Красные петунии - Элис Уокер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во-во, упрямый. Упрямый, как черт, подтвердил другой. Потому-то и не верится, что там, за стеклом, улыбается старина Альберт. Зубы уж больно хороши. Да у Альберта еще в детстве все зубы повыбивали.
Илетия уехала в колледж, а ее дружки завербовались в армию, потому что были бедные. По всему свету они искали и находили дядюшек альбертов, похожих на того, что стоял в ресторане. Илетия особенно сильно хандрила, когда обнаруживала таких дядюшек в своих учебниках, в газетах, в передачах по телевизору.
Куда ни посмотришь — всюду дядюшки альберты (ну и, конечно же, бесконечные тетушки альбертины).
Но у нее был пузырек с прахом, были записи рассказов стариков, были друзья, которые ей писали, что в армии их обучают кое-чему похлеще, чем выбивать окна в ресторанах.
И она очень следила, чтобы в ее собственной душе, как бы ни промывали мозги, дядюшка Альберт не завелся.
Перевод М. Зинде
Неожиданная весенняя поездка домой
1Сара неторопливо идет с теннисного корта, приглаживая жесткие черные волосы на затылке. Она здесь пользуется популярностью, и пока поднимается по тропинке к Талфингер-Холлу, сокурсницы обступают ее со всех сторон. Веселая, щебечущая стайка, человек шесть. Сара, самая высокая, раньше всех видит посыльного.
— Мисс Дэвис,— кричит он, не двигаясь с места и дожидаясь, пока девушки с ним поравняются,— у меня для вас телеграмма.
Ирландец Брайен, фуражка в руке, стоит и ждет, пока Сара возьмет телеграмму, затем — общий поклон молодым леди и удаляется. Брайен молод и красив, но так всегда угодлив, что девушки над ним посмеиваются.
— Ну, вскрой же,— восклицает одна из них, видя, что Сара нерешительно разглядывает желтый заклеенный бланк, вертя его так и эдак.
— Нет, вы только поглядите на нее,— говорит другая,— ну, не красавица разве? Какие глаза, волосы, а кожа!
Сара высоко зачесывает курчавые волосы, и они, как шапочка, оттеняют мягкий коричневый цвет немного угловатого лица: у нее широкие скулы и острый подбородок. Особенно подружкам нравятся ее глаза: кажется, будто они знают много печального и смешного, о чем другие и понятия не имеют, но тайну хранят про себя.
Подруги часто подшучивают над Сарой из-за ее красоты. Им нравится вытащить ее на посмотренье своим молодым людям, наивным и развязным юношам из Принстона и Йеля. Сара деликатна, и друзьям невдомек, что их бестактность кажется ей просто возмутительной. Но чаще Саре жаль их, и тогда от смущения она ведет себя довольно странно: вот и сейчас она улыбается, воздев глаза и руки к небу. Она всегда относится к их излишней любознательности как мать, которую донимает назойливый ребенок. А подружки так и светятся приязнью и жадным вниманием, пока Сара вскрывает телеграмму.
— Он умер,— говорит Сара.
Глаза и руки устремляются к телеграмме. «Ее отец»,— говорит кто-то. «Вчера».— «О Сара,— и хнычет: — Мне очень жаль».— «И мне».— «Я тоже сожалею».— «Чем тебе помочь?» Но Сара, не оглядываясь, уходит, высоко подняв голову. Шея у нее просто одеревенела.
— Как грациозна! — говорит одна.
— Горделивая газель,— отвечает другая. И они торопятся к себе — переодеться к обеду.
Спальный корпус Талфингер-Холла производит приятное впечатление. Гостиная, что сразу при входе,— еще и маленькая галерея современного искусства, и есть очень ценные оригиналы, литографии и коллажи. Вещи постоянно исчезают. Кое-кто из девушек не может преодолеть соблазна перед «честное слово, настоящим Шагалом» с его литографированным автографом, хотя у них достаточно денег, чтобы приобрести подлинник не хуже тех, что висят в городском музее. Комната Сары Дэвис рядом с гостиной, но у нее на стенах только недорогие репродукции Гогена, рубенсовой «Головы негра», Модильяни и Пикассо. Одна стена целиком занята ее собственными рисунками, и все изображают черных женщин. Портреты мужчин — красками ли, карандашом — ей не удаются: это все равно что фиксировать знак поражения на пустом белом листе. А женщины ее величественны, все с мощными, массивными руками и усталым, но победным взглядом. Посреди стены — красный плакат: мужчина держит девочку, уткнувшуюся ему в плечо. Саре часто кажется, что это она сама, но лицо ее недоступно постороннему взгляду.
