Цветок пустыни - Уорис Дири

— Али?

— Нет, самого младшего, того малыша с седыми волосами.

— Старик? Ты говоришь о Старике?

— Да. Старик и твоя старшая сестра, Аман… Так вот, я тебе соболезную. Они оба умерли.

Я ушам своим не могла поверить. Я уставилась на тетю: то ли она шутит, то ли страшно рассердилась за что-то и хочет наказать меня, рассказывая такие жуткие вещи. Но ее лицо ничего не выражало, на нем ничего нельзя было прочесть. «Наверное, это все-таки правда, зачем бы ей такое говорить? Но как это может быть?» Я застыла на месте и не могла пошевелиться. Потом ноги у меня подкосились, и я опустилась на белый диван. Мне даже не пришло в голову спросить, что же произошло. Кажется, тетя что-то говорила — наверное, объясняла подробности страшных событий; я же слышала только глухой шум в ушах. Спотыкаясь на одеревеневших ногах, я как зомби поднялась в свою комнату на четвертом этаже.

Остаток дня я пролежала без движения в крошечной комнатке под самой крышей (там со мной жила еще младшая двоюродная сестра). Старика и Аман больше нет! Как это может быть? Я покинула родную страну, лишив себя возможности видеть брата и сестру, а теперь никогда больше не увижу ни одного, ни другую. Аман, самая сильная! Старик, самый умный! Мне казалось невозможным, чтобы они умерли, — а уж если они умерли, что же это сулило нам, остальным, у кого не было таких способностей?

Тем вечером я пришла к выводу, что не хочу страдать и дальше. Ни одна из надежд, которые я лелеяла, пускаясь ранним утром из отчего дома в неизвестность, не сбылась. Теперь, два года спустя, я страшно тосковала по своей семье, и мысль о том, что двое из нее покинули нас навсегда, была для меня невыносима. Я спустилась вниз, в кухню, открыла ящик и достала большой мясницкий нож. Зажав его в руке, я снова поднялась в комнату. Но пока я лежала там, набираясь храбрости, чтобы вонзить в себя нож, я все время думала о маме. Бедная моя! Я на этой неделе потеряла двух близких людей, а она потеряет сразу троих. Это казалось таким несправедливым, что я невольно отложила нож на прикроватный столик и уставилась в потолок. Я уж и позабыла про этот нож, когда позднее двоюродная сестра Басма заглянула проведать меня. Она с ужасом посмотрела на нож.

— Это еще что за черт? Что ты задумала?

Я даже не пыталась ответить ей, просто снова уставилась в потолок. Басма схватила нож и убежала.

Прошло несколько дней, и тетя снова позвала меня:

— Уорис! Давай спускайся!

Я спустилась по лестнице и увидела, что тетя ожидает меня на нижней ступеньке.

— Давай быстрее! Телефон!

Эта новость была неожиданной. Мне еще никто никогда не звонил, да я вообще никогда не говорила по телефону.

— Это меня? — переспросила я растерянно.

— Да, да! — Тетя указала на лежавшую на столике трубку. — Возьми же, возьми трубку.

Я взяла трубку в руку, поглядывая ни хитрую штуковину так, словно она вот-вот меня укусит.

— Да? — прошептала я, держа трубку как можно дальше от себя.

— Да говори же! — Тетя Маруим даже глаза закатила. — Говори, говори прямо в трубку! — Она повернула трубку и прижала к моему уху.

— Алло!

И тут случилась удивительная вещь: я услышала мамин голос!

— Мама! Мамочка! О Аллах, это и вправду ты? — Впервые за эти дни я улыбнулась во весь рот. — Мамочка, как ты там?

— Плохо. Живу теперь под деревом.

Она рассказала мне, что едва не лишилась рассудка от горя, когда умерли Аман и Старик. Когда она упомянула об этом, я испытала облегчение, что отказалась от самоубийства, что лишь умножило бы ее горе. Мама ушла вглубь пустыни: она не хотела никого видеть, ни с кем не хотела говорить, ей хотелось побыть одной. Потом она отправилась в Могадишо навестить родственников. Она по-прежнему была там, среди них, и звонила сейчас от тети Сахру.

Мама попыталась объяснить, как это произошло, но до меня все доходило с трудом. Началось с того, что Старик заболел. Как обычно бывает с африканскими кочевниками, никакой медицинской помощи никто не оказывал. Никто не ведал, ни чем ты болен, ни чем это лечить. В нашем обществе существовали только две возможности: или жить здоровым, или умереть. Никакой середины. Пока живешь, все в порядке. Мы не особенно боялись заболеть, ведь при отсутствии врачей и лекарств с этим все равно ничего нельзя было поделать. Когда кто-нибудь умирает — что ж, это тоже в порядке вещей, живые будут жить дальше. Жизнь-то продолжается. Всегда и во всем мы руководствовались той же философией иншалла: «если так будет угодно Аллаху». Жизнь воспринимается как дар, а смерть — это воля Аллаха, и спорить с ней невозможно.

