Газета День Литературы # 91 (2004 3) - Газета День Литературы

про стройные пальмы про запах неведомых трав

какое нам дело что где-то на Долгих прудах

изысканный мерзнет жираф

***

затерянная без вести страна —

она не помнит наши имена,

она лежит безвидна и слепа,

моя страна — пустая скорлупа,

под ребра устремленное копье,

дыра навылет, ветер сквозь нее,

почти ничто — и я почти нигде.

я зажимаю рану в пустоте,

и сквозь ладонь сочится алый мрак.

и солоно. и горько. и — никак.

МЫ

вы — вот так а мы по-иному

вы не видите нашу суть

вы ныряете в нас как в омут

вы пускаетесь в нас как в путь

вы теряетесь в нас как в чаще

вы не слышите наших фраз

вы не знаете нас настоящих

да и мы — что знаем о вас?

вам рассказывать бесполезно

вы ведете иную речь

вы бросаетесь в нас как в бездну

вы вонзаетесь в нас как меч

но швыряя нас на лопатки

в беспощадный полночный час

вы не знаете — в этой схватке

мы всегда побеждаем вас

это может последняя сука

и не может первый герой

мы рожаем вас с криком в муках

и выкармливаем собой

наша сила — иная сила

что тут скажешь — такие дела...

мне — поверишь? — недавно приснилось:

это я тебя родила

***

…не спицца, чего-то большое искрицца. слишком много всего для meня одного :-)

Me

поднять ресницы?

вспорхнуть как птица?

дождем пролиться?

чем еще случиться?

(тебе это снится)

рассыпаюсь мелким бесом-бисером

мерцающих фраз

сияющих глаз...

не хочу здесь и сейчас!

хочу всегда и везде!

а хочешь —

встретимся ночью

в темноте

на распутье путей:

как тысячу раз

до нас

проходившие мимо

во тьму из тьмы

так и мы

обнимая плечи любимых

не узнавая друг друга, мимо

пройдем,

скользнув невидящим взглядом...

а большего и не надо

помимо того что есть

сейчас и здесь

всегда и везде

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

1.

оттолкнувшись смутной тенью

от прикола от причала

по небыстрому теченью

я не помню что сначала

я иду тебе навстречу

разминемся ли не знаю

мне тебя окликнуть нечем

будет сказочка иная

впрочем в сказочке не ясно

что случится завтра с нами

а сегодня только праздник

и паренье над волнами

засыпай полночный юзер

я тебя не смею сглазить

спи дитя моих иллюзий

спи фантом моих фантазий

kinda madness баю-баю

хватит нам себя морочить

я вот тоже засыпаю

баю-bye! спокойной ночи

2.

растолковываю снова

рассыпаясь тихим смехом

это слово только слово

это эхо только эхо

о журавль моих колодцев!

о узор моих кошмаров!

это всё. а всё дается

безвозмездно то есть даром

это только корень мнимый

это только что-то вроде

*острый взгляд в упор и мимо*

silent voice without body

это зеркало такое

это небо между нами

мне легко играть с тобою

отраженными словами

Владимир Жуков ГРУЗИН И ЕГО СОБАЧКА (Воспоминания бабушки)

...Жили они тогда в Питере, возле Александро-Невской Лавры, на самом берегу Невы, в деревянном двухэтажном домике, отапливавшемся железной печкой-"буржуйкой". Муж бабушки недавно вернулся с войны. Он побывал в плену, потом воевал в партизанах Тито, и что-то не в порядке было у него с "органами". Позднее, при Хрущеве, оказалось, что ему уже давно полагался орден Солдатской Славы, и распоряжения давно были, но вот почему-то... понятно почему... Хотя несколько медалей (за взятие европейских городов — Берлина, Будапешта и чего-то ещё) — у него и тогда были, тут органы что-то недосмотрели. Но его все равно постоянно вызывали в НКВД. А сама бабушка была из дворян, родственники её по отцу — из белых офицеров. Так что жили они в советской стране тише воды, ниже травы.

И вот появился в квартире сосед-грузин. Пошли вечерние шумные застолья, (где он работал — непонятно), а у бабушки уже были маленькие дети, жили они тут же, в той же комнате... В общем, совместная жизнь с этим грузином в одной квартире превратилась в ад. На другой стороне Невы, на Охте, была финская деревня. Зимой финские хозяйки переходили по льду и продавали на Невском молоко (это, вроде, у Ахматовой даже есть — "с кувшином охтенка спешит"). "Охтенка", т. е. деревенская финка, а спешит она по льду Невы — на левый берег, на "Старо-Невский" проспект, продать свое молоко голодным питерцам. В основном коз они держали, на коров у многих тогда ещё денег не было.

Но вот однажды наш пьяный грузин вечером заваливается в квартиру, ведя за рога козу средней величины. Бабушка — не дипломат была: "Ты что это,— говорит, — у финки козу украл, и к нам притащил? Чтобы нас всех арестовали — за воровство?" — "Это не коза, это моя собачка! Имею право — в месте общего пользования, в коридоре,— собачку завести!" — "А где ж она у нас жить будет?" — "А вот тут, перед твоей комнатой и будет, я ей тут коврик постелю!" — "Убери сейчас же!" — "Ах так? Ты кто такая? Ты на учете в НКВД, у тебя отец расстрелян в 37-ом, а я — Грузин, соотечественник нашего Великого Вождя! Да я вот сейчас твою комнату подожгу и выкину вас всех на снег, если ещё будешь спорить!" — и уже горящую спичку к коврику подносит. Ну, пьяный — понятно. Опять же, "неукротимая гордость Кавказа" (которую так любят сейчас либералы обнаруживать в чеченских баранокрадах; этих воров они и ворами-то назвать не дадут, все воспевают их древние благородные обычаи).

Бабушка — к мужу, а муж — тихо так говорит ей: "Слушай, дура, прекрати сейчас же! Я сплю и ничего не слышу. Они сейчас хозяева, — а мы, русские, кто в плену побывал, — сейчас в Ленинграде под подозрением. Нас в любой момент могут выслать за 101-й километр. Иди домой, пусть делает что хочет". — "А если действительно сожжет?" — "Тогда уйдем. Снимем угол. Главное — молчи, и чтоб милиция не знала, ибо — что бы он ни сделал — ему ничего не будет, а нам в любом случае будет плохо. Милиция скажет, что мы спровоцировали поджог".

Грузин же смекнул в чем дело, хоть и пьян, — начал в дверь дубасить и мужа вызывать — ну ты, вояка раненый! (бабушкин муж был контужен, кажется, под Будапештом) — что струсил-то, выходи, поговорим, как мужчина с мужчиной — правда ведь, вас сжечь надо? Муж бабушки накрылся с головой подушкой и затих. Постепенно грузинский хмель взял свое.

А коза наутро сбежала (наверное, к своей финке — по льду, через речку). Финка была рада и спела свою песенку "туле-туле, пойка туле".

Петербург, pravaya.ru

Илья Сухарик БИСЕР

ДУРАК

Ночь, дорога, облака.

Канава грязная.

Уронили дурака,

Кто не знаю я.

Разошлись в апреле швы.

Нитка грубая.

Смотрит морда, с головы

Вся безгубая.

Я творенье неизвестного мастера,

Нарисованы глаза мои фломастером.