Говардс-Энд - Эдвард Форстер

— Ей нужен Говардс-Энд.

— Говардс-Энд? Так, Крейн, не забудь про запасное колесо.

— Не забуду, сэр.

— Да уж не забудь, иначе я… Пойдем, крошка.

Когда они скрылись с глаз шофера, Чарльз обнял жену за талию и прижал к себе. В их счастливой семейной жизни он дарил жене всю свою нежность и совсем немного внимания.

— Но ты не слышишь меня, Чарльз…

— Что случилось?

— Да я все говорю тебе — Говардс-Энд. Он достался мисс Шлегель.

— Что досталось? — переспросил Чарльз, разжав объятия. — О чем это ты, черт возьми?

— О, Чарльз, ты обещал не произносить такие ужасные…

— Послушай, я сейчас не настроен дурачиться. Сегодняшнее утро к этому никак не располагает.

— Я же говорю… все пытаюсь тебе сообщить… мисс Шлегель… он ей достался… твоя мать оставила его ей… и вам всем придется съезжать!

— Говардс-Энд?

— Говардс-Энд! — взвизгнула Долли, вторя его интонации, и в это время из-за кустов выбежала Иви.

— Долли, сейчас же ступай в дом. Отец тобой очень недоволен. Чарльз… — Иви сильно ударила себя по юбке. — Иди скорее к папе. Пришло совершенно ужасное письмо.

Чарльз бросился было бежать, но остановился и, тяжело ступая, двинулся вперед по гравийной дорожке. Впереди стоял их дом — девять окон и дикий виноград, не приносящий плодов.

— Опять эти Шлегели! — не выдержал он.

И словно желая усугубить хаос, Долли прибавила:

— Нет, вместо нее написала хозяйка лечебницы.

— Идите в дом, все трое! — послышался крик отца, в котором не было и следа прежней вялости. — Долли, почему ты меня не послушалась?

— О, мистер Уилкокс…

— Я сказал тебе не ходить к гаражу. И вдруг слышу, как вы все кричите в саду. Я этого не допущу. Идите в дом.

Мистер Уилкокс стоял на крыльце преображенный, с письмами в руке.

— В столовую, все, как один. Мы не можем обсуждать наши семейные дела в обществе слуг. Вот, Чарльз, возьми и прочти. Что ты об этом скажешь?

Чарльз взял два письма и стал читать на ходу, следуя в дом за остальными членами семейства. Первое было пояснительное письмо от хозяйки лечебницы. Миссис Уилкокс попросила ее после похорон передать по указанному адресу другое, вложенное в конверт. Это вложенное письмо было написано собственной рукой миссис Уилкокс: «Моему мужу. Я бы хотела, чтобы к мисс Шлегель (Маргарет) отошел Говардс-Энд».

— Полагаю, нам следует об этом поговорить? — произнес мистер Уилкокс со зловещим спокойствием в голосе.

— Конечно, я как раз шел к тебе, когда Долли…

— Тогда давайте присядем.

— Иди сюда, Иви, не трать попусту время и садись.

В молчании они придвинулись к столу для завтрака. События вчерашнего дня — да и сегодняшнего утра — неожиданно ушли в прошлое, такое далекое, что они едва помнили, что его пережили. Было слышно тяжелое дыхание. Уилкоксы пытались успокоиться. Чарльз, дабы всем хватило времени взять себя в руки, решил прочесть вслух вложенное письмо:

— Записка написана рукой моей матери, лежит в конверте, адресованном отцу и запечатанном. В ней стоит: «Я бы хотела, чтобы к мисс Шлегель (Маргарет) отошел Говардс-Энд». Подпись и дата отсутствуют. Послано хозяйкой лечебницы. Теперь встает вопрос…

— Но послушайте, — прервала его Долли, — эта записка не имеет законной силы. Дома завещаются через нотариусов, Чарльз, и никак не иначе.

На лице ее мужа проступили желваки. Небольшие шарики начали кататься под каждым ухом — симптом, который жена еще не научилась уважать, а потому попросила разрешения посмотреть записку. Чарльз вопросительно взглянул на отца, который ответил: «Дай ей». Схватив записку, Долли тут же воскликнула: «Да она написана карандашом! Я же говорила. Карандаш не считается».

— Мы знаем, что это не юридически оформленное обязательство, Долли, — проговорил мистер Уилкокс из-за своих бастионов. — Мы это прекрасно понимаем. С юридической точки зрения я имею все основания разорвать это письмо и бросить в огонь. Конечно, мы считаем тебя членом семьи, моя дорогая, но было бы лучше, если бы ты не вмешивалась в дела, в которых не смыслишь.

Чарльз, раздосадованный и отцом, и женой, повторил:

— Теперь встает вопрос…

Отодвинув тарелки и ножи, он расчистил на столе место и принялся водить рукой по скатерти.

