Говардс-Энд - Эдвард Форстер

— Было очень любезно с вашей стороны прийти и объясниться, — сказала Маргарет. — Остальное нас, естественно, не касается.

— Да, но я хочу… хотел… вы читали «Испытание Ричарда Феверела»?[25]

Маргарет кивнула.

— Прекрасная книга. Я хотел вернуться назад, к земле, понимаете? Как Ричард в конце книги. А «Принца Отто» Стивенсона читали?

Хелен и Тибби издали тихий стон.

— Тоже прекрасная книга. В ней возвращаешься к земле. Я хотел… — Он шевелил губами с особенно претенциозным выражением. Потом из культурного тумана выплыл очевидный факт, твердый как галька. — Я проходил пешком всю ночь с субботы на воскресенье, — сказал Леонард. — Я гулял. — Сестры ощутили приятный трепет одобрения. Но культура вновь взяла свое. Он спросил, читали ли они «Открытую дорогу» Эдварда Лукаса.

— Не сомневаюсь, что это еще одна прекрасная книга, — отозвалась Хелен. — Но я бы лучше послушала о вашей дороге.

— О, я ушел далеко.

— Насколько далеко?

— Не знаю. И сколько времени это заняло, тоже не знаю. Было слишком темно, и я не мог разглядеть часы.

— Вы гуляли один? — позвольте спросить.

— Да, — ответил он, выпрямившись, — но мы такую прогулку обсуждали в конторе. У нас в последнее время было много разговоров на эту тему. Мои сослуживцы говорят, что нужно ориентироваться на Полярную звезду, и я нашел ее на карте звездного неба, но когда выходишь на улицу, все так путается…

— Не говорите мне про Полярную звезду! — прервала его Хелен, которая увлеклась рассказом. — Знаю я ее штучки. Она все движется по кругу, по кругу, ну а вы кружите за ней.

— А я и вовсе потерял ее из виду. Сначала передо мной маячили уличные фонари, потом — деревья, а к утру еще и небо затянуло.

Тибби, предпочитавший чистую комедию, выскользнул из комнаты. Он понимал, что этот парень никогда не поднимется до поэтических высот, и не хотел быть свидетелем его попыток. Маргарет и Хелен остались. Брат оказывал на них влияние гораздо большее, чем они думали: в его отсутствие им было легче испытать воодушевление.

— А откуда вы начали свой путь? — живо поинтересовалась Хелен. — Пожалуйста, расскажите нам что-нибудь еще.

— Я доехал на метро до Уимблдона. Выйдя из конторы, я сказал себе: «В кои-то веки я должен выйти на прогулку. Если не пойду сейчас, то уже никогда не соберусь». Немного перекусил в Уимблдоне, и потом…

— Но местность там не слишком хороша, да?

— Газовые фонари светили мне несколько часов. Но у меня была вся ночь впереди, да и быть на воздухе уже значило очень много. Я все-таки дошел до леса. Вскоре.

— Да-да, продолжайте, — попросила Хелен.

— Вы даже не представляете, как трудно идти по неровной земле в темноте.

— Вы что же, свернули с дороги?

— О да, я как раз и хотел свернуть с дороги, но самое плохое, что так особенно трудно следовать выбранному направлению.

— Мистер Баст, вы прирожденный искатель приключений, — рассмеялась Маргарет. — Ни один профессиональный спортсмен не отважится повторить то, что сделали вы. Чудо, что ваша прогулка не закончилась сломанной шеей. Что сказала по этому поводу ваша жена?

— Профессиональные спортсмены ни шагу не сделают без фонарей и компасов, — сказала Хелен. — Кроме того, они вообще не умеют ходить. Ходьба их утомляет. Продолжайте.

— Я чувствовал себя словно Стивенсон. Возможно, вы помните, как в его «Virginibus…».[26]

— Да, но лес! Расскажите про лес. Как вы из него выбрались?

— С этим-то лесом я справился, потом по другую его сторону нашел тропу, которая вела довольно далеко вверх. Думается мне, это были меловые возвышенности Норт-Даунс, потому что тропа вскоре исчезла в траве, а я оказался в другом лесу. Это было ужасно — вокруг колючие кусты утесника. До чего же я жалел, что затеял эту прогулку! Но вдруг стало светать — как раз когда я вроде бы забрел под какое-то дерево. Ну, потом я нашел дорогу, которая вела к станции, и сел на первый же лондонский поезд.

— Но рассвет был великолепен? — спросила Хелен.

С незабываемой искренностью Леонард ответил:

— Нет.

И вновь слово вылетело как камешек из пращи. Посыпалось все, что казалось в его словах плебейским и литературным, посыпался скучный Стивенсон, его «любовь к земле» и шелковый цилиндр. В присутствии этих женщин Леонард как рассказчик добился успеха, говорил не сбиваясь, с воодушевлением, что случалось с ним нечасто.

