бы нижнюю полочку. У меня верхняя…

— Когда мы будем в Сумах? Ко мне выйдет мама…

— Нельзя ли в купе без детей? Очень прошу…

— Девушка, почему не работает вентилятор? Прямо дышать нечем…

И каждому Соня отвечала:

— Не знаю… Все места заняты…

— Что же делать, везде дети…

— Починим, починим вентилятор. Подождите, пока тронемся…

Уже зашипели тормоза, провожающие покинули вагон и выстроились вдоль окон, а Соня подняла флажок, когда к вагону подошла старушка с узелком и чемоданчиком.

— Дочечка, возьми меня… билета не досталось, — робко попросила она.

— Нельзя, бабушка, — ответила Соня.

— Дочечка, мне до Кавказской, — продолжала просить старушка. — Внучок у меня там в армии служит…

— Не могу без билета, — участливо ответила Соня. — Ни одного свободного места нет.

— Ох, господи!.. — вздохнула старушка и засеменила прочь от вагона.

— Бабушка! — крикнула ей Соня, стоя на ступеньке уже тронувшегося поезда. И замахала рукой, призывая старушку вернуться.

Но старушка не услышала ее в шуме общих голосов и возгласов. Соня видела, как старушка остановилась, поставила на землю чемоданчик да так и осталась стоять посреди перрона, одинокая и какая-то чужая всему, что ее окружало.

Потом Соня сидела в купе и вытирала мокрые глаза.

— Разве всех пожалеешь? — говорила ей тетя Маша. — Ну, осталась твоя бабка, следующим доедет. А вдруг ревизор? Хлопот не оберешься.

— Нет, надо было взять, — упрямо твердила Соня. — Я бы ей сама билет достала… Не догадалась сразу. Дура несчастная…

— Ну, будет казниться, — ласково сказала ей тетя Маша. — Пойдем постели раздавать.

— Пойдемте, — вздохнула Соня, поднимаясь с полки.

Летний вечер долго оставался светлым. Уже они с тетей Машей и билеты собрали, и постельное белье разнесли, и чаем пассажиров напоили, а за окнами все не темнело. Лишь когда экспресс нырял в тоннели или горы подступали вплотную к составу, тогда густая чернота вливалась в окна и в вагоне на короткое время вспыхивал свет.

Первые заботы схлынули, и Соня вышла в тамбур, распахнула дверь, чтоб освежиться. И загляделась на горы в снежных шапках, на кипарисы с острыми, как пики, макушками, на белопенные, клубящиеся облака, на весь этот вздыбленный в небо, диковинный для нее пейзаж.

В тамбур вышел русый парень в спортивном костюме. Остановился позади Сони, тоже стал смотреть, как в развилку двух заснеженных вершин медленно скатывалось багрово-красное солнце.

— Красота, правда? — сказал он Соне. Помолчал и снова сказал, кивнув на горы: — А знаете гипотезу их образования? Оказывается, наши материки плавают. Отсюда и все остальное.

— Какие материки? — неохотно спросила Соня, стараясь припомнить, на какого купе этот ее пассажир, и вспомнила: восьмое купе, тридцать второе место.

— Земные, конечно, — шутливо ответил парень и шутливо продолжал: — Ведь когда-то наша матушка-земля стояла на трех китах и была целехонькая, а потом ей захотелось расколоться. Раскололась, и все поплыло в разные стороны: Африка сюда, Америка туда, Австралия совсем в бега пустилась. Ну, а теперь решили съехаться. Африка плывет к Европе, Индия вдвигается в Азию и так далее. И тут выходят на арену геологи и говорят: товарищи, так образовались Памир, Гималаи и, возможно, Кавказ.

— Вы геолог? — спросила Соня.

— Нет, юрист. Молодой и начинающий, — шутливо говорил он. — Просто иногда «Огонек» почитываю. А в общем и целом — оперуполномоченный милиции.

— Милиции? — У Сони потускнело лицо.

— Ну вот, сейчас вы скажете: милиционер — не человек или: милиция — это плохо, — улыбнулся он.

— Почему… тоже работа, — пожала плечами Соня.

— У вас, конечно, интереснее, — сказал он. — Кочуете по стране: сегодня — Кавказ, завтра — Ставрополье, потом Украина…

— А мне не нравится, — сказала Соня. — И Кавказ не нравится.

— Поэтому вы от дверей не отходите? — снова улыбнулся он. — Я давно заметил.

— Не отхожу, а все равно не нравится. У нас лучше.

— А где это у вас?

— На Гомельщине. Наше село на речке стоит… сады к воде спускаются. А по другую сторону лес. Ни обойти его, ни объехать…

— Что ж вы там не живете? — улыбнулся он.

Соня усмехнулась и сказала:

— Вот и профессор у меня спрашивал: почему в селе не живете?

— Какой профессор?

— В институте, я на заочном. Сдавала биологию, а ему непонятно, зачем пошла в сельскохозяйственный, если живу в городе, да еще железнодорожница.

— Действительно, зачем же?

— Так получилось, — хмуро сказала Соня, отворачиваясь от него.

И они снова стали молча смотреть на горы, на кипарисы, на облака, на заходящее солнце, от которого в развилке белых вершин осталась лишь огненная краюшка.

Сдав утром дежурство тете Маше, Соня ушла в соседний вагон, где в купе, отведенном для отдыха проводников, как раз оказалось свободное место, и проспала до вечера, не слыша, как просыпались и уходили, заходили и укладывались спать другие проводницы. Когда же, снова сменив тетю Машу, Соня начала разносить вечерний чай, русый парень с тридцать второго места ни с того ни с сего вызвался помочь ей. Она отказалась от помощи, лишь позволила отнести стаканы с чаем для него самого да для соседей по купе.

Ночью этот парень мерил шагами узкий коридор вагона. Все купе были закрыты, все пассажиры спали. У служебного куле он замедлял шаги, снова шел в другой конец вагона.

Потом из служебки вышла Соня в шинели с поднятым воротником.

— А я хотела вас будить, — сказала она ему. — Подъезжаем.

— Да-да, — ответил он и ушел в свое купе.

Станция была маленькая, плохо освещенная. Никто, кроме этого парня, здесь не выходил, никто не садился в поезд. Было морозно, шел легкий снег. Вот как изменилась за сутки погода: на юге, когда отъезжали, было тепло, а в этой местности уже и холодно, и снежок сыплет.