Сара боялась уезжать из Талфингер-Холла даже на несколько дней, потому что он был теперь ее домом и подходил ей больше, чем всякий другой. Может быть, она полюбила его потому, что зимой здесь в огромном камине пылают пахучие смолистые поленья и за окном идет снег, и разве она не мечтала всю жизнь о горящем очаге и холодном снеге? Пока она собирала вещи, Джорджия казалась очень далекой; Саре не хотелось уезжать из Нью-Йорка. Дедушка, правда, говорит, что здесь «дьявол всегда начеку, так и хватает девчонок за юбку». Дедушка считает, что лучше Юга ничего нет (хотя, конечно, есть люди, которые портят там всю музыку), и божится, что умрет ну самое большее в пяти милях от того места, где родился. Даже в его сером дощатом доме на ферме и в тощих животных, которые регулярно и неуклонно размножаются, есть какое-то упорство. Вот кого ей хотелось бы увидеть больше всех и сразу, как приедет.
В дверь ванной, смежной с ее комнатой, постучали, и вошла соседка, а с ней ворвались громкие финальные аккорды баховского концерта. Сначала она только заглянула в комнату, но, увидев, что Сара одета, прошлепала вперед и плюхнулась на постель, полная блондинка с толстыми, молочно-белыми икрами и вечно серой немытой шеей.
— Чес-слово, ты великолепна!
— Ах, Пам.— Сара досадливо машет рукой. Будь они в Джорджии, даже Пам сочла бы ее самой обыкновенной, хотя и не лишенной привлекательности, цветной девушкой. В Джорджии их тысячи, и покрасивее Сары. Только Пам об этом ничего не известно, она никогда не бывала в Джорджии и словом не перемолвилась с негритянкой, пока не познакомилась с Сарой. Увидев же ее в первый раз, она возгласила с пафосом, что Сара точно «красный мак среди бледных зимних роз». Еще ей показалось невероятным, что у Сары всего одно пальто.
— Послушай-ка, Сара,— говорит Пам,— я знаю насчет твоего отца. Сожалею. Правда.
— Благодарствую,— отвечает Сара.
— Может, что-нибудь нужно? Я подумала, ну, если хочешь, я попрошу отца, пусть даст самолет и провожатого. Он, конечно, сам бы тебя проводил, но как раз на этой педеле везет мать на Мадейру. Тебе тогда не надо будет беспокоиться о билетах и багаже.
Отец Памелы — один из самых богатых людей в мире, но говорить об этом не принято. Пам только слегка намекала на это обстоятельство в критическую минуту, когда подруге мог бы понадобиться личный самолет, поезд или пароход. Или кому-нибудь хотелось, например, побывать в глухой деревушке, на необитаемом острове или в пустынных горах. Тогда Пам могла предложить свои деревушку, остров или гору. У Сары просто в голове не укладывается, что есть на свете такие богачи. Это раздражает, потому что Пам совсем не похожа на дочку миллиардера. Дочь миллиардера, по мнению Сары, могла бы не так смахивать на лошадь и почаще чистить зубы.
— Выкладывай, о чем задумалась? — спрашивает Пам; Сара стоит у батареи, касаясь пальцами подоконника. Из окна ей видно, как девушки после обеда снова поднимаются в Талфингер-Холл.
— Думаю о долге детей перед умершими родителями.
— Всего-навсего?
— А ты знаешь,— говорит Сара,— о Ричарде Райте и его отце? — Памела морщит лоб. Сара глядит на нее сверху вниз.
— Ах да, я забыла,— говорит она, вздохнув,— Ричарда Райта здесь не изучают. Самая шикарная школа в Штатах, а девушки выходят незнайками.— Она смотрит на часы. До прихода поезда остается двадцать минут.— И действительно,— продолжает она едва слышно,— ну, почему — стернового элиота или эзратического паунда, а не Райта? — Они с Памелой считают, что э. э. каммингс[14] был очень прозорлив по части написания великих литературных имен.
— Так он поэт, значит? — спрашивает Пам. Стихи она обожает, любые стихи, а если не знает половины американской поэзии, то по очень простой причине — никогда о них не слыхала.
— Нет,— отвечает Сара,— он не был поэтом,— разговор ее утомил,— он писал прозу, и у него были сложные отношения с отцом.
Она прошлась по комнате и остановилась перед тумбочкой, над которой висит рисунок: старик и девочка.
— Когда он был маленьким,— начинает она рассказывать,— его отец удрал к другой женщине. Как-то Ричард с матерью пришли просить у него денег, потому что им нечего было есть, а отец отрекся от них да еще и на смех поднял. Ричард был тогда совсем мальчик. Он решил, что отец как бог. Большой, всемогущий, непредсказуемый и жестокий. И такой же полновластный господин над покорной ему вселенной. Ну, совсем бог. Много лет спустя, уже знаменитым писателем, Ричард поехал в Миссисипи, чтобы повидаться с отцом. И вместо бога увидел старого батрака, слезливого и сутулого, потому что он вечно гнулся над плугом, беззубого и пропахшего навозом. Тогда Ричард понял, что самый отважный поступок, который совершил его «бог»,— то, что он удрал к другой женщине.