Длиной в неизвестность - Вокари Ли

Над ухом раздался радостный голос. Слишком радостный для сложившейся ситуации.

— Не смешно, — сухо ответил Тору, упав головой на поджатые колени. — Я был совершенно растоптан, и всё потому, что ты не соизволил прийти вовремя! Ещё и пялился на мои мучения, да?

— Ну я же пришёл, — Юра сел рядом и, совсем не изменившись в лице, сделал глоток неизвестного мутного напитка, — за твоё здоровье!

— Такое унижение.

— Расти большим, добрым, умным и стань хорошим человеком, — продолжал Юра.

— Настоящий позор. Как я в зеркало на себя смотреть буду?!

— А ещё не грузись. Ты классный, когда позволяешь себе быть собой. Знаешь, какой классный? Ой, — протянул Юра, — очень-очень. Я бы на её месте тоже тебя присвоил. Молодец девчонка, умничка.

— Она просто изнасиловала меня своими губами!

— Да брось ты, — махнул рукой Юра. Тору его жест оскорбил и заставил ещё больше засомневаться в себе.

— Не брошу.

— Она просто поцеловала тебя. Я же видел. Может, хотя бы немного живее станешь?

— Это ты её попросил? — вдруг предположил Тору. Ему стало горько и больно. — Ты решил поиздеваться надо мной? Среди толпы пьяных животных, я меньше всего ожидал этого от тебя! Ты называл себя моим другом! Да я тебе всё рассказывал, а ты…

— Тебе, кажется, надо проветриться, — спокойно сказал Юра, отмахнувшись от обвинений, — ну-ка поднимайся!

Он схватил Тору за промокший в следах алкоголя рукав и потянул на себя. Тору, несмотря на темноту, заметивший «бабочковый» румянец на его щеках, поддался и вяло зашагал за ним. Его мучила обида и острейшее чувство несправедливости. Ему хотелось прямо здесь и сейчас провалиться под пол и навсегда исчезнуть, но интерес к заставлял Тору идти вслед за Юрой. Он пытался расслышать за шумом шарканье собственных ног и чужие резвые шаги.

— Куда ты такой невыносимый, а? Ну почему ты такой?

Выйдя на улицу, Тору глубоко вдохнул тишину, создаваемую монотонным воем машин. Рев моторов был намного приятнее стучащей по вискам музыки. Тору смотрел на лицо Юры: тонкая, чуть бледная, кожа легко пропускала льющийся изнутри свет. Светлые глаза, светлые волосы, светлый голос, душа и смех — весь он выглядел слишком чистым, уже не похожим на клише ангелом, пришедшим не из этого мира не для этого мира. Тору и раньше видел людей славянской внешности, но ни один из них, пусть ещё более голубоглазый и беловолосый, не был похож на проснувшуюся на небе звезду. Тору смотрел на Юру и не понимал, стоит ли перед ним в самом деле живой человек: бледные волоски, рассыпанные по лицу, поблескивали в лучах фонарей и отдалённо моргающих фар. Юра по-прежнему выглядел отмеченным смертью ребёнком, но смерть его не представлялась Тору безобразной. Никаких костлявых рук и чёрных одеяний, лишь неугасаемое серебряное свечение, поднимающее незапятнанную душу над незапятнанным телом.

Тору блаженно вздохнул: дружить с таким, как Юра, казалось настоящей удачей. Был ли он достоин? Они никогда не касались друг друга, и у Тору не было шанса ощутить теплоту чужой кожи. Он мог, основываясь на догадках и наблюдениях, только предполагать, что Юра ещё не был мёртв — об этом говорил лишь коснувшийся щёк румянец. Мёртвые не краснеют.

Поняв, что Юра смотрит в ответ, Тору отвернулся, попытавшись состроить самое непринуждённое выражение лица. Ему показалось, что от усилий мышцы вокруг глаза задёргались. Он неуклюже сел на стоящую рядом одинокую лавку. Деревянные панели неприятно скрипнули, лежавший под ногами окурок размок в следах густой слюны. Тору наступил на него ботинком — бумага бычка расклеилась и обнажила глубоко впитавшиеся в неё размохрённые волокна. «Снаружи всё выглядело не так удручающе», — подумал Тору. Будто в самом деле кто-то сгнил изнутри.

Ботинок оставил после себя влажный след. Остатки ясности ума смыло вместе с изменившим облик окурком. Воздух начал давить на голову, шею и плечи взяла в тиски темнота. Перед глазами вспыхнуло яркое, но так же быстро исчезло, отражаясь потяжелевшим стуком сердца. Загудело в ушах, и Тору на мгновение показалось, что и сам он стал белым шумом. «Белый шум полезен для психического здоровья, — зазвучало изнутри, — но белый шум никогда сам себя не слышит».

Фонарь моргнул, затрещал и звякнул, позже — засветил ярче. Уже не кажущийся бледным луч защекотал нос. Тору тихо чихнул, и Юра, будто ждавший сигнала, сел рядом, оперевшись на спинку скамейки. Тору повторил за ним, но быстро отстранился. «Жёсткая, — подумал он, — под швы помещаются даже кости».

Их молчание становилось всё тише. Бессловесный диалог длился больше десяти минут, за которые они ни разу не взглянули друг на друга и даже не попытались объясниться: напряжение росло, Тору чувствовал себя одновременно виноватым и жертвой. Эти ощущения разрывали его на части, а в местах раскола начинала чесаться кожа. «Сейчас вот-вот проступит мясо. Сначала фасции, жир, а потом и бульон». От бульона Тору затошнило. Если кто-то сварит из его наружного и внутреннего суп, значит, кому-то он будет полезен и важен. До сих пор совершенно не хотелось быть полезным. Приносить пользу — удел насекомых и уродливой комнатной мебели. Жуки более искусны в своей простоте и нелепости, они приносят пользу, лишь будучи едой. Поэтому быть полезным казалось позорным. Но что оставалось, если больше ничего не умел и ни на что не годился? Тору считал, что ведёт образ жизни, мало отличимый от образа жизни жука, поэтому мысль о том, чтобы быть супом больше не приносила боли. Польза так польза.

Голова болела от мыслей, но Юра оставался неподвижным. У него не болела даже спина — он всё ещё крепко прижимался к угловатым деревянным доскам.

— Сейчас бы на велосипеде уехать на край земли, — пьяно протянул Тору, первым нарушив молчание, — добежать до обрыва, под которым даже земли не видно, — он мечтательно вздохнул, посмотрев на небо сквозь пальцы, — и сидеть до рассвета, чтобы никто не трогал.

— Чего? — переспросил Юра.

Тору неохотно перевёл на него взгляд; на мгновение ему показалось, что он видит перед собой поблескивающее в предрассветных лучах матовое стекло.

— Там правда никогда не шёл дождь, — продолжил Тору, — ни разу не хмурилось небо. Ты знаешь о месте, где никогда не идёт дождь?

Память перенесла его в ночной Дримленд: за несколько часов после захода солнца успели смолкнуть голоса птиц и выглянуть разбежавшиеся по небу звёзды. Сверкающие веснушки притягивали взгляд и оттеняли белеющий вдалеке серп месяца.

Юмэ с лёгкостью спустил на дорожку два стареньких велосипеда. Под колёсами заскрипели ступени, зашелестела трава и запылила земля. Прохладный ветер коснулся кожи, мурашки крупной россыпью расползлись по