Цветок пустыни - Уорис Дири

Я так обрадовалась, что есть человек, который говорит на моем родном языке! В восторге я закричала:

— Да, да! Это я! Меня зовут Уорис!

Шофер повел было меня дальше, но я остановила его.

— Моя туфелька! Надо спуститься по лестнице и поднять мою туфельку.

— Туфельку?

— Да, да, она осталась там.

— Где — там?

— Внизу, в начале движущейся лестницы. — Я показала рукой в направлении, откуда пришла. — Я ее потеряла, когда карабкалась на лестницу.

Он посмотрел на мои ноги: одна обута в сандалию, другая босая.

К счастью, шофер знал и английский язык. Он попросил разрешения вернуться и забрать потерянную сандалию. Но когда мы оказались там, где я ее потеряла, от нее не осталось и следа. Я не могла поверить, что мне так не везет. Сняла вторую сандалию и понесла ее в руке, шаря глазами по полу, пока мы поднимались наверх. Но теперь пришлось заново проходить таможню. На этот раз таможенник стал задавать вопросы, которые ему не удалось выяснить в первый раз, — теперь он прибег к помощи шофера как переводчика.

— На какой срок въезжаете? — спросил он.

Я пожала плечами.

— Куда направляетесь?

— Я буду жить у своего дяди, посла, — гордо ответила я.

— В паспорте указано, что вам восемнадцать лет. Это правильно?

— Чего? Мне еще нет восемнадцати! — возразила я, обращаясь к шоферу.

Тот перевел мои слова таможеннику.

— Имеете что указать в декларации?

Этого вопроса я не поняла.

— Ну, что ты везешь с собой в эту страну? — объяснил мне шофер.

Я подняла зажатую в руке сандалию. Таможенник долго ее рассматривал, потом медленно покачал головой и махнул нам рукой: «Проходите дальше».

Показывая мне дорогу из переполненного людьми аэропорта, шофер объяснял:

— Слушай, у тебя в паспорте написано, что тебе восемнадцать лет, я так и сказал тому человеку. И если тебя кто-нибудь будет спрашивать, ты должна говорить, что тебе восемнадцать.

— Но мне НЕТ восемнадцати, — сердито возразила я. — Я же не такая старая!

— Да? Ну и сколько же тебе?

— Точно не знаю… наверное, четырнадцать… но я не настолько старая!

— Слушай, у тебя в паспорте написано так, значит, теперь тебе столько и есть.

— О чем это ты толкуешь? Мне все равно, что написано в паспорте. Да и почему там так написано, если я говорю, что на самом деле это не так?

— Потому что так сказал им написать господин Фарах.

— Значит, он сошел с ума! Он ничего в этом не понимает.

Пока мы добрались до выхода, мы уже кричали во весь голос, и у нас с шофером дяди Мохаммеда возникла крепкая взаимная неприязнь.

Я шла к машине босиком, а на Лондон падал снег. Я надела оставшуюся сандалию и задрожала, поплотнее закутавшись в свое легкое хлопчатобумажное платье. Раньше я с такой погодой никогда не сталкивалась, а уж снега точно никогда не видела.

— О Аллах! Как здесь холодно!

— Привыкай.

Когда мы отъехали от аэропорта и покатили по запруженным машинами улицам утреннего Лондона, мне стало так грустно, так одиноко: я была в совершенно чужой стране, а вокруг — только эти нездоровые белые лица. Аллах всемогущий и всемилостивый! Мамочка! Куда я попала? В ту минуту мне отчаянно хотелось назад, к маме. Шофер дяди Мохаммеда, хотя и был единственным чернокожим среди окружающих, мало меня утешал: он явно считал себя куда выше.

По пути он просветил меня в отношении семьи, в которой мне предстояло жить: мои тетя и дядя, мать дяди Мохаммеда, другой дядя, с которым я еще не была знакома, — брат моей мамы и тетушки Маруим, и семеро детей, мои двоюродные братья и сестры. Покончив с перечислением родственников, шофер рассказал, когда я буду вставать, когда ложиться спать, чем мне предстоит заниматься, что именно я должна буду готовить, где мне спать и как я буду валиться в постель в конце каждого дня, совершенно измученная.

— Знаешь, твоя тетя, хозяйка, управляет в доме железной рукой, — честно признался он. — Должен тебя предупредить, она всем дает прикурить!

— Ну, тебе-то, может, и дает, но она же моя тетя.

В конце-то концов, рассуждала я, она ведь женщина и мамина сестра. Я снова подумала о том, как сильно скучаю по маме, о том, как хорошо относились ко мне тетя Сахру и Фатима. Да и Аман не хотела мне ничего плохого, просто мы с ней не поладили. Женщины в нашей семье любили друг дружку и заботились о каждой. Я откинулась на спинку сиденья, внезапно ощутив, как сильно устала после долгого путешествия.

