Говардс-Энд - Эдвард Форстер

— Да, — сказал мистер Уилкокс, поднимаясь из-за стола, — никогда не поверил бы, что это возможно.

— У мамы не могло возникнуть такого желания, — проговорила Иви, все еще хмурясь.

— Нет, девочка моя, конечно, нет.

— Для мамы было важно сохранить преемственность — на нее так непохоже оставить все чужому человеку, который никогда этого не оценит.

— Вся эта история на нее непохожа, — заключил мистер Уилкокс. — Если бы мисс Шлегель была бедной, если бы ей нужен был дом, тогда я мог бы отчасти понять. Но у мисс Шлегель есть собственный дом. Зачем ей еще один? Ей нечего делать с Говардс-Эндом.

— А вот это покажет время, — пробормотал Чарльз.

— То есть? — спросила сестра.

— Можно предположить, что ей все известно, — мама могла ей сказать. Два или три раза мисс Шлегель навещала ее в лечебнице. Вероятно, она ждет, что последует дальше.

— Какая ужасная женщина! — воскликнула Долли, которая успела взять себя в руки. — Может, она уже едет сюда, чтобы нас прогнать!

— Хорошо, если так! — сказал Чарльз зловеще. — Я с ней разобрался бы!

— И я разобрался бы, — повторил за ним отец в некотором раздражении. Чарльз был очень добр, когда взял на себя хлопоты по похоронам и когда приходил к нему наверх и просил съесть завтрак, но мальчик вырос слишком властным и слишком быстро примерил на себя роль главы семейства. — Я разобрался бы с ней, если бы она приехала. Но она не приедет. Вы все слишком плохо думаете о мисс Шлегель.

— Но та история с Полом была все же довольно скандальной.

— Не хочу больше слышать об истории с Полом, Чарльз, как я уже тебе говорил. Кроме того, она не имеет к случившемуся никакого отношения. Маргарет Шлегель была навязчивой и утомительной в эту ужасную неделю, и всем нам было тяжело с ней, но, клянусь, она честный человек. Она не сговаривалась с хозяйкой лечебницы. Я в этом абсолютно уверен. Не сговаривалась она и с врачом. В этом я также убежден. Она ничего от нас не скрывала, поскольку до сегодняшнего дня она, как и мы, не имела об этом деле ни малейшего представления. Она вместе с нами попала в эту историю невольно… — Он на минуту остановился. — Видишь ли, Чарльз, твоя матушка, страдая от ужасной боли, всех нас поставила в ложное положение. Пол не уехал бы из Англии, ты не отправился бы в Италию, а я с Иви — в Йоркшир, если б только мы знали. Так вот, и положение мисс Шлегель было столь же ложным. Принимая все это во внимание, она не так уж плохо справилась с ситуацией.

— Но хризантемы… — сказала Иви.

— И вообще ее появление на похоронах… — подхватила Долли.

— А почему она не могла прийти? Она имела на это полное право. К тому же она стояла в отдалении, вместе с женщинами из Хилтона. Цветы — конечно, мы не прислали бы такие цветы, но ей могло показаться, что они как раз подходят, да и вообще, Иви, может, в Германии так принято.

— Ах, я забыла, что она не англичанка! — воскликнула Иви. — Теперь все ясно.

— Она космополит, — сказал Чарльз, глядя на часы. — Должен признать, что я не терплю космополитов. Виноват, конечно. Но я их просто не выношу. А уж немка-космополит — это предел. Думаю, мы обо всем переговорили, не так ли? Хочу поехать и побеседовать с Чокли. Возьму велосипед. И, кстати говоря, отец, мне хотелось бы, чтобы ты нашел время встретиться с Крейном. Я уверен, что он брал без спросу мой новый автомобиль.

— Он что-нибудь испортил?

— Нет.

— В таком случае я закрою на это глаза. Ни к чему нам ругаться.

Иногда Чарльз и отец расходились во мнениях, но неизменно расставались, питая друг к другу глубокое уважение, и каждый не мог желать для себя более мужественного товарища, когда возникала необходимость двигаться вперед, избавившись от чувств. Так моряки, что плыли с Одиссеем мимо сирен, предварительно залепляли друг другу уши воском.

12

Чарльз зря волновался. Мисс Шлегель ничего не слышала о странной просьбе его матери. Она услышит о ней через много лет, когда построит свою жизнь по-иному и пожелание миссис Уилкокс обретет свое законное место, как краеугольный камень в основании здания. Мысли Маргарет теперь были заняты другим, и она тоже отвергла бы эту просьбу как фантазию больного человека.