— Вопрос о том, не оказала ли мисс Шлегель во время тех двух недель, что мы были в разъездах, недолжного…

— Не думаю, — сказал отец, в котором было больше благородства, чем в сыне.

— Не думаешь что?

— Что она могла бы… что перед нами случай оказания недолжного влияния. По-моему, проблема заключается в состоянии больной, когда она писала записку.

— Дорогой отец, если хочешь, пригласи специалистов, но я не узнаю почерк своей матери.

— Как! Ты же только что сказал, что это ее почерк! — воскликнула Долли.

— Не имеет значения! — рявкнул Чарльз. — Придержи свой язык!

При этих словах его бедная маленькая жена покраснела и, вынув из кармана платок, уронила несколько слезинок. Никто не обратил на нее внимания. Иви насупилась, как разозлившийся мальчишка, а мужчины вели себя так, словно переместились в зал заседаний. Оба умели отлично работать в разнообразных комитетах. Нет, они не рассматривали дела в целом — такой ошибки они не делали, — но предпочитали устранять проблемы одну за другой, без сантиментов. Проблема, вставшая перед ними теперь, была каллиграфической, и именно ею занялись их многоопытные головы. Чарльз после некоторых колебаний признал подлинность записки, и отец с сыном перешли к следующему пункту. Это лучший способ — а может, и единственный — отгородиться от всяких чувств. Уилкоксы были обычными представителями человеческого рода, и если бы стали рассматривать дело о записке в целом, то либо почувствовали бы себя несчастными, либо страшно разозлились. При рассмотрении же его пункт за пунктом эмоциональная составляющая минимизировалась, и все шло как по маслу. Тикали часы, ярче горел огонь в камине, соперничая с белым сиянием, льющимся из окон. Солнце незаметно захватило все небо, и тени от стволов деревьев, удивительно мощные, падали, словно лиловые траншеи, на покрытую инеем лужайку. Было великолепное зимнее утро. Фокстерьер Иви, считавшийся белым, сейчас казался грязно-серой псиной — столь яркой была окружавшая его белизна. Фокстерьер был дискредитирован, однако черные дрозды, за которыми он гонялся, переливались чернотой арабской ночи, ибо изменились все привычные цвета жизни. Уверенным басом часы в столовой пробили десять. Другие часы подтвердили их правоту, и обсуждение стало подходить к завершению.

Нет необходимости описывать его подробно. Скорее пришел тот момент, когда настает черед комментатора. Следовало ли Уилкоксам предложить дом Маргарет? Я думаю, нет. Просьба была слишком неубедительна. К тому же не оформлена законным образом. Записка была написана во время болезни, под воздействием внезапно нахлынувших дружеских чувств, и противоречила предшествующим намерениям покойницы, противоречила самой ее натуре — как, во всяком случае, родные понимали эту натуру. Для них Говардс-Энд был обычным домом: они не могли знать, что для миссис Уилкокс в нем заключалось духовное начало, а потому она искала духовную наследницу. И — делая еще один шаг вперед в этих туманных дебрях, — быть может, они приняли даже лучшее решение, чем им самим казалось? Верно ли, что владения духа могут передаваться по наследству? Имеет ли душа потомство? Шершавый вяз, дикий виноград, пучок сена, мокрый от росы, — может ли чувство к ним передаваться, если нет кровных связей? Нет. Уилкоксов винить нельзя. Проблема эта слишком огромна, а они даже не смогли ее распознать. Нет. Естественно и логично после должного обсуждения разорвать эту записку и бросить в камин столовой. Моралист-практик полностью оправдает Уилкоксов. Тот, кто попытается заглянуть глубже, тоже оправдает их — но почти. Ибо остается один непреложный факт. Они не выполнили личную просьбу. Перед смертью женщина попросила их: «Сделайте это», — а они ответили: «Не сделаем».

Произошедшее произвело на всех очень тягостное впечатление. У них в сознании поселилась печаль, которая непрестанно их мучила. Еще вчера Уилкоксы скорбели: «Наша дорогая мамочка, верная жена, пока нас не было, она не позаботилась как следует о своем здоровье и умерла». Сегодня они думали: «Она была не такая уж дорогая и верная, как мы полагали». Ее желание обрести больше внутреннего света нашло наконец свое выражение, незримое повлияло на зримое, и Уилкоксы могли сказать лишь одно: «Предательство». Миссис Уилкокс предала семью, законы собственности, нарушила свои собственные обещания. Как она предполагала передать Говардс-Энд мисс Шлегель? Должен ли был ее муж, которому дом принадлежал по закону, передать его в качестве подарка? Должна ли была означенная мисс Шлегель получить право лишь на пожизненное владение домом или владеть им безоговорочно как своей собственностью? Не предполагается ли компенсация за гараж и другие пристройки, которые были сделаны родными, полагавшими, что когда-нибудь дом перейдет им? Предательство! Предательство и нелепость!