Я высунулась в окошко автомобиля, пытаясь разглядеть, откуда берутся белые хлопья. Тротуары постепенно белели от снега — мы ехали в это время по Харли-стрит в шикарном жилом районе. Остановились у особняка моего дяди, и я, пораженная, разинула рот, поняв, что буду жить в таком роскошном доме. Я мало что повидала в Африке, а уж такого в жизни своей не видела. Личная резиденция посла занимала четырехэтажный особняк, и выкрашен он был в желтый, мой любимый цвет. Мы прошли к внушительному входу, к парадной двери, над которой было устроено похожее на веер окошко. За дверью, в холле, огромное зеркало в позолоченной раме отражало заставленную книгами стену в библиотеке напротив.

Тетушка Маруим вышла поздороваться со мной.

— Тетушка! — закричала я.

Передо мной стояла женщина чуть моложе мамы, в роскошном наряде по западной моде.

— Входи, — холодно произнесла она. — И закрой дверь.

Я собиралась подбежать к ней, обняться, но что-то в позе этой женщины заставило меня замереть в дверях.

— Прежде всего я хочу показать тебе дом и объяснить, в чем состоят твои обязанности.

— Ой, — сказала я, чувствуя, как во мне угасает последняя искорка энергии. — Тетя, я очень устала. Мне так хочется прилечь. Можно, я пойду посплю?

— Ну хорошо. Ступай за мной.

Она прошла в гостиную, и пока мы поднимались по лестнице, я рассмотрела изысканную обстановку: огромную люстру, белый диван с множеством подушек, над камином — акварели в абстрактной манере, в камине потрескивают дрова. Тетя Маруим отвела меня в свою комнату и сказала, что я могу поспать на ее кровати. Кровать с пологом на четырех столбиках была размером с хижину, в которой помещалась моя семья. На ней лежало замечательное стеганое ватное одеяло. Я погладила рукой шелковистую ткань, получая удовольствие от этого прикосновения.

— Когда проснешься, я покажу тебе дом.

— Ты меня разбудишь?

— Нет, встанешь, когда сама проснешься. Спи в свое удовольствие.

Я забралась под одеяло и подумала, что никогда раньше не прикасалась ни к чему такому же мягкому и замечательному. Тетушка тихонько прикрыла дверь, и я тут же провалилась в сон, как в туннель, длинный и темный туннель.

9. Домработница

Когда я открыла глаза, мне показалось, что я все еще сплю, и то был прекрасный сон. Проснуться в громадной кровати в прелестной комнате — поначалу даже не верилось, что это происходит на самом деле. Наверное, тетя Маруим в ту ночь спала с кем-то из своих детей — я же дрыхла без задних ног в ее комнате до следующего утра. Но стоило мне встать с постели, как я тут же спустилась с небес на землю.

Я вышла из тетиной комнаты и стала слоняться по дому. Тут-то она меня и нашла.

— Встала? Вот и хорошо. Пойдем в кухню, я покажу тебе, что нужно делать.

Я как во сне пошла за ней в комнату, которую назвали кухней, только это совсем не было похоже на кухню у моей тети в Могадишо. Повсюду висели белые, как сливки, шкафчики, стены сверкали голубой керамической плиткой, а в центре высилась чудовищная газовая плита на шесть конфорок. Тетя распахивала дверцы, выдвигала и задвигала ящички, объявляя:

— …здесь утварь, здесь ножи и вилки, здесь скатерти и салфетки…

Я не могла взять в толк, о чем говорит эта женщина, для чего существуют все те вещи, которые она мне показывает, а уж тем более — что мне делать со всем этим.

— Каждое утро в шесть тридцать ты должна подавать завтрак своему дяде, потому что он рано уезжает в посольство. Он диабетик, поэтому нам надо тщательно следить за его диетой. Завтрак у него неизменно состоит из двух блюд: чая с травами и двух яиц всмятку. Я люблю, чтобы мне приносили кофе в спальню ровно в семь. Потом ты должна поджарить детям оладьи. Они завтракают ровно в восемь, потому что к девяти им надо успеть в школу. После завтрака…

— Тетушка, а откуда мне знать, как все это готовить? Меня кто-нибудь научит? Я не знаю, как делать эти… как ты их называешь? Оладьи! Что это такое?

Перед тем как я ее перебила, тетя Маруим как раз набрала полную грудь воздуха и протянула руку по направлению к двери. На мгновение она задохнулась, так и стоя с простертой рукой, а в ее устремленных на меня и широко раскрытых глазах вдруг заплескалась тревога. Потом она медленно выдохнула, опустила руку и свела ладони вместе — так, как я ее впервые увидела.