Красные петунии - Элис Уокер

Айрин и в голову не приходило, что Анастасия способна помочь ей в работе, и в колледже дружба между ними основывалась главным образом на общей любви к киношкам и джазу. И хотя Айрин как будто добродушно принимала беззаботный стиль жизни Анастасии и была уверена, что ее своеобразная манера одеваться как нельзя лучше передает состояние ее ума, в душе она презирала Анастасию как человека, ведущего почти никчемное существование.

— Дело прекратилось из-за нехватки фондов,— сказала Айрин.

— А кто отпускал эти фонды? — вежливо поинтересовалась Анастасия. Айрин вздохнула и стремительно начала:

— Вначале не было фондов[16].— Обе женщины невольно усмехнулись, услышав во фразе нечто знакомое: обе в детстве усердно посещали церковь.

— Вначале не было фондов,— повторила Айрин.— Женщины хотели научиться читать и писать и упрашивали, а иногда стыдили молодых женщин, и те начинали их учить. Затем была дотация от правительства для таких, как я, приехавших из других городов. Но все несчастье с этими дерьмовыми фондами в том, что они так ненадежны... А тут еще война во Вьетнаме, деньги нужны на бомбы, и рассчитывать, что правительство позаботится о нескольких десятках старух негритянок, которые верят в образование, уже не приходится.

— Кажется, ты писала, что среди женщин есть белые,— сказала Анастасия, опершись подбородком на руку и пристально глядя на Айрин. Ей нравилось смотреть на Айрин, ей нравилось иногда просто яростное выражение этих карих глаз, и ей очень нравилась глубокая, звучная темнота ее кожи, в чем она никогда не осмеливалась признаться.

— О да,— ответила Айрин,— есть и белые, трое-четверо.— Когда белые опускались ниже официальной черты бедности (и при условии, конечно, что они не были клансменами или кем-нибудь похуже, а это случалось сплошь и рядом), Айрин уже не воспринимала их как белых. Впрочем, она не давала себе труда как следует продумать свое отношение к ним, как и другие свои так называемые политические убеждения. Она просто не решалась, что говорило не в ее пользу. Но если бы она задумалась над такими вопросами как следует, тогда ей пришлось бы поразмыслить и над тем, что происходит с белыми бедняками, когда (если вообще такое бывает) они становятся богаче (и как это она может тратить свое время на белых, которые вот-вот разбогатеют?), и что происходит с черными, когда они становятся средним классом. Она уже с презрением относилась к черной буржуазии, которую считала образцом посредственности, посредственности до мозга костей, и ненавидела ее. Но она сама теперь принадлежала к этому классу, хотя и номинально.

Если она начинала размышлять над этими вопросами, то волей-неволей приходилось задумываться о собственном месте в обществе, и как понять, что она тоже хочет успеха во всем, за что берется (в своих способностях и особенно энергии она не сомневалась), и в то же время опасается, что может обуржуазиться. Ей так нравились радости жизни, которыми располагал средний класс, и однако мысль, что ради них надо успокоиться, стать солидной и осесть, внушала Айрин отвращение. (Вот так же она любила джаз — за то, что он внушает буржуазии тревогу, а «Степной волк» Гессе владел ее воображением, как в студенческие годы.)

— А разве женщины не могли снова обучаться как прежде, когда фондов не было? — спросила Анастасия.

— Со временем, наверное, смогли бы,— ответила Айрин.— Не знаю. Но с ними, и со мной тоже, произошла забавная перемена из-за этих фондов. Сначала, когда их выделили, мы очень воодушевились и даже поверили, что кому-то, из округа Колумбия[17], небезразлично, как живут эти женщины сейчас и что в прежние времена их сознательно обкрадывали. Женщины тоже поверили в чью-то заботу и принялись за учебу. Но субсидирование кончилось так же внезапно, как и началось. А у нас уже наметился прогресс. Мы немного продвинулись вперед, и вдруг нам дали подножку. Вернуться к прежнему порядку значило бы признать себя побежденными.— Рассказывая, Айрин вспоминала об одной из своих учениц, которая вызывала особенное сочувствие и которая сопротивлялась попыткам научить ее читать, потому что в текстах было много тяжелого и неприятного. После первого же дня занятий Айрин пришлось уговаривать женщину прийти снова. Но в первый день женщина — ее звали Фаня — выразила самое страстное желание научиться читать. Она была полная, с кожей орехового цвета. Волосы, заплетенные в косы, укладывала пучком на затылке, в ушах блестели золотые сережки колечками. Женщина крепко зажмурилась — так болезненно она смущалась своего невежества, а пока в весьма краткой и незамысловатой форме излагала это обстоятельство, ухитрилась расплести косы, и сережки запутались в волосах.