Во второй раз она прощалась с Уилкоксами. Пол и его мать, мелкая зыбь и большая волна, вошли в ее жизнь, а потом, схлынув, исчезли навсегда. Зыбь не оставила после себя следов. Но большая волна разбросала у ног Маргарет обломки неведомого. Пытливая искательница, Маргарет стояла у самой кромки моря, которое говорит так мало, но все же говорит кое-что, и смотрела, как отлив уносит эту последнюю огромную волну. Ее подруга исчезла, сопровождаемая агонией, но, как верилось Маргарет, не деградацией. Уход миссис Уилкокс подразумевал не только болезнь и страдание, но и что-то еще. Одни покидают нашу жизнь со слезами, другие — с безумным безразличием; миссис Уилкокс избрала средний путь, которым могут следовать лишь редкие натуры. Она сохранила соразмерность. Она раскрыла друзьям свою мрачную тайну, но не вполне; она замкнулась в себе — но не совсем, а отчасти. Именно так, если вообще существуют какие-то правила, мы должны умирать — не как жертвы и не как фанатики, а как мореплаватели, ровным взглядом обозревающие глубины, которые их ждут впереди, и берег, который приходится оставлять.

Последнее слово, каким бы оно ни было, конечно, не было произнесено на хилтонском кладбище. Она умерла не там. Похороны — это не смерть, как крещением не назовешь рождение, а свадьбой — союз. Как первое, так второе и третье — это лишь незатейливые способы, применяемые то слишком рано, то слишком поздно, которыми общество регистрирует быстрые перемены в человеческом существовании. Маргарет казалось, что миссис Уилкокс избежала этой регистрации. Она ушла из жизни ярко, по-своему, и никакой прах не был тем истинным прахом, что торжественно опустили в тяжелом гробу в прах земной, и никакие цветы не были так бессмысленны, как те хризантемы, что к утру наверняка погибли от мороза. Как-то раз Маргарет сказала, что «любит суеверия». Это была неправда. Мало кто из женщин так настойчиво пытался постичь сущность тех наслоений, которые опутывают тело и душу. Смерть миссис Уилкокс в этом ей помогла. Маргарет увидела несколько яснее, чем прежде, что такое человеческое существо и к чему оно может стремиться. Истинные отношения засияли мерцающим светом. Быть может, последним словом будет «надежда» — надежда даже по эту сторону гроба.

А пока она может заняться живыми. Несмотря на рождественские обязанности, несмотря на хлопоты с братом, Уилкоксы все еще занимали большое место в ее мыслях. За последнюю неделю они часто виделись. Это были люди «не ее круга», которые часто проявляли подозрительность и глупость; и там, где они ей уступали, Маргарет ощущала свое превосходство. Но споры с ними придавали ей силы и она испытывала интерес, близкий к симпатии, даже по отношению к Чарльзу. Ей хотелось защитить их, и она часто чувствовала, что и они могут защитить ее, превосходя там, где уступала им она. Умея огибать скалы эмоций, они прекрасно знали, что делать, за кем послать; их руки держали штурвал; они обладали упорством и упрямством, а упорство Маргарет ценила высоко. Уилкоксы вели жизнь, которая ей не давалась, — внешнюю жизнь, жизнь «телеграмм и гневных попреков», проявившуюся впервые, когда в июле встретились Хелен и Пол, и потом еще раз, на прошлой неделе. Для Маргарет эта жизнь казалась реальной силой. Она не могла ее презирать, как это делали, хоть и притворно, Хелен и Тибби. Жизнь Уилкоксов воспитывала такие добродетели как четкость, решительность и послушание — добродетели, без сомнения, второго сорта, но ведь именно они сформировали нашу цивилизацию. Да и характер тоже. В этом Маргарет не сомневалась: они не давали душе расслабиться. Как могут Шлегели презирать Уилкоксов, когда на свете вообще нет одинаковых людей?

«Не размышляй слишком много, — написала она Хелен, — о превосходстве незримого над зримым. Все верно, но размышлять об этом — дань Средневековью. Наша задача не противопоставлять их, а примирить».

Хелен ответила, что у нее нет намерения задумываться о таких скучных предметах. За кого сестра ее принимает? Погода великолепная. Она и Мозебахи ездили кататься на санках с единственной горы, которой так гордится Померания. Было весело, но слишком много народу, потому что все окрестные жители отправились туда же. Хелен понравилась страна, и в ее письме все говорило о физическом здоровье и поэзии. Она описывала пейзаж — неброский, но в то же время величественный: покрытые снегом поля с бегущими по ним стадами косуль; река, причудливо вливающаяся в Балтийское море; холмы Одерберге всего триста футов высотой, с которых слишком быстро скатываешься назад, на померанские равнины, хотя это настоящие горы с сосновыми лесами, ручьями и вдобавок прекрасными видами. «Важен ведь не размер, а то, как все расположено». Далее Хелен с сочувствием вспоминала миссис Уилкокс, но печальная новость не затронула ее глубоко. Она не была свидетелем сопровождающих смерть событий, которые в определенном смысле более памятны, чем сама смерть. Атмосфера предосторожностей и взаимных упреков, в которой человеческое тело становится таким заметным, ибо страдает от боли; конец этого тела на хилтонском кладбище; сохранение чего-то, что внушает надежду, в свою очередь тоже заметную на фоне будничной жизнерадостности, — всего этого не существовало для Хелен, которая чувствовала лишь, что милая дама больше никогда не сможет быть милой. Она вернулась на Уикем-плейс, полная собственных проблем — ей вновь сделали предложение, — и Маргарет после минутного раздумья решила, что так оно и должно было быть.