Но когда заболел Старик, родители испугались, он ведь не был обычным ребенком. Мама, не зная, что делать, передала с кем-то весточку Аман в Могадишо и попросила ее о помощи. Аман всегда была у нас самой сильной, уж она-то должна знать, что делать. Она не подвела. Аман пешком пришла из Могадишо, чтобы забрать Старика и отнести его к врачу. Понятия не имею, где в то время была наша стоянка, далеко ли от столицы. Но вот чего не знала мама, посылая за Аман, так это того, что Аман была на последнем месяце беременности. Пока сестра несла Старика в больницу, он умер у нее на руках. Аман пережила сильнейшее нервное потрясение и спустя несколько дней тоже умерла, погиб и ее ребенок. Я так и не выяснила, где именно их настигла смерть. Мама, всегда такая спокойная и стойкая, узнав об их смерти, сломалась. А ведь она была центром всей семьи, и мне даже подумать страшно, как жили все это время остальные мои братья и сестры. Я чувствовала себя как никогда виноватой в том, что застряла в Лондоне и не способна помочь маме, когда она так во мне нуждается.

Жизнь между тем продолжалась, и я, живя в Лондоне, старалась радоваться ей. Я выполняла свою работу по дому, шутила с двоюродными братьями и сестрами, с их друзьями, приходившими в гости.

Однажды вечером я уговорила Басму помочь мне впервые в жизни «поработать моделью». За время жизни в Лондоне я понемногу полюбила наряды. Не то чтобы мне так уж хотелось иметь их — просто было очень забавно их примерять. Вроде как играть на сцене: можно представить, что ты — это кто-то другой. Пока вся семья сидела у телевизора, я пошла в комнату дяди Мохаммеда и плотно прикрыла за собой дверь. Открыла платяной шкаф и достала один из лучших его костюмов — темно-синий в мелкую полоску, из чистой шерсти. Разложила на кровати этот костюм вместе с белой рубашкой, шелковым галстуком, темными носками, элегантными английскими черными лаковыми туфлями и фетровой шляпой. Потом аккуратно надела все это, стараясь завязать галстук так, как делает дядя (это я не раз видела). Шляпу надвинула как можно ниже. Завершив экипировку, я пошла искать Басму. Та от смеха согнулась пополам.

— Пойди и скажи папе, что к нему пришел какой-то мужчина.

— Это же его одежда! Боже мой, да он тебя прибьет…

— Не бойся, ты только скажи ему.

Стоя в холле, я прислушивалась к голосу сестры и ожидала подходящего момента, чтобы войти.

— Отец, — сказала Басма. — Там к тебе пришел какой-то мужчина.

— Ко мне? В такой поздний час? — В голосе дяди не слышно было особой радости. — Кого там еще принесло? Что ему нужно? Ты его раньше когда-нибудь видела?

— Я… э-э-э… не знаю, — замялась Басма. — Кажется, да. Наверное, ты его знаешь.

— Ну ладно, скажи ему…

— А может быть, ты сам посмотришь? — быстро проговорила Басма. — Он там, прямо у дверей.

— Хорошо, — устало согласился дядя.

Теперь пора. Я надвинула шляпу на самые глаза, так что почти ничего не видела, сунула руки в карманы пиджака и, покачиваясь, вошла в комнату.

— Здорово! Вы что, меня не помните? — произнесла я баритоном.

Дядюшка выпучил глаза и наклонился, пытаясь заглянуть под шляпу. Когда же он понял, кто перед ним, то громко расхохотался. Тетя и все остальные покатывались со смеху.

Дядя Мохаммед погрозил мне пальцем:

— А что, разве я давал тебе разрешение…

— Надо же было попробовать, дядюшка. Разве тебе не смешно?

— О Аллах!

Я еще несколько раз повторяла эту шутку, всякий раз выжидая достаточно долго, чтобы застать дядю врасплох. После этого он всегда просил:

— Довольно, Уорис. Не надо больше надевать мои вещи, ладно? Оставь их в покое.

Я понимала, что он говорит совершенно серьезно, но ведь все равно его это забавляло. Потом я слышала, как он со смехом рассказывает своим друзьям:

— Эта девочка идет в мою комнату и надевает какой-нибудь из костюмов. Потом появляется Басма и говорит: «Папочка, к тебе кто-то пришел». И вот тогда она входит, с ног до головы одетая в мои вещи. Вы бы только посмотрели на это…

Тетушка как-то рассказала, что ее подруги считают, что мне следовало бы стать фотомоделью. Но тетя им отвечала:

— Ну-у-у… Мы даже не знаем толком, что это такое. Мы ведь из Сомали, к тому же мусульмане, сами понимаете.