Как многое в жизни, что по сути своей трагично, сцена производила комическое впечатление. Поняв, насколько нелепо она должна выглядеть в глазах Айрин, да и всего класса, Фаня залилась темным румянцем, издав удивленный, короткий смешок. Она смеялась над самой собой — Айрин не могла забыть ни ее взгляда, ни этого смешка.

Айрин довольно успешно учила читать, используя газетные тексты. Она обнаружила, что люди, совсем не знающие грамоты, быстрее схватывают смысл читаемого, если речь идет о знакомых предметах и событиях; часто они не прочитывали, а узнавали некоторые слова, например, названия городов, магазинов и так далее — то, что было на слуху; каждый раз, «читая» таким образом, они очень радовались.

Для Фани Айрин выбрала едва ли не самую безобидную газетную заметку о растущей механизации сельского труда, той самой работы, которая была хорошо знакома большинству ее учениц. Она думала, что они легко усвоят такие словосочетания, как «распылитель удобрений», «автоматический междурядник», «хлопкоуборочная машина». Конечно, это были длинные слова, но женщины слышали их ежедневно, проходя мимо плантаций, где уже работали новые машины.

Айрин наскоро пробежала глазами короткую хроникальную заметку, чтобы в случае необходимости убрать то, что может неприятно задеть. Она уже знала, как пугают этих будущих читателей любые неожиданности.

«Сообщение из Джорджии: компетентные источники из министерства сельского хозяйства предсказывают, что менее чем за десять лет традиционный способ земледелия, существовавший на памяти многих поколений, бесследно исчезнет. Широкое распространение распылителей удобрений, автоматических междурядников и хлопкоуборочных машин практически уничтожит потребность в ручном труде. Тысячи фермеров-арендаторов, возделывающих землю дедовским способом, уже сейчас не у дел. Цены на зерновые, а также бобы и арахис будут возрастать. Ожидается, что автоматизация труда увеличит прибыли и стимулирует развитие других отраслей промышленности, которые начинают перемещаться на Юг в связи с избытком здесь энергетических ресурсов и в окружающей среде, и в сфере, не охваченной профсоюзами рабочей силы».

Фаня заикалась, задыхалась, дергала себя за сережки, теребила косы и в конце концов объявила, что отказывается учиться читать про то, как единственная работа, которую она умеет делать, скоро будет уничтожена.

Пока Айрин рассказывала, Анастасия поглаживала яркую салфетку из соломки: каждый раз, когда она говорила с кем-нибудь из негров, мир казался отягченным неразрешимыми проблемами.

— Неужели ты не знаешь, что ничего нельзя изменить к лучшему? — спросила Анастасия.— Ничто нельзя изменить. Так говорит Источник.

Айрин молча ждала, что последует дальше. Анастасия, по-видимому, воодушевилась.

— Источник опять помирил меня с родными. Ты не поверишь, но мы переписываемся по крайней мере раз в неделю. Подожди, я сейчас покажу...— Анастасия встала и вышла в другую комнату. Вернулась она со связкой писем. Вытащив одно из пачки и разгладив страницы на столе, она приготовилась было читать вслух, но поймала иронический взгляд Айрин и молча подвинула к ней письмо. Айрин бегло его просмотрела.

Когда-то родители Анастасии были баптистами. Теперь они стали «свидетелями Иеговы». В письме очень много говорилось о том, как неизменно и горячо они любят Анастасию и еще больше — как постоянно молят Иегову о ее благополучии. Из письма следовало, что молитвы в Арканзасе возносятся каждый час. У Айрин просто волосы встали дыбом, но она заставила себя сохранять спокойствие.

Только раз она виделась с семьей Анастасии, и ей всегда казалось, что Анастасия нарочно подстроила эту встречу. Тогда Айрин некоторое время жила в ужасных трущобах округа Колумбия и, следовательно, в глазах тех знакомых, которые считали бедность чем-то вроде заразной болезни, представляла образованную, но безумную в своем поведении часть люмпен-пролетариата. Родители Анастасии приехали в длиннейшем «линкольн-континентале» розового цвета. Отец и братья храбро проделали усыпанный отбросами путь к дому, где она жила, но мать (подняв стекла и спустив занавески) ждала, пока Анастасию и Айрин доставят к машине. Ее серые глаза с выражением ужаса вонзились в глаза Айрин. «Почему? Зачем это?» — спрашивали они, пока губы заученно говорили, как она рада, что вот наконец-то пришлось познакомиться. «Чего она боится?» — спросила тогда Айрин у Анастасии. «А чего она не боится?» — ответила Анастасия.