— Рассвет был серым, и не о чем тут говорить…

— Совсем как серый вечер, только наоборот. Знаю.

— …а я слишком устал, чтобы поднять голову и посмотреть, да к тому же еще и замерз. Я рад, что исполнил задуманное, но в тот момент мне было невыразимо тяжело. А кроме того, хотите верьте, хотите нет, я был очень голоден. Я поужинал в Уимблдоне и рассчитывал, что этого мне хватит на всю ночь, как обычно бывает. Мне даже в голову не пришло, что, когда много ходишь, все поворачивается по-другому. Да-да, когда идешь пешком, тебе, как выяснилось, в течение ночи требуется и завтрак, и обед, и чай, а у меня, кроме пачки папирос, ничего не было. Боже, как мне было плохо! Оглядываясь назад, я никак не могу назвать свою прогулку приятным времяпрепровождением. Это скорее было стремлением исполнить задуманное. Я и исполнил. Я… я был очень тверд. А, пропади все пропадом! Ну а что хорошего… я хочу сказать, что хорошего сидеть всю жизнь в комнате? Сидишь-сидишь, день за днем, все та же старая песня, все так же ездишь в центр и обратно, пока не забудешь окончательно, что есть и другие песни. Нужно ведь хоть разок увидеть, что творится в большом мире, даже если ты не обнаружишь там ничего особенного.

— Думаю, нужно, — сказала Хелен, присев на краешек стола.

Звук женского голоса заставил его забыть про искренность.

— Странно, — сказал он, — что все произошло из-за чтения Ричарда Джеффриса.

— Простите, мистер Баст, но вы не правы. Ричард Джеффрис тут ни при чем. Это произошло от чего-то более существенного.

Но Хелен не смогла его остановить. После Джеффриса неизбежно возник Борроу — Борроу, Торо и тоска. Замыкающим шел Стивенсон, и культурный всплеск закончился книжной трясиной. В этих моих словах нет никакого неуважения к великим именам. Вина лежит целиком на нас, а не на них. Они полагали, что мы станем использовать их творения как дорожные указатели, и не виноваты, если по слабости своей мы приняли указатели за место назначения. Своего места назначения Леонард достиг. Он побывал в графстве Суррей, когда его красоты покрылись тьмой и уютные виллы вновь погрузились в первобытную ночь. Такое чудо происходит каждые двенадцать часов, но Леонард взял на себя труд пойти и лично в этом убедиться. В его ограниченном, неразвитом сознании жило нечто большее, чем книги Джеффриса, — это был дух, который заставил Джеффриса написать свои книги; и рассвет Леонарда, хотя и явил ему лишь однообразие, был частью вечного рассвета, который освещает Стоунхендж Джорджа Борроу.

— Так значит, вы не думаете, что я вел себя глупо? — спросил он, вновь становясь наивным и милым мальчиком, каким его и замыслила природа.

— О Боже, нет, конечно! — ответила Маргарет.

— Да что вы такое говорите! — ответила Хелен.

— Я очень рад это слышать. А вот моя жена никогда бы не поняла — даже если бы я ей несколько дней объяснял.

— Нет, вы вели себя совсем не глупо! — воскликнула Хелен с горящим взглядом. — Вы раздвинули границы. И по-моему, это здорово.

— Вы не захотели довольствоваться мечтами, как мы…

— Хотя мы тоже гуляли…

— Я должна показать вам одну картину наверху…

В этот момент зазвенел звонок. Прибыл экипаж, чтобы везти сестер на званый вечер.

— Проклятье (чтобы не сказать: черт)! Я забыла, что мы приглашены на ужин. Но приходите, пожалуйста, еще и мы поговорим.

— Да, непременно, приходите! — подтвердила Маргарет.

Леонард ответил с особенным чувством:

— Нет, не приду. Будет лучше, если все останется как есть.

— Почему лучше? — спросила Маргарет.

— Да, лучше не рисковать и не встречаться во второй раз. Я всегда буду вспоминать свой разговор с вами как одно из самых замечательных событий в жизни. Правда. Я не шучу. Ничего нельзя повторить. На меня наше общение подействовало поистине благотворно, и пусть все так и останется.

— Это, несомненно, слишком грустный взгляд на жизнь.

— Многие вещи часто потом оказываются испорченными.

— Я с вами согласна, — вспыхнула Хелен. — Вещи, но не люди.

Леонард не мог ее понять. И продолжал рассуждать в манере, когда истинное воображение смешивается с ложным. То, что он говорил, не было неправдой, но и правдой тоже не было, и ложная нота резала слух. Чувствовалось, что всего один поворот колка — и инструмент настроится. Всего одно легкое усилие — и он может замолкнуть навек. Леонард сказал: «Большое спасибо, но больше я не приду». На мгновение все почувствовали неловкость, и Хелен